Вера Юдина - Человек под маской дьявола
— Да.
Он задумался.
— А где мы его найдем? Кто пойдет учить еврейского ребенка? Это же верная смерть!
— Мы можем найти еврейского учителя.
Генрих усмехнулся.
— Как ты предлагаешь мне его искать? Ходить и у каждого спрашивать? Да они сочтут меня сумасшедшим.
— А если я скажу, что уже нашла, и требуется только твое разрешение.
Генрих рассмеялся, и я расслабилась. Он не злился.
— Я могу хоть посмотреть на него?
— Да, конечно. — Спокойно ответила я и поднялась. — Сейчас я его приведу.
— Он уже в доме? — приподнял бровь Генрих.
— Да.
— Веди.
Стараясь не выдавать свою радость и волнение, я медленно пошла к двери, несмотря на то, что хотелось бежать вприпрыжку и кричать от радости. Но я знала, что подобная реакция может вызвать злость или ярость со стороны Генриха, и я подведу человека, которому вчера обещала кров, работу и спасение.
Януш ждал меня на кухне. Едва я вошла, он вскочил на месте и взволнованно заломил руки. Только сейчас я заметила, что пальцы на его правой руке перебиты и неестественно выгнуты. Он поймал мой сочувственный взгляд и спрятал руку за спину.
— Один из этих… разозлился на мой ровный почерк и колотил прикладом по моим пальцам, пока они не превратились в однородную массу. — Печально сказал он.
Я закусила губу, но слезы сдержала.
— Он ждет вас.
Януш прошел за мной до кабинета, и когда мы остановились перед дверью, снова взял меня за руку, и с болью в сердце, обнажая всю свою благодарность прошептал:
— Спасибо вам…
— Анна.
— Анна. — Он мелодично произнес мое имя.
Мы вошли.
Генрих бросил на Януша оценивающий взгляд, его видимо удивило, что в городе еще остались евреи умудряющиеся соблюдать гигиену. Януш выдержал этот взгляд. Генрих жестом пригласил его пройти, а меня выйти. Я оставила их наедине, чтобы не казаться слишком заинтересованной в судье этого человека. А сама затаилась с обратной стороны, прижавшись ухом к двери.
Януш начал работать у нас с того же дня. Генрих не задавал ему лишних вопросов, спросил только где он работал прежде. Где обучался, и откуда родом. Он разговаривал с Янушом как с интеллигентным и образованным человеком. И наверно впервые за долгие месяцы проведенные в оккупированной Варшаве, Януш общаясь с человеком в элегантной немецкой форме, вспомнил, что он не жалкое и загнанное животное, а в первую очередь — человек!
С первых занятий с Александром, Януш все не мог сдержать слез, понимая что перед ним еврейский ребенок спасенный из гетто. Я не рассказывала ему историю Александра, да мне и не надо было, Януш понял все сам. Он с ужасом вспоминал, какое варварство немцы, лощенные и считающие себя цивилизованными, творили с детьми, как жестоко они наказывали тех за непослушание и нерасторопность. Сколько смертей отпечаталось в его памяти. Всегда больно видеть, как страдают дети. Невинные создания, рожденные на радость. Они ведь не способны сами защитить себя и их губит то, что в юном возрасте, у них еще не развит инстинкт самосохранения. Они слишком доверчивы и открыты, и не могут оценить реальность и масштабы нависшей над ними угрозы. Все евреи навсегда запомнили подвиг Януша Корчака, добровольно отправившегося со своими воспитанниками на смерть, в газовую камеру концентрационного лагеря «Треблинка».
12. Генриетта.
Отчаяние — это страх без надежды.
(Рене Декарт)
Со временем, я научилась уживаться с этой правдой. И чем больше все вокруг говорили о погромах в еврейском гетто, тем активнее мы с Евой занимались снабжением несчастных пропитанием. Однажды Еву поймали с продуктами, которые она тайком вносила в гетто. Ее жестоко избили и арестовали.
Тогда Генрих поднял все свои связи, убеждая соратников, что сам примет жесточайшие меры по наказанию преступницы. Он апеллировал тем, что Ева является моей любимой служанкой, и без нее я не могу даже шагу сделать. Я живо представляла, как он насмешливо говорил:
— Эти женщины, кто же их поймет. Но отказать им или пойти наперекор — хуже смерти.
Еву отпустили. Она вернулась в наш дом. Показательно, Генрих позволил Рихарду выпороть ее. Ева стойко приняла свою участь, хотя Рихард приложил все силы, чтобы наказание не было таким уж легким. Но после, превознемогая боль, Ева поблагодарила Генриха, она понимала — он спас ей жизнь.
