Тициано Скарпа - Фундаментальные вещи

53

В глубине детского отделения общей гематологии есть изолятор, куда посетителям доступ не разрешен. В нем содержатся дети с тяжелыми формами лейкоза, а также дети, недавно перенесшие трансплантацию. Малыши находятся в иммунодепрессивном состоянии и подвержены всевозможным инфекциям. Жизнь — это не гигиена, здоровье грязно. Я благодарю бога за то, что эта дверь надежно закрыта. Я бы не смог посмотреть в лицо этому ужасу. Я представляю его спокойным, личиночным, с белыми щеками и большими глазами. Что-то происходит внутри детских тел, из них убывает сила, они выцветают и слабеют. Бесшумно, воспитанно. Бледные свечки. Они затухают, не доставляя хлопот.

Скоро и ты окажешься здесь.

Я слабак. Я не могу дать отпор всему страданию, накопившемуся в этом месте. В этом отделении, в этой больнице есть еще дети, много детей, но я не в силах переживать и за них. Твоя болезнь вызвала у меня непредвиденную реакцию. Я начал сторониться людей. Я воздерживаюсь от разговоров с другими родителями. Мне никто не симпатичен. Иногда я делаю вид, что не понимаю, как будто я глухой или иностранец. Точнее, инопланетянин.

Сегодня в вестибюле отделения сидела очень молодая пара. У нее вокруг головы была повязана темно-желтая косынка, напоминавшая не хиджаб, скорее крестьянский платочек былых времен. По виду эти двое были восточные европейцы. Они что-то очень быстро говорили друг другу. Ребенка почему-то держал он. При этом он выговаривал ей за что-то, она смотрела вниз. Я был рад, что они общались на иностранном языке, это позволяло мне не понимать, о чем они говорят. Таким образом, в меня не входило новое отчаяние. Слова как кровь, они текут повсюду. Если они слабы и больны, то пропитывают собой все вокруг.

Мне захотелось кофе. Кофейный автомат стоял в вестибюле другого отделения. Возле большой стеклянной стены зиккурата сидела пожилая пациентка. Ее застывший взгляд был устремлен туда, наружу. Интересно, давно ли ее положили? Ей не хватало полноценной жизни. Шел дождь. Вода стекала по наклонной стеклянной плоскости зиккурата и затуманивала вид. Мы были высоко, на пятом этаже, но в этот предвечерний час окрестностей не было видно, не было видно и освещенной окраины города.

То же самое творится и со мной, даже когда не идет дождь. Я не вижу того, что снаружи глаз. Я вижу только тебя, думаю только о тебе.

Я смотрю на тебя сквозь стеклянную дверь твоей палаты. Ты лежишь в кроватке с высокими бортиками, покрашенными в зеленый цвет. Тебе… Мне больно об этом писать. Тебе вставили в животик несколько трубочек. Скоро они начнут делать тебе первый цикл…Не могу об этом писать. Не могу думать, что…

(Кому же я писал? Кому пишу? А, Марио? Вместе с кем я был? Ты не можешь вот так меня бросить. Не можешь оставить меня одного, здесь, на этих страницах.)

Я не хочу уступать. Не хочу сдаваться. Я должен быть сильным ради тебя и Сильваны. Я хочу по-прежнему выходить с тобой, собирать для тебя коллекцию пейзажей, описывать тебе дождь. Сегодня утром, закончив с клиентом, я прибежал домой, схватил твою пустую коляску и прогулялся как в прежние времена, как несколько дней назад.

Я иду по мокрому берегу. Море испаряется, чтобы больше не расставаться с небом. Очертания пропадают.

Если присмотреться, в конце береговой линии, направо, видны прозрачные контуры. Здания слабо обозначают свою форму, выступая из облаков небоморя. Они словно тонкая бесплотная пленка, наклеенная на небо.

Дворец кино пуст. Всю зиму в нем никого нет. Фестиваль всего лишь исключение, несколько дней видимости, иллюзия. Настоящий показ проходит сейчас, в накрепко запертых, безлюдных кинозалах. Жаль, что не бывает фестивалей темноты. Зрители во все глаза смотрят на темный экран. В зале ни огонька. Даже световые дорожки для подсветки ступеней и указатели аварийного выхода должны быть полностью выключены. Зал погружен в кромешную темноту. Я иду по берегу и смотрю на дворец кино. Он таит в своем опечатанном чреве неосвещенный зал и совершенно темный экран. Сейчас я снаружи и как будто внутри. Я смотрю этот совершенно темный фильм, пока иду по берегу с твоей пустой коляской.

