Лоренс Даррел - КОНСТАНС, или Одинокие Пути
— Наконец-то проснулся, — крикнул Сэм, вновь обретя привычное отличное настроение. — Я смотрел, как ты лежишь, бесстрашный, как связка сосисок, и храпишь так, что чуть голова не отрывается, и не мог не оценить твой вклад в защиту отечества. Грохот стоял, как при дальней канонаде.
У принца было брюзгливое настроение, в отличие от обычного жизнерадостного. Он читал военные новости в «Аль-Ахрам» и качал головой из-за ни к чему не обязывающих коммюнике. Это был один из тех редких периодов затишья, когда не случалось ничего особенного. Однако говорить он хотел не об этом.
— Иногда я задаюсь вопросом, — сказал он нам, — действительно ли англичане хотят выиграть войну; потому что ведут они себя очень странно. Вам известно о нашем агенте? У нас в саду живет немецкий агент — в летнем домике. Его обнаружили садовники, и он предложил им денег, чтобы они оставили его в покое. Представляете? Немецкий археолог, к тому же идеально говорящий по-арабски. Я, разумеется, помчался в консульство и обо всем рассказал там, думал, они пошлют кого-нибудь, чтобы арестовать негодяя или даже убить. Ничего подобного. Этот противный и высокомерный бригадир Маскелин сказал мне: «Мы считаем нецелесообразным ворошить агентурное гнездо». А теперь они даже предлагают ему новое оборудование, И это называется войной, спрашиваю я себя? Если всех агентов оставят в покое и даже будут снабжать…
Ему было невдомек, что сначала необходимо выявить немецкую и итальянскую агентуру, а так как он не находил себе места от ярости, разумнее всего было оставить его в неведении относительно происходящего на самом деле.
Разговор перешел на другое: он готов немедленно предоставить мне несколько выходных в связи с приездом старого друга; я обязан постараться, чтобы Сэм провел отпуск как можно приятней. Нам тотчас предложили великолепный план — экскурсии во все четыре стороны Египта, посещение старинных памятников. Единственным врагом, мешавшим нам развернуться, было ограниченное время.
— Все равно, — решительно вскричал принц, — все мы постараемся устроить так, чтобы гость остался доволен!
Он сделал неопределенный жест, включавший в команду по развлечению Сэма и принцессу, и дворцовых слуг, а также секретарей и своего друга Аффада.
В самом деле, банкир Аффад был самым очаровательным, самым застенчивым и самым изобретательным из окружения принца. Банкир тотчас изобразил нетерпеливого хозяина, и его приглашение было тем более соблазнительным, что предполагало путешествие по воде — по Нилу, и к тому же на снабженном всем необходимым небольшом судне, принадлежащем французскому посольству. Мы долго не могли прийти в себя от такой удачи, кажется, лишь на второй день осознали, что наша прелестная пирога плывет вверх по Нилу, а это совершенно особая река, не похожая ни на какую другую. К сожалению, путешествие было коротким, потому что на полпути к ближайшему большому городу мы должны были сойти на берег, чтобы на машине вернуться в Каир, ведь мой друг не мог задержаться в отпуске, не мог даже помыслить о подобном риске, а наше возвращение позволяло ему немного повеселиться в компании принца и принцессы, которые ему очень нравились. Наше маленькое путешествие было очень приятным — словно естественное продолжение того беззаботного лета в Провансе, — связавшие нас тогда узы еще не потеряли своей прочности. Более того, они как будто обновлялись, столь явственным казалось присутствие Констанс и ее брата Хилари, иногда нам незримо являлся консул Феликс Чатто… и даже темная тень Ливии навещала нас. Интересно, где теперь Ливия? Что сталось с Авиньоном с его миражами на фоне синего неба — с соборами, к которым Хилари всегда обращался как к «заброшенным заводам, без всякого шума производившим молящихся, в отличие от ближайших турбин». Зловещий свист мистраля в соснах. Все это было, и было здесь.
Но куда примечательнее был тот факт, что еще двое гостей Аффада оказались французами, причем с юга. Их прозвали "les ogres",[57] созвучно фамилии — «LeNogre». Это были брат и сестра, неразлучные близнецы — Бруно и Сильвейн, он старше ее на час. Юноша занимал пост младшего атташе в посольстве «свободной» Франции, а его сестра вела хозяйство и устраивала приемы. Им принадлежал, по крайней мере так он сказал на своем ровном книжном английском языке, старый, почти заброшенный шато в деревне Вильфуан, недалеко от Тюбэн, где был «наш» шато, то есть шато Констанс. Кстати, они провели у себя все прошлое лето — не исключено, что мы встречались! В глазах Сильвейн промелькнула печаль, когда она говорила это. Кстати, выражение ее лица, ее черты, ее манера держать голову живо напомнили мне кого-то, но, как я ни старался, не мог вспомнить кого. Меня это раздражало, как жужжание мухи, которую никак не удается прогнать; однако память упорно не желала подсказать, чьи черты поглощены тьмой забвения. Ее брата занимало лишь падение Франции, которого он стыдился, да еще крючкотворство французского средиземноморского флота, отказавшегося присоединиться к союзникам. Однако Французское Сопротивление уже не было мифом, и в течение года у де Голля наверняка будет двадцать тысяч солдат… не все еще потеряно. Как бы то ни было, юноша, оплакивавший потерю национального достоинства, ведь страна потерпела катастрофу, отдав себя на милость нацистам… так вот, этот юноша производил очень трогательное впечатление. С горечью он проговорил:
— Сам не думал, что буду так сильно переживать — даже не представлял, что способен на такие сильные чувства. Я ведь обычный французский интеллектуал, а вам наверняка известно, до чего мы циничны!
Проявив тактичность, Сэм успокоил — дескать, нечто похожее наблюдается и в Англии.
— Меня очень ругали, — сказал он, искоса поглядев на меня, — вот Обри не даст соврать.
И правда, мы пребывали в блаженном райском забытьи. Это Гитлер сорвал тент, и мы увидели арену цирка — так называемой политической жизни.
Молодые люди были само радушие, и вскоре большая центральная каюта с огромным столом и керосиновыми лампами на стенах была занята нашими вещами — они лежали на койках, прикрепленных к стенам, стояли рядом с ними. А сами мы проводили все время за столом, усевшись на отполированные песком скамейки. За этим столом мы ели, играли в карты, на нем же раскладывали географические карты и писали свои материалы. Мы должны были путешествовать очень недолго, и багажа у нас было несравнимо меньше, ну а хозяева наши планировали двухнедельное путешествие и, естественно, запаслись в достаточном количестве консервами и патронами для спортивных ружей. Нас окружал забытый покой, да и великая река лишь слегка морщилась, встречая на своем пути множество прелестных островов и рощ, поэтому мы совершенно забыли о том, что берега кишат перепелами и дикими голубями. По общему согласию, на то время, пока мы были вместе, стрельба была отменена. Охота начнется, сказал Аффад, когда они доберутся до настоящего севера, где живут крокодилы. Конечно, заманчиво проделать такое путешествие до конца. Тем более что в верхнем Египте нашим новым знакомым предстояло посетить дальний оазис, где каждый год бывает знаменитая ярмарка и прославленный ясновидец предсказывает судьбу.
— Мне наплевать на предсказателей будущего, — сказал Сэм, — а вот «оазис» звучит весьма притягательно. Проклятье.
Несмотря на то, что оба «ogres» клятвенно обещали не быть излишне суеверными, все же, судя по их словам и лицам, они предвкушали удовольствие от общения с предсказателем.
В тот вечер мы обедали при свете керосиновых ламп, а над нашими головами небо развернуло свой ковер с сияющими звездами и тоненьким серпом нарождающейся луны. Снаружи, на палубе, было довольно прохладно, и вечерний ветер бился о нос судна, когда мы приблизились к берегу и встали на якорь, чтобы поесть. На нас снизошли мир и покой, так умиротворяюще подействовало шлепанье босых ног о деревянную палубу и негромкое стелющееся понизу пение людей, которые сопровождали нас в на юг. Река открывалась и закрывалась, как веер — неожиданно раздвигая свои берега чуть ли не до размеров небольшого озера, чтобы потом вновь занять узкое русло. В небе летали коршуны — словно несли бессменную патрульную службу. Но на берегу нам встретились лишь блестящие сизоворонки и зимородки, да еще сизые голуби с окраины пустыни, которые жалобно и почти неслышно лепетали: «Мало нас, — казалось, произносили они, — мало нас».
Изменчивый свет вокруг нас отвоевывал пространство, менял очертания и расстояния, так что взгляд, следовавший за ним, был заворожен очевидностью материализовавшихся фантазий.
— Господи, благослови! — воскликнул Сэм, непонятно почему перекрестив себя и повторив латинскую фразу, бывшую в ходу в Оксфорде. — Никому не расскажешь, потому что самому не верится.
