Виктор Рид - Леопард
Мальчишка вздрогнул и поднял глаза над рукой.
— Ты сказал, что доведешь меня до дороги. Ты обманул молодого бвану, — обвинил он Небу.
— Дорога белых бесконечна, как пески Килиндини. — Небу хотелось говорить. — Она недвижна, как море у Килиндини. Ты дойдешь до дороги белых. Где-нибудь, когда-нибудь ты выйдешь на нее.
— Да, когда меня не будет в живых. — Голос мальчишки звучал безжизненно.
— Нет, — сказал африканец, его лицо лоснилось в полумраке пещеры, — нет, молодой бвана никогда не умрет. Он будет жить вечно, как дорога белых.
— Отец научил меня вашему языку. — Мальчишка неожиданно перевел разговор на другую тему. Он распрямил руки и ноги, лицо его оживилось. — Отец говорил, что когда-нибудь это обязательно пригодится. Он говорил, что большинство белых дураки, потому что не учатся говорить на кикуйю. Он сам был дурак, хотя и сделал мне много добра.
— Почему ты считаешь его дураком?
Мальчишка поставил больную ногу и поднялся в сторону Небу, глаза его заблестели.
— Ты сегодня был очень похож на него, когда ты позволил мне ехать на тебе верхом. Всю дорогу по джунглям, после того, как я бросил костыли, он заставлял меня ехать на нем.
— Как, ты сам бросил свои костыли?
Свет в сером лице погас, и мальчишка сказал угрюмо:
— Я потерял их. Когда ты перестанешь задавать мне глупые вопросы?
«Хороший смех как ходьба на приволье, — думал Небу. — Все тело твое играет, ты не слышишь жалобы в крике журавля, ты идешь по крапиве, обжигающей ноги, как по полю, усеянному маргаритками».
Принужденный смех в его голове был как вынужденный переход, когда из-под ног поднимается пыль, удушающая тебя.
— Молодой бвана жил в Найроби?
— Я жил в Паркленде. — Мальчишка опять оживился. — У нас был большой дом со множеством слуг, за мной ходила здоровенная сомалийка, она носила меня вверх и вниз по лестнице. Мы с ней отлично уживались. Она никогда не жаловалась на меня отцу, она только плакала. У нее лицо было не деревянное, как у тебя, как у собаки.
— Собаки? Мое? Деревянное? — смущенно спросил Небу.
Мальчишка разъярился.
— Заткнись, черный невежда! — заорал он.
Леопард вздрогнул от крика, и в его глазах, нацеленных на людей в пещере, зажегся огонь. Рука Небу молчаливо нащупала древко копья. Мальчишка оцепенел в дальнем углу, глаза его были пусты от ужаса.
— Входи, брат Леопард, — тихо сказал Небу, — давай приступим к нашему разговору.
Бок загудел глухо, глубоко и мощно, как орган. «Мальчишка все лжет. Он не сказал еще ни слова правды».
XXIV— Расскажи мне о своей матери, — попросил Небу, когда судорога и одышка прекратились и пот более не увлажнял лба. Он вырывался из объятий земли, он звал первый луч рассвета, вновь отождествляя себя с жизнью.
Но кожа и кости мальчишки были рабами леопарда. В его присутствии мальчишка делался неподвижным, как буквы на странице книги.
«Я расскажу тебе о ней, — раздался голос в голове Небу. — Ее глаза были светлы, как подсолнечники в апреле, голубые, как цветы липве. Ее груди были снеговыми вершинами. Я расскажу тебе о ней: на горе Кения лежат девственные снега, лишь солнечным лучам дозволено обнимать их. Руки и ноги ее были длинны и прохладны, как реки. Ты прячешься в зарослях и купаешься в водоемах, но тебе запрещено купаться в открытую. Эта женщина жила по другую сторону гор, и тебе нельзя было смотреть на нее. Она была для тебя прошлогодним громом, шепотом барабана в ночи, птицей, вспорхнувшей с дальнего куста, давно забытым садом, в котором ты сажал побеги своей юности».
Он склонился вперед, его плечи вздымались, могучий хор пел в голове: «Я расскажу тебе о ней. Она была запретным путем, на который вступил Небу. Этот путь привел его к хижине самого вождя. Но может ли воин бояться своего вождя?»
И голос его открылся и заполнил гулом пещеру, отражаясь от сводчатого потолка: «Мужчина не должен любить, пока он не ищет смерти. Любовь — это смерть, Небу. Ты умираешь в том, кого любишь. Маленькая любовь — маленькая смерть, большая любовь — большая смерть. Небу умер большой смертью, когда, возвращаясь со стадом, услышал удары ладоней по барабану смерти».
Но чресла его смеялись.
— Чресла… — сердито начал он и осекся.