Чайки светло-серого цвета. Это цвет волны и ее гребешков, цвет насыщенного влагой воздуха. Чайки — это сгустившийся пейзаж, частицы небоморя. Летающие брызги облаковолн. Хотя внутри себя они скрывают алую кровь, они переносят в вышине горячую кровь, вздымая ее в небо распыленной серой воды.

Но и облака, впейся в них клыками дракон, или волны, ухвати я их зубами изо всех сил, и они брызнули бы своим горячим жизненным соком, своим алым здоровьем, думал я, когда в кармане зазвонил телефон. Это была Сильвана:

— Я несовместима, — сказала она сквозь слезы. — Не понимаю, это же мой ребенок. Я его родила, и я с ним не совместима.

Я попытался ее успокоить. Снова, в который раз, я объяснил ей то, что она уже слышала. Материнство или отцовство никак не связано с донорской совместимостью при пересадке костного мозга. Но поди объясни ей что-нибудь с помощью простых слов и заложенного в них смысла. Я могу лишь утешить ее звуком своего голоса.

— А я? — спрашиваю. — Результат моего анализа тебе не сказали?

— Еще неизвестно. Они сообщают результаты по отдельности, я не поняла. В общем, и твои анализы будут готовы сегодня. Они тебе позвонят. Ты и сам можешь сходить узнать.

54

Я помчался в больницу к маме Джанне. Она приняла меня в своем кабинете. Это небольшой зал в самом центре отделения. На стене за ее спиной висели десятки фотографий маленьких мальчиков и девочек. Все они улыбались.

— Должна сообщить, что вы не подходите для данной пересадки. Сродства не выявлено.

— Иначе будет отторжение?

— С костным мозгом разговор особый. У матери тот же результат.

— Да, жена говорила.

— У нее совместимость выше, но и этого недостаточно. Вы давно живете вместе?

— Извините, в каком смысле?

— Нет, я хотела узнать, как давно вы знакомы.

— Мы женаты три года.

— А ребенок родился совсем недавно.

— И что с того?

— Нет, я тут вижу… — мама Джанна еще раз заглянула в бумаги с результатами анализа, потом быстро посмотрела исподлобья поверх очков мне в глаза, словно хотела сверить с моим лицом то, что было написано в этих бумагах. Она молчала.

— Показатели скачут?

— Этот анализ делается исключительно на совместимость донора и реципиента.

Я почувствовал себя виноватым. От меня не было никакого толка. Я ее разочаровал. Я не знал, что сказать.

— Будем искать другие варианты, — сказала врач. Она протянула мне ксерокопии моих анализов, давая понять, что разговор окончен. — Не сомневайтесь.

Я вышел из кабинета и побрел по больничному коридору. Я чувствовал себя никчемным. По сравнению с почкой или любым другим органом, взятие костного мозга — плевое дело. Игла вводится в кость таза, под наркозом. Проще простого. Но я не мог и этого. Я готов был отдать Марио все: яички, глаза, мозг, сердце. Однако мне не разрешалось поделиться с ним частичкой материи, которую изъяли бы из меня без всякого труда. Через короткое время она восстановилась бы в моем организме.

В конце коридора из окна падал яркий свет. Он отражался в начищенном до блеска полу и слепил меня. Я держал в руках копию моих анализов. Взглянул на одну из страничек: тканевая типизация, детерминанты HLA. Но в голове крепко засел тот последний взгляд врача.

Я вернулся назад и без стука взялся за ручку.

— Почему вы об этом спросили? — сказал я, входя, как будто наша беседа не прерывалась. — Почему вы спросили, когда я познакомился с женой?

— Дело в том, что… Ваш генетический код не совпадает с кодом пациента. Совершенно не совпадает.

— Скажите прямо. Это означает, что, при отсутствии родственного донора, нет никакой надежды? Насколько мне известно… Я, понятное дело, не специалист… Но, насколько мне известно, миелоидная лейкемия…

— Знаете, лучше не надо.

— Извините. Я только хотел узнать, какая терапия в данном случае…

— Дело не в терапии.

— А в чем?

— Синьор Скарпа, — врач смотрела на меня в упор. — Вы действительно хотите это знать?

Я сглотнул:

— Марио умрет?

— Марио может умереть, но может и справиться. Только сейчас речь не о Марио, а о вас.

— Обо мне? Я тоже нездоров? Вы что-то нашли в моей крови…

— Я уже сказала, что данный анализ не является диагностическим. Он только показывает совместимость кандидата в доноры и реципиента. В вашем случае совместимость нулевая.

— Я понял.

— Не думаю, что вы поняли.

— Мне нужно это осознать. Это не так просто. Нужно с этим как-то смириться. Я должен свыкнуться с мыслью, что не в состоянии ничего сделать для своего сына.

— Это не ваш сын, синьор Скарпа.

— Что?

— Вы не являетесь биологическим отцом Марио.