Яан Кросс - Полет на месте
Мама ответила, что она с благодарностью принимает предложение Йонаса к сведению и обсудит его со мной. Мы договорились, что мама позвонит из садоводства во вторник Йонасу, и дядя узнает наше решение. После короткого обсуждения мы решили согласиться. Конечно, если бы мама на этом не настаивала, я бы посчитал согласие предательством по отношению к ней. А так — «Улло, будь разумным и поезжай!» — у меня не оставалось другой возможности. Может, должны были обидеться за то, что дядя Йонас говорил об отце, то есть о своем брате, а может, его слова переданы нам не совсем точно? Тем более, что всё, или почти всё, что дядя Йонас якобы говорил об отце, промелькнуло в моей голове независимо от него. Не угнездилось там, но на мгновение просквозило. Итак, в начале июля 33‑го я поехал в Пярну».
Улло добавил: «Там я познакомился и с Барбарусом 38, общался с ним летом в следующие два года, по–прежнему в обществе Йонаса и Линды. Практически можно сказать, бывал в семье Барбарусов. Так что это знакомство во время немецкой оккупации могло стоить мне головы.
Вот таковы были мои и мамины отношения с дядей Йонасом поздней осенью 1934‑го. Поэтому–то с вопросом, идти учиться в университет или нет, я и отправился к дяде. Его совет был отчасти ироничным, но в итоге, по–моему, умным — хотя, как позднее выяснилось, не совсем умным.
Одним словом, он сразу перечеркнул возможность изучения юриспруденции, еще до того, как мы взвесили другие возможности. Ясными, деловыми, совершенно убедительными доводами доказывалось: юридическое образование, по крайней мере в Тартуском университете и по крайней мере сейчас, — занятие самое поверхностное и пустое. При этом я сомневался, насколько он вообще знаком с тем, что происходит в Тартуском университете. Потому что сам он учился в нем на медицинском факультете всего два года, а затем в силу превратностей Первой мировой войны попал в Киевский университет и свой диплом получил там.
После того как вычеркнули юриспруденцию, дядя Йонас обозрел следующие возможные специальности — чтобы подряд вычеркнуть их. Некоторые в силу того, что они мне не подходили. Например, теология — в связи с тем, что я объявил себя неверующим, или ветеринария («она ведь предполагает совсем другое отношение к крестьянской жизни и природе, чем у тебя»). Так что некоторые профессии дядя Йонас отклонил из–за моей, так сказать, профнепригодности. А все остальные из–за невозможности овладеть ими параллельно с работой. Потому что для меня если и возможна учеба, то параллельно с работой. Таким образом, дядя — мне показалось, что усмешка ни на минуту не слетала с его губ, — развернутым маневром вернулся к первому зачеркнутому пункту — юриспруденции.
«Получается, что на самом деле тебе ничего другого не остается. И кстати, если ты действительно такой парень, как я слышал от старого господина Кыйва, то можно сделать вывод, что это небезнадежно, что ты и с юридическим образованием пробьешься в жизни. Просто, благодаря своей деятельной натуре, законопатишь эту дырявую лодку. Будешь держаться на плаву — и если спустить лодку на воду, то на ней можно будет плыть в разных направлениях»".
Улло объяснил: «Итак, я пошел в городскую библиотеку и раздобыл учебные программы юридического факультета. И проконсультировался, как мне кажется, в тот же вечер с Уно Таммом, викмановцем старше меня на два или три года, который уже учился на юрфаке, очень толковый парень».
Притащил все необходимые конспекты и книги домой и просидел над ними дней десять. Одновременно попросил маму написать письмо в Тарту, ее однокласснице: у нее и ее мужа где–то возле Раадиского кладбища свой дом, и мама должна была узнать, сможет ли одноклассница на несколько дней приютить Улло. Как только пришел положительный ответ, упаковал книги в чемодан, старый, ужасно потертый, но из настоящей крокодиловой кожи, сохранившийся у Берендсов со времен их процветания, и поехал в Тарту.
У меня от его рассказа осталось впечатление, что он сдал свои документы в университет и на следующий день получил матрикул и соответствующий номер — вступительных экзаменов в то время не требовалось. Достаточно было свидетельства об окончании средней школы. И, само собой, платы за первый семестр. Для этой цели Улло отложил шестьдесят крон из гонораров от господина Кыйва. И, как я понял из рассказа Улло (проверить его достоверность мы, к сожалению, не можем), от кассы сразу же направился в канцелярию деканата и попросил после трехдневного обучения на юридическом факультете занести его в список экзаменующихся. Тийзик — на редкость уравновешенный человек с рыжей бородкой — категорически отказался:
«Нет–нет–нет, я не могу занести в экзаменационный протокол человека, который второй день как имматрикулирован!»