В феврале 1943 года, немцы покинули Сталинград. Вермахт отступал. Война повернула в другое русло, со всех сторон наступали союзники. Я радовалась как никогда. Конец войны был близок. Скоро все закончится воцарившийся вокруг ад, и мы сможем зажить нормальной жизнью.
В марте, к нам в дом заявилась женщина. Высокая благородная дама, одетая красиво, изыскано и со вкусом. Изящные манеры выдавали в ней настоящую аристократку. Она дерзко окинула взглядом служащих и заявила, что желает видеть Генриха фон Зиммера. Ей сообщили, что в данный момент его нет дома. Не церемонясь, неизвестная женщина прошла в гостиную, и величаво держа спину, опустилась на диван.
— Я подожду. — Решительно заявила она.
Я была наверху, с Александром, когда прибежала Ева и сообщила о визите странной дамы. Первой моей мыслью было, что это любовница Генриха. Я предполагала, что где-то есть другая женщина, с которой он проводит свободные минуты. Ревности не было, было другое чувство. Ощущение предательства. Почти бегом, вопреки приличиям, едва касаясь рукой холодных перил, я спустилась вниз, в гостиную, где ожидала гостья. Появившись на пороге, с растрепанными волосами и тревожным взглядом, я все поняла. Она подняла голову, я улыбнулась. Хватило одного взгляда, чтобы понять, передо мной сидела сестра Генриха. Она была его точной копией, только с пышными волосами и женственными чертами лица. Ее звали — Генриетта.
Едва я вошла, она смерила меня равнодушным взглядом.
Я предложила ей чай, Генриетта отказалась. Она была так высокомерна в своем надменном великолепии. Холенные руки, самое красивое и дорогое платье, аккуратная прическа и великолепные черты лица. Эта женщина показалась мне шедевром созданным природой. Ее холодная красота оставалась неоспоримой. Но ее надменность и высокомерие, затмевали первое приятное впечатление о ее личности. Всем своим видом она давала понять, как ее тяготит мое навязчивое присутствие. Словно я была для нее надоедливой служанкой, которой уже пора оставить великолепную хозяйку. Не утруждая себя уговорами, я оставила ее и вернулась к Александру. Если семья Генриха не желает знать меня, то и мне не следует искать с ними встреч.
К вечеру вернулся Генрих. Я спустилась встречать его, как раз в тот момент, когда к нему, взволнованно заламывая руки, выбежала великолепная Генриетта. Увидев сестру, Генрих явно удивился. Он словно статуя застыл на месте, удивленно озираясь по сторонам. Он не мог поверить своим глазам. Сестра, с которой он не общался уже много лет, жизнь которой текла своим руслом где-то вдалеке, стояла перед ним — испуганная и встревоженная, находясь на грани истерики.
— Что ты здесь делаешь? — скинув первое оцепенение, грубо спросил Герних.
— Они забрали его! Забрали Оскара! — дрожащим от волнения голосом, закричала Генриетта.
Генрих бросил на меня взгляд, грубо схватил сестру за руку и провел в свой кабинет. Он плотно закрыл дверь, но я все же решила послушать о чем они будут говорить. Все в доме Генриха происходило за закрытыми дверями, и желая всегда быть в курсе событий, я уже начала привыкать шпионить. Я прижалась ухом к двери и затаила дыхание.
— Генри, что ты здесь делаешь? Когда ты приехала? — грозно вскричал Генрих.
— Вчера. На вечернем поезде. Оскар узнал о том, что творится в Варшаве… Здесь его родители, мы хотели забрать их. Мы привезли деньги… новые документы… но никто даже слушать нас не стал. Прямо с поезда, его забрали и увезли. А я вынуждена отбивать пороги ваших чиновников, чтобы добиться хоть какой-то правды! На каком основании они позволяют себе подобное. Оскар не гражданин Польши! Это же идет в нарушении мировой конституции! Куда они увезли его?
— Я не знаю. — голос Генриха предательски надломился. — Но тебе лучше вернуться в Берлин, к родителям, и дождаться прояснения ситуации.
— Генрих! Не смей так разговаривать со мной! Ты что-то знаешь? Что они сделали с ними?
— Я не знаю. С ними?
Генриетта закричала, и я поняла, что она набросилась на Генриха с кулаками. Генрих не издал ни звука.
— Генрих, с ним дети! Стефания и Карл.
Ее слова прозвучали отчаянно, и я даже представила как изменилось выражение лица Генриха, так как в ту же минуту он повысил голос:
— Зачем ты притащила сюда детей! Генри! Ты с ума сошла? Привести евреев прямо в руки нацистов! Это все равно, что дразнить голодную собаку свежим куском мяса…
