Нагиб Махфуз - Путешествие Ибн Фаттумы

Глава повернулся к трибуне перед дворцом и взошел на нее. Он обратился к народу, излагая ему историю революции, рассказывая о сражении, принесшем победу, и о достижениях народа в различных областях жизни. Я сосредоточенно следил за чувствами и эмоциями, которыми обменивались глава и народ. Я не ставил под сомнение их воодушевление, общие надежды и единство взглядов. Они не были беспомощной, растерзанной нацией, не потеряли самосознания и обладали культурой, но им как будто недоставало чего— то важного. Казалось, что счастье их было чем-то омрачено. Я увидел нацию, у которой была миссия и они в нее верили.

Когда глава закончил речь, по площади прошествовал отряд всадников с обнаженными копьями. На острия были насажены отсеченные человеческие головы. От ужаса увиденного у меня замерло сердце. Я посмотрел на Флуку, он коротко сказал:

— Бунтари и предатели!

Для разговора не было времени. Народ снова запел гимн. Празднества завершились всеобщим ликованием.

Мы вернулись в гостиницу, чтобы пообедать. За обедом Флука сказал:

— Тебя расстроил вид отсеченных голов? Это была необходимость, неизбежность. Наш режим требует, чтобы человек не вмешивался в то, что его не касается, чтобы каждый был занят своим делом. Инженер не может болтать о медицине, рабочему не дозволяется вмешиваться в дела крестьянина. Никого из нас не касаются дела внутренней и внешней политики. А кто посмеет бунтовать… ты видел, что с ним будет.

Я понял, что за личную свободу в этом государстве наказывают смертной казнью. Все это меня сильно опечалило. Я злился на Флуку за его фанатичную веру во все, что он говорил.

Вечер мы провели в огромном цирке, где нельзя было протолкнуться. Смотрели выступления фокусников, певцов и танцовщиков, пытавшихся нас развлекать и веселить. Потом поужинали жарким и фруктами. Флука пил и приглашал выпить меня. Когда же я не согласился, ему пришлось ограничить себя в спиртном, что вызвало у него раздражение. В полночь мы вышли из цирка: неспешно пошли по улицам при лунном свете, где то и дело встречались пьяные. Мне захотелось поговорить, и я сказал:

— Как забавно ты развлекаешься!

Впервые улыбнувшись, то ли по случаю праздника, то ли потому что захмелел, Флука сказал:

— А как забавно ты сохраняешь серьезность!

Он заметил, что я усмехнулся, и это ему не понравилось:

— Думаешь, жизнь на твоей первой или второй Родине лучше, чем в Амане?

С сожалением я ответил:

— Не будем говорить о моей первой Родине, ибо ее народ предал свою религию.

— Если у режима нет средств для подавления, он долго не продержится, — сказал он грубо.

— У нас все еще есть надежда.

— Тогда какой смысл ехать в Габаль?

Я холодно ответил:

— Знание — свет.

— Разве это не путешествие в никуда? — рассмеялся он.

Последовали беспокойные дни. Люди в гостинице стали говорить об отношениях Халяба и Амана с сожалением и пессимизмом. Я спросил Флуку, что за этим кроется, и он ответил:

— Во время войны с Хирой в Халябе сделали вид, будто признают наше право на источники воды. Когда же они победили, то низко и подло забрали свои слова обратно. Сегодня говорят, что они собирают армии двух захваченных ими стран — Машрика и Хиры. Значит, начнется война.

Меня охватило беспокойство.

— Неужели будет война? — спросил я его.

— Мы в полной готовности, — сухо ответил он.

Мои мысли были о Самии и детях. Я не забыл страдания Арусы и наших сыновей и нетерпеливо ждал, когда пройдут эти десять дней. День проходил за днем без каких-либо событий. Сердце успокаивалось, и я начал готовиться к отъезду. В это время мне пришла мысль спросить Флуку о путешествующей паре — буддисте и его жене Арусе, которые год назад были в Амане. Он сказал, что о них можно будет что-либо узнать, когда мы пойдем в туристическое управление в последний день моего пребывания. Флука сдержал свое обещание и, собственноручно просмотрев журнал, сообщил мне:

— Супруги оставались в Амане десять дней, затем уехали с проходившим караваном в Гуруб. Однако муж по дороге скончался и был похоронен в пустыне. Жена же продолжила путь в страну Гуруб.

Эта новость потрясла меня. Я размышлял о том, где могла бы находиться Аруса и что с ней: найду ли я ее в Гурубе? Поехала ли она дальше в Габаль или вернулась в Машрик?

На рассвете я прибыл с вещами на место стоянки каравана. Я пожал руку Флуке и сказал:

— Благодарю тебя, что был мне добрым спутником, ты оказался мне очень полезен.

Ответив на рукопожатие, он прошептал мне на ухо:

— Между Халябом и Аманом началась война.

Я был так потрясен, что не смог произнести ни слова. Даже не спросил, что послужило поводом к войне.

Все мои мысли были о Самии, о детях, о своем ребенке, который должен был родиться.