Он умолк, он смотрел на зверя, который замер у входа в пещеру. Он стоял как вкопанный. Рычание рождалось в подведенных пустотах брюха. За этим рычанием скрывался безумный вопль, который иногда издают леопарды. Длинные пальцы черного дерева трепетали на древке копья.
— Кого же из них Небу любил большей любовью? — выкрикнул он мальчишке. — Ее или мсабу?
Но серый мальчишка, сведенный судорогой и неподвижностью, принадлежал самой смерти.
«Тело, — потребовал Небу, — скажи мне, кого ты любило больше, девушку или мсабу?»
«Но я было слепо, — возразило тело. — Мои глаза закрывались, когда я начинало песню».
«Но была ли разница в этих песнях? — настаивал Небу. — Кому ты пело песни прекрасней: черной женщине или белой женщине?»
«Разве сегодняшний дождь отличается от вчерашнего? — ответило тело. — Разве вчера он был золотой, а сегодня свинцовый? Разве на следующей жатве луна будет больше или меньше, чем на прошлой?»
«Ха-ха-ха, — засмеялся Небу, плывя по волнам страдания, — кому ты это рассказываешь?»
«Коли так, спроси об этом кого-нибудь другого».
Запах гниющей раны удобрил пещеру. Если бы он был дома, этот запах удобрил бы его родные горы, и горы рядом, и следующие за ними — всю землю кикуйю. Совет Девяти изгнал бы его далеко в глубь джунглей и оставил бы там с копьем. Но разве не то же сделал Совет Двух, состоявший из бваны и пули? «Пока человек на земле, он не может быть вдали от дома, — подумал Небу, — но дома нет в эти беззаконные дни».
«В стране кикуйю есть три горных хребта: Ниери, Киамбу и Муранга. Я родился на хребте Ниери в деревне Китуси, где огни, разведенные женщинами, никогда не угасали. Таков был закон. Днем мы пасли коз и учились ставить силки на кроликов и сооружать ловушки для юных антилоп и лесных свиней, а по вечерам мы сидели у ног старейшин и запоминали движения танцев и слова древних песен. Таков был закон. И мы подчинялись ему и росли, и нас обучали владеть копьем, луком и панга и никогда не лгать. Таков был закон. Мы не уклонялись от исполнения законов нашей страны и от законов, которые издавали наши люди, избранные в Совет Девяти. Дом человека там, где он подчиняется закону. Человек без закона бездомен».
«Ха-ха-ха! Тело, ты еще живо? У тебя есть дом?»
Но тело оскорбилось и невнятно забормотало в ответ.
«Кости, — озабоченно спросил Небу, — вы еще живы?»
Некоторые из них, те, что в ногах, были скованы мертвыми мышцами, но другие храбро ответили.
«Грудь и спина, в вас есть еще силы? Вы будете мощны, когда это понадобится?»
Он распрямил плечи так, что лопатки встретились. Грудь выдавалась вперед, как краеугольный камень крепости. Леопард склонил голову набок и наполнил пещеру ужасающим воплем.
XXVОни оставили машины в миле или двух от пещеры и стали прочесывать долину. Услышав вопль леопарда, лейтенант остановился.
— Что это такое? — спросил он.
Осатаневший от ходьбы проводник, злой морщинистый старожил проворчал:
— Всего-навсего леопард. Наверно, убил кого-нибудь.
Лейтенант был лет на двадцать моложе проводника и на столько же тысяч фунтов беднее. Но при исполнении служебных обязанностей он чувствовал себя божьим наместником на земле, и он приказал:
— Вперед, прикончим его.
— Чего ради? — раздраженно возразил проводник, ибо отличный, столь необходимый для посадки кофе дождь бесцельно стекал с его шлема. — Мы охотимся на черномазых или на леопардов?
— Солдатам не мешает попрактиковаться, — удостоил его ответом лейтенант.
— Но при таких темпах мы вернемся не раньше чем через неделю!
— Рев донесся оттуда, — сказал лейтенант, продвигаясь вперед.
Солдаты колонной по одному шли позади. Он улыбнулся жесткой улыбкой и подумал о грустных вещах: о заблудившейся собаке, о жмущем ботинке, о пузатом плантаторе, страдающем из-за того, что его оторвали от плантации.
Земля была насквозь пропитана водой, остроконечные камни торчали из грязи, как шипы. Он шел, осторожно размышляя о том, что бог знал, что делал, когда завершил кошачьи лапы подушками. Удивительно, как черные могут ходить по такой земле босиком. У них нет ни кошачьих лап, ни человеческих ботинок. Должно быть, бог не любил черномазых, раз отвел им такие гиблые места. Впрочем, лейтенант не имел бы ничего против, если бы черные вели себя как следует и держались подальше от его пути. При этой мысли он почувствовал себя великодушным. Он почувствовал себя милостивее самого бога. Его большое тело, одетое в свободный кожаный плащ, осторожно продвигалось вперед.
