Вэнделин Ван Драанен - Привет, Джули!
Из всех моих одноклассников я не смогла определиться только с Брайсом. До недавнего времени я считала, что он больше — гораздо больше — суммы своих частей. Мне казалось, его окружает какая- то магия.
Только я ошибалась. И вот, наблюдая за ним на математике, я думала только о том, что он выбрасывал мои яйца. Каким надо быть человеком, чтобы так поступать?
Когда Брайс посмотрел на меня и улыбнулся, у меня защемило сердце. Но я разозлилась на себя за это. Как я могу что-то испытывать к нему после того, что он сделал?
Весь день я его избегала, но к последнему уроку у меня внутри уже бушевал настоящий торнадо. Я вскочила на велосипед и полетела домой с бешеной скоростью. Педаль сильно щелкала и заедала, а велосипед жутко скрипел, угрожая вот-вот развалиться на свои ржавые части.
Когда я въехала на наш двор, торнадо только усилился. И я решила пустить эту энергию на покраску. Я открыла банку с краской «Белый Навахо», которую дал мне папа, и принялась яростно махать кистью.
Через десять минут пришел Чет.
— Боже, — засмеялся он, — да из тебя энергия сегодня просто хлещет!
— Нет, — ответила я, отбрасывая упавшую на лоб прядь волос, — просто я очень зла.
Чет держал в руках собственную кисть и пустую кофейную банку.
— Ух-ты. И на кого?
— На себя!
— А, это серьезно. Ты плохо написала контрольную?
— Нет! Я... — Я повернулась к нему и спросила: — Как вы влюбились в свою жену?
Он налил немного «Белого Навахо» в свою банку и улыбнулся.
— А-а, — вырвалось у него. — Проблемы с мальчиками.
— Нет у меня проблем с мальчиками!
Чет колебался, но спорить не стал. Вместо этого он произнес:
— Я полюбил жену по ошибке.
— По ошибке? Как это?
— Я не должен был этого делать. К тому времени я уже был помолвлен с другой девушкой и не собирался влюбляться. Но, к счастью для меня, я вовремя понял, насколько был слеп.
— Слеп?
— Да. Моя невеста была очень красивой. У нее были удивительные карие глаза и кожа как у ангела. И какое-то время я не замечал ничего, кроме ее красоты. Но потом... скажем так, она не стоила и мизинца Рене. — Чет макнул кисть в краску и провел белую полосу на штакетнике. — Теперь многое кажется таким, очевидным, понятным, а тогда... Жаль, что большинство людей и не пытаются понять себя и других, а потом становится слишком поздно.
Какое-то время мы молчали, но я видела, что Чет размышляет. И по тому, как хмурились его брови, было ясно, что мои проблемы тут ни при чем.
— Я... простите, что я заговорила о вашей жене, — сказала я.
— Не извиняйся, все в порядке. — Он как-то грустно улыбнулся. — К тому же я думал не о Рене. Я думал о другом человеке. О том, кто никогда не мог заглянуть в душу близкому человеку. И, честно говоря, я и не хотел бы, чтобы она это сделала.
О ком он говорит? Я хочу знать! Но спросить я не решилась, и мы продолжали молча красить забор. Наконец Чет повернулся ко мне и сказал:
— Забудь о его глазах, улыбке и копне волос — пойми, какой он на самом деле.
Он сказал это так, что у меня мурашки по спине побежали. Неужели он знает? Мне вдруг показалось, что он пытается защитить меня. Он имеет в виду, что его внук того не стоит?
К ужину я все еще чувствовала себя не в своей тарелке, но хоть торнадо утих. Папа сегодня работает допоздна, и поскольку мальчики гостили у своих друзей, мы с мамой были вдвоем. Мама сказала, что они с папой обсудили затеянную мной уборку дома, и их обоих очень удивляет, что Чет приходит помогать мне. Они подумали, может, надо как-то заплатить ему за помощь?
Я сказала маме, что, по-моему, Чета это обидит, но на следующий день она все равно пошла и обидела его.
Чет ответил:
— Нет, миссис Бейкер. Мне очень приятно помогать вашей дочери. — И больше он ничего не хотел слышать об оплате.
Рабочая неделя подошла к концу, но выяснилось, что папа будет работать и в субботу. Поэтому мы с Четом весь день подготавливали землю к посеву газонной травы.
Именно в тот день Чет спросил:
— Вы ведь не собираетесь переезжать?
— Переезжать? Почему вы спрашиваете?
— Моя дочь предположила это вчера за ужином. Она думает, что вы приводите все в порядок, потому что собираетесь продать дом.