Земля Гуруб

Караван утонул в предрассветной мгле. С беспокойным сердцем я смотрел в никуда. Видно, на роду мне было написано путешествовать с тревогой в душе. Меня постоянно мучили страхи. В горячечном воображении представал Халяб, и я молился, чтобы с Самией, Мустафой, Хамедом и Хишамом ничего не случилось. В растерянности я задавался вопросом, чем закончится эта кровавая борьба между двумя сильнейшими государствами. Подняв глаза к окрасившемуся небосводу, я прошептал: «Не оставь нас, Царь небесный и земной!» Землю озарил свет Господень, и передо мной в мягком нежном воздухе раскинулась плоская пустыня. Увидев скачущих то тут, то там газелей, я назвал ее пустыней газелей.

Путешествие растянулось на месяц. Мы не испытывали серьезных трудностей и полагали, что исход будет благополучным. Однажды к концу ночи голос возвестил, что мы достигли границ государства Гуруб. Светила половинка луны, и воздух казался посеребренным, однако я не разглядел ни стены, ни служащего таможни. Владелец каравана сказал, смеясь:

— В этом государстве нет охраны, поэтому вход в него совершенно свободный.

— Как же узнать дорогу в гостиницу для иностранцев? — спросил я у него.

Он ответил, не прекращая смеяться:

— С первыми лучами солнца ты получишь ответ.

Я с нетерпением ждал восхода. И это солнце оказалось самым прекрасным из всех, что я видел за свою жизнь. Оно излучало свет, но без жары и муки, при этом дул свежий ветерок и повсюду разливался приятный аромат. Передо мной раскинулся бескрайний лес. На глаза не попалось ни одного здания — ни хижин, ни домов, ни дворцов. Но не было видно и людей. Новая загадка, которую мне предстояло разгадать. А как же быть с вещами? Я вернулся к караванщику, и он сказал:

— Положи их где-нибудь и не тревожься. Иди и возвращайся со спокойным сердцем.

Я выбрал приметное место рядом с источником воды и сложил там сумки, набил динарами пояс, который спрятал под рубахой, и пошел осматривать окрестности. Я шагал по земле, покрытой густой травой, на которой среди родников и озер росли пальмы и фруктовые деревья. Сначала мне показалось, что здесь нет людей, пока я не заметил пожилого человека, сидящего поджав ноги под пальмой, седовласого с длинной бородой. Он сидел молча — дремал или задумался. Один, больше никого. Я поспешил к нему, словно обнаружил клад, со словами:

— Мир тебе, брат.

Однако он, похоже, меня не услышал. Я поздоровался с ним еще раз и сказал:

— Я путешественник, нуждаюсь в помощи, подскажите, как найти дорогу.

Не издав ни единого звука, он продолжал пребывать в своем мире. Я спросил:

— Вы не хотите говорить со мной?

Он никак не прореагировал, как будто меня не существовало. Мне это надоело, и ничего не оставалось делать, как отвернуться от него и продолжить свой путь. Углубляясь в лес, я увидел других в таком же состоянии, и мужчин, и женщин, снова делал попытки и не получал ответа. Мне подумалось, что это лес слепоглухонемых. Окинув зачарованным взглядом окружающую красоту, я пробормотал: «Рай без людей». Я поел фруктов, упавших на землю, затем вернулся к своим пожиткам и увидел, как купцы набивают мешки плодами без счета. Когда караванщик увидел меня, он засмеялся и сказал:

— Удалось разговорить кого-нибудь?

Я отрицательно покачал головой. Он сказал:

— Это рай небытия, и благам его нет числа.

— Что известно об этих людях? — поинтересовался я.

— В лесу живет шейх, к которому стекаются паломники, — безразлично ответил он. — Возможно, он поведает тебе то, о чем ты спрашиваешь.

Надежда путешественника вспыхнула с новой силой.

— Какая здесь прекрасная погода летом, — заметил я, опьяненный хмелем удачи.

Он отвечал:

— Здесь всегда так!

Я встал вместе с солнцем, полный сил и оптимизма, и услышал, как один из купцов сказал:

— Когда война закончится и дороги откроются, мы снова будем водить караваны между Аманом и Гурубом.

Углубившись в гущу леса, я несколько часов брел не останавливаясь, пока не услышал вдалеке пение хора. Я пошел на звук и вскоре увидел мужчин и женщин, сидящих на земле полукругом перед шейхом, чье место было под цветущим деревом. Казалось, он учил их петь, а они благоговейно повторяли за ним слова. Я приблизился к ним и, сев позади, присмотрелся к шейху — это был нагой старик в набедренной повязке. Казалось, светящийся нимб обрамлял его лицо с правильными чертами и магнетическим взглядом. Пение, или урок, завершилось, мужчины и женщины поднялись и в тишине разошлись. Арусы среди женщин не оказалось. Я не нашел ее и вчера, но запах ее витал в воздухе, смешанный с ароматом фруктов и зеленой травы. Остались только я и шейх. Я стоял перед ним в смущении, он же посмотрел на меня своими ясными глазами так, что я ощутил свое существование. Отчужденность, которая подавляла меня в лесу вчера, прошла, и я обрел себя в стране Гуруб. Поездка оказалась не напрасной. Я приложил ладонь ко лбу, приветствуя его, и произнес: