Борис Кригер - Неизвестная Канада
Пленительный ли хруст, прохладная ли, пощипывающая язык сущность заставляет многих из нас буквально самозабвенно вкушать маринованные огурцы. Конечно, и в черно-белые совковые времена полусвятые-полуглухие бабки на углах наших зачуханных кварталов торговали огурчиками по пять копеек за штуку. Но то были второстепенные огурцы, предназначенные для закуски, то есть известные незавершенностью своего земного существования, если не отправлялись в рот вслед горькой водке, бередящей всякое испитое нутро, как бередит свою игривость законченный ловелас привычным будничным вожделением.
Народ, обреченный быть обрученным со своей попойкой, не может видеть в маринованных огурцах самостоятельного шарма, и это прискорбно. Но огурцы – это не единственное, что пропускает в разноцветном букете жизни повенчанный с водкой народ!
Видать, сюда, на задворки Европы или в вестибюль Востока (смотря с какой стороны поглядеть), приполз подыхать от белой горячки древнегреческий бог Дионис. До открытия микенской культуры полагали, что он пришел в Грецию из варварских земель, возможно, из тех, что впоследствии стали именоваться Россией, поскольку его экстатический культ с неистовыми танцами, захватывающей музыкой и неумеренным пьянством казался исследователям чуждым ясному уму и трезвому темпераменту эллинов. Однако ахейские надписи свидетельствуют, что греки знали Диониса еще до Троянской войны. Хотя это ни о чем не говорит. Дионис мог припереться в Элладу и до знаменитой наколки с троянским сивым мерином.
Так или иначе, трудно отрицать, что Русь если не была родиной бога пьянства, то стала его последним пристанищем. Когда в древнегреческой Беловежской Пуще союз античных государств благополучно развалился, опальный Дионис перебрался в русские края. Именно тут бедолага сначала скатился с добрых вин на бормотуху, потом на паленую водку, потом на самогон, а там и вовсе стал потреблять то, что великие древние греки затруднились бы причислить к огню, земле, воздуху или воде – четырем субстанциям, на которых, икая и покачиваясь, держится мир. Дионис, прозванный собутыльниками попросту Дениской, стал потреблять, скорее, некую пятую квинтэссенцию[3] мироздания – политуру!
Не гнушался Дениска и «синеглазки», и ацетона, и стеклоочистителя... Вот и помер, несмотря на то, что был бессмертным богом. Бессмертие ведь тоже имеет какие-то пределы. Не послушал заповедей любимейшего из богов греков Аполлона, твердившего: «Знай меру!!!»
Поведение Диониса казалось порядочным древним грекам чуждым их подслеповатой гомеровской традиции. «Если вера в Олимп шла по пути очеловечения богов, то здесь, напротив, основной чертой было „расчеловечение“ самих людей», – как верно заметил покойный Александр Мень. Разве можно найти более точное слово, чем «расчеловечение», для описания того, что из века в век происходит в России?
А ведь все оттого, что Дионис не пользовался маринованными огурцами в качестве закуски. Дионис вообще в последние годы пил не закусывая. Причем этой браваде его научили именно российские собутыльники. Чего уж говорить, трудно представить, что могло сделаться с российским людом, если бы огурцы были возведены в самостоятельный, причем необязательно фаллический культ! Если б россияне только закусывали, а не пили, то на эту землю давно пришло бы царство Аполлона, и это не значит, что все ходили бы голыми и мускулистыми, а означает, что все стали бы красивы внешним видом и душой, как мечтал Антон Павлович Чехов, который сам, приняв немного шампанского, повернулся на другой бок и умер в Ялте от своей вездесущей чахотки. Кстати, известно ли вам, что вовсе не цензура, а именно чахотка была главным врагом литературы девятнадцатого века? Как знать, если лимоны, как оказалось, спасают от цинги, может быть, маринованные огурцы могли бы спасти несчастных от туберкулеза? Бред? Ну не скажите. После того как оказалось, что плесень является повивальной бабкой пенициллина, я уже во всякое могу поверить. А вы?
Хотя, впрочем, воздержание от алкоголя не спасло ислам от различных перегибов. Так что расставание с пьянством не всегда может служить панацеей от всех пороков, хотя воздержание от маринованных огурцов, вероятнее всего, гораздо более мучительно и бессмысленно по своей сути, чем абстиненция от хорошей стопки водки. Ну, да не в этом дело.