Конечно за работой мы с Четом говорили о разных вещах, но если бы он не спросил меня о переезде, я бы, наверное, не рассказала ему о мистере Финнегане, или дяде Дэвиде, или о том, почему наш двор в таком состоянии. Но он спросил, и я все ему рассказала. И мне стало легче. Я словно дунула на одуванчик и теперь наблюдала, как крошечные парашютики улетают прочь от меня. Я гордилась своими родителями, а глядя теперь на наш двор, я гордилась и собой. Мне не терпелось продолжать. Я могла бы даже покрасить дом! Я смогу. Смогу.
Чет выслушал всю историю и ничего не сказал. Мама принесла нам бутерброды, мы съели их, сидя на крыльце, в полном молчании. Но потом Чет вдруг кивнул на свой дом и произнес:
— Не знаю, почему он не вышел поздороваться.
— Кто? — спросила я, проследив за его взглядом. Штора в окне Брайса резко опустилась и я, не удержавшись, выпалила: — Брайс?
— Я уже в третий раз замечаю, что он наблюдает за нами.
— Правда? — Мое сердце забилось, словно птица, пытающаяся выбраться из клетки.
Чет нахмурился и сказал:
— Давай заканчивать и сеять, хорошо? Семенам нужно тепло дня, чтобы поскорее прорасти.
Но работа не отвлекала меня от навязчивой мысли: я все время думала об окне Брайса. Неужели он наблюдал? Весь оставшийся день я поглядывала на его окно. Видимо, Чет это заметил, потому что когда мы закончили и поздравили друг друга с отлично проделанной работой, он сказал:
— Сейчас он, может, и ведет себя как трус, но я верю в парня.
Трус? Ну что я могла на это ответить? Я просто стояла с пакетом от семян в одной руке и лейкой — в другой.
Чет долго махал мне, возвращаясь домой.
А через несколько минут я увидела Брайса. Вот уж не ожидала. Я-то думала, что он сидит дома и наблюдает, а он, значит, где-то гулял? Какая же я дура!
Я отвернулась и принялась поливать двор. Как же я злилась на себя! Надо же быть такой идиоткой! И тут я услышала знакомый голос:
— Двор выглядит здорово, Джули. Отличная работа.
Брайс стоял прямо у нашего забора. И внезапно я перестала злиться на себя. Теперь я злилась на него. Стоит здесь, словно какой-то начальник, да еще говорит мне: «Отличная работа»? Да он вообще не должен заговаривать со мной после того, что сделал.
Я уже собиралась все это ему высказать, но Брайс опередил меня:
— Прости меня за то, что я сделал, Джули. Это было... неправильно.
Я посмотрела на него — в эти ослепительные голубые глаза. И я старалась сделать то, о чем говорил Чет, — пыталась смотреть глубже. Какой он? О чем думает? Действительно ли ему жаль? Или это все показное?
Ничего-то я не увидела — я словно смотрела на солнце, так что мне пришлось отвернуться.
Не помню, о чем мы потом говорили, помню только, что он был очень мил со мной, и я улыбалась. Когда Брайс ушел, я закончила поливать двор и вернулась в дом.
Весь вечер я никак не могла разобраться в себе — расстроена я или обеспокоена? Даже не могла точно определить, что именно меня тревожит. Конечно, все дело в Брайсе, но почему я злюсь на него? Ведь он был таким... подлецом. Или почему я не радуюсь? Почему я просто не чувствую себя счастливой? Он ведь подошел к нашему дому. Стоял у нашего забора. Говорил что-то приятное. Мы смеялись.
Но я не злилась и не испытывала радости. Я лежала в кровати, пытаясь читать, и вдруг осознала, что беспокойство берет надо мной верх. Я чувствовала себя так, словно за мной кто-то наблюдает. Я так испугалась, что проверила окна, шкаф и заглянула под кровать, но страх не прошел.
Только к полуночи я поняла, в чем дело.
Во мне. Я сама наблюдаю за собой.
Висят и воняют прямо над моей головой
В воскресенье я проснулся с ощущением, что у меня грипп. Будто мне приснился один из тех страшных, необъяснимых снов, после которых просыпаешься в холодном поту.
Но у этих страшных снов есть одна особенность — как только ты просыпаешься, они исчезают. Их можно отогнать. Постараться вообще забыть о них.
Я вылез из постели очень рано, потому что вчера вечером ничего не ел и теперь был жутко голоден. Но когда я, на цыпочках пробираясь на кухню, заглянул в гостиную, я увидел, что там на диване спит папа.
Это было плохо. Это означало, что они так и не помирились, и теперь я чувствовал себя чужаком в собственном доме.
Папа повернулся, издал похожий на рев звук, потом натянул повыше плед и пробормотал в подушку какие-то ругательства.
Я прошел на кухню и насыпал себе полную тарелку кукурузных хлопьев. Я уже собирался налить в них молока, когда на кухню, пританцовывая, вошла мама и отодвинула от меня тарелку.