«Почему?»
«Ммм, нет прецедента».
«Вы могли бы его создать».
Управляющий канцелярией деканата, как я позднее узнал, сын священника и цензора царских времен, сокрушенно покачал головой:
«Невозможно».
Улло сказал: «Тогда препроводите меня к декану».
Мне Улло растолковал, как я помню:
«В то время деканом был Майм. Государственное право и так далее. Ты ведь знаешь его лучше меня. Комод на ножках нотного пюпитра. На самом деле вовсе не плохой человек. Он сидел за просторным пустым черным столом и я, стоя, поведал ему свою историю.
Он отреагировал, произнося в нос: «Господин Тийзик поступил совершенно правильно. Нельзя допустить вас к экзамену».
Я нажимал с прежним упорством: «Но почему?»
И профессор объяснил: «Неужели не понимаете? Курс общих основ юриспруденции длится два семестра. Вы же не могли его прослушать — если всего три дня как имматрикулированы».
Я возразил: «Насколько я знаю, профессор Улуотс — общие основы были предметом Улуотса — никогда не выясняет, приобретены ли знания из лекций или из других источников?»
«Не выясняет. Верно. Но он п р е д п о л а г а е т, что студент прослушал курс лекций. В отношении вас он не может этого предположить».
Я сказал: «Пусть предположит, что я использовал другие источники. Это ведь не запрещено».
Майм отрезал, теперь уже повысив голос: «Профессор Улуотс не станет предполагать в отношении вас ничего. Он должен был уехать в Женеву и просил меня принимать экзамены вместо него».
«Тем лучше, господин профессор».
«В каком смысле?»
Я продолжал гнуть свое: «В таком случае я не должен дважды объяснять».
Он посмотрел на меня своими маленькими глазками сквозь пенсне, долгим взглядом.
«Садитесь, — и когда я сел, — кто вы такой?»
Я рассказал. Из Викмановской гимназии, помогал в работе магистру Кыйву — он три недели назад защитил магистерскую диссертацию. Упомянул редакцию «Спортивного лексикона» и пионерский батальон, объяснил, что полностью подготовился, чтобы сдать экзамен по общим основам.
«Ну, — протянул Майм, — сейчас проверим. Расскажите мне…» — и он спросил что–то, дай Бог памяти, ну конечно, из старого Еллинека 39. Я ответил. Он кивнул: «Ладно. Поставлю вам sufficit40». Я сказал, что мне этого недостаточно. Он спрашивал меня еще три минуты.
«Ладно. Я поставлю вам bene41».
Я повторил, что мне и этого недостаточно. Тогда он беседовал со мной еще полчаса и поставил maxime sufficit42. У меня ведь была свеженькая зачетная книжка. Когда я вышел от него в коридор, то узнал у кого–то, где здесь в главном здании лекторий, пошел туда и поинтересовался, нет ли там случайно профессора Леэсмента. Я его тоже раньше не видел. Он там оказался. С ранней лысиной худощавый человек, немного заика, который впивался своими цепкими карими глазами во все, на что бы ни смотрел.
Я ему изложил свою историю. Объяснил, что только что сдал экзамен профессору Майму и был бы рад, если бы профессор Леэсмент пошел бы мне навстречу и принял экзамен по истории римского права. И этот славный человек, он тогда еще был очень молодым, только что приехал из Сорбонны, сказал почти торжественно:
«Н-ну знаете, к-коли вас п-профессор Майм счел возможным п–проэкзамено–вать — то и я с-смогу. И х-хоть с-сейчас».
Посадил меня тут же в задней комнате лектория за стол и прежде всего полюбопытствовал, не из тех ли я Берендсов, что в Колгаской волости. На мой утвердительный ответ уточнил, из Берендсов по деревенской линии или по городской. Под конец спросил, какие иностранные произведения я прочитал вдобавок к его лекциям по истории римского права.
Я ответил, что прежде всего Бювиля «Histoire du droit romain»43.
Он спросил, на каком языке я ее прочитал, и когда я ответил, что на французском, сразу же перешел на французский. Через пятнадцать минут — пять минут на Бювиля и десять обо всем на свете — он пожал мне руку в связи с очень хорошей отметкой. Вот и все…»
Блистательно сданные первые экзамены остались позади. Но они последними — на долгое время — и остались. Естественно, я спросил Улло: «Бога ради, объясни, почему?» И получил ответ, который напомнил мне вот о чем.