А дело в том, что в городке Хантсвилль, Мускокского уезда, находящемся километрах в двухстах к северу от Торонто, держит лавку мясник. Я, конечно, мог бы назвать город NN и уезд не указывать. Э, нет, братцы. Я ведь правдописец. Так что извольте законспектировать адресок. Так вот, лавка эта называется «Big Daddy Meats» – «Мясо Большого Папаши».
Летом, когда город затопляют отдыхающие, эдакое блеклое подобие чеховских дачников, селящихся в коттеджах по берегам всё так же, как и сто лет назад, поблескивающих озер, лавка процветает. На витрине купаются в обильном маринаде стэйки всех сортов и калибров, красуются уже нанизанные на шампуры шашлыки, чинно строятся в ряды свиные отбивные с белыми ободочками жира... Короче, рай для мясоедов всех конфессий. Гражданин советских времен решил бы, что попал в своего рода фантастический оазис для особо отличившихся работников общепита, которых самих-то трудно было бы чем-либо удивить.
Зимой же лавка буквально вымирает. Все меньше появляется на витрине разносолов, и, наконец, едва выпадает снег, нам говорят, что лавка закрыта, хотя дверь не заперта, и там по-прежнему можно купить последний отблеск летнего восторга – специально изготовляемые Большим Папашей «толстозадые огурцы» в маринаде с чесноком, фирменные его огурчики, которые он так и окрестил, напечатав интригующую этикетку «Big Ass Cucumbers».
Честно говоря, мне следовало бы назвать эти огурцы в точном переводе – «толстожопыми», ибо именно таков русский эквивалент английского слова «ass»[4], которое, кстати, еще и невинно означает «осел», а посему на банках с огурцами Большого Папаши и красовалось это застенчивое, известное своей малой внушаемостью животное. Ах, если бы мы все действительно были ослами! Ни одна революция, ни одна социальная авантюра не была бы возможна... Но речь не об ослах и не о социальных преобразованиях. А речь о том, что моя милая, родная, ныне покойная бабушка не любила, когда мы с братом безответственно в ее присутствии произносили слово «жопа», хотя, как я помню, в конце концов она и сама, грешным делом, позволила этому слову слететь с ее старческих губ... И тут же смутилась и пробормотала по-французски «laisse d'etre tranquile...» — «давайте успокоимся», как она частенько делала в форс-мажорных обстоятельствах...
Из уважения к светлой памяти моей бабушки я буду интеллигентно называть огурцы «толстозадыми», конечно, si vous те permettrez...[5]
Однажды, зайдя в лавку Большого Папаши, я не нашел толстозадых огурцов. Мне сообщили, что лавка закрыта, хотя дверь, как всегда, не была заперта. Но я не унимался, жалобно заворчав:
– Ну, огурцы-то вы мне можете продать?
– Да, огурцы, пожалуй, можем, – обрадовалась подпачканная с обоих боков женщина, по-видимому, супруга Большого Папаши, не иначе как Большая Мамаша.
Я обрадованно достал деньги, но остановился на полужесте, увидев, что Мамаша протягивает мне вовсе не те огурцы.
– Э... Извините... – растерялся я. – Мне бы хотелось... Ну, не этих, а тех, что... – мне было крайне неудобно произнести слово «толстозадые». Мне казалось, что, может быть, я не так понял, и они называются как-нибудь иначе. В прошлые разы я просто тыкал пальцем в банку, избегая называть огурцы по фамилии.
– Толстозадые? – спросила Мамаша, улыбнувшись, с явным наслаждением подождав, пока я отмучаюсь по полной программе.
– Да, они самые, – с облегчением выдохнул я.
– А у нас их больше нет. Все выкушали... Приходите летом.
Я обреченно покинул магазин. Начиналось зимнее, голодное полугодие. Город вымирал, и вместе с наслаждением от отсутствия чужаков приходило и разочарование от перебоев с некоторыми продуктами.
Зайдя в другую лавку, я обнаружил, что пропала моя любимая манная каша. Вообще я никогда ее не любил, но потом, написав роман про Маськина и ассоциируя себя с Плюшевым Медведем, пристрастился есть по утрам манную кашу. Вот таким образом оказалось, что романы, даже собственные, влияют на нашу жизнь. Но теперь я растерянно стоял посреди магазинчика, где продаются крупы, и не мог найти своей манной каши. Я с надеждой обратился к продавщице с вопросом: где манка?
– А что это такое? – на полном серьезе ответила продавщица. Мне показалось, что она все-таки меня разыгрывает. Я ведь все лето покупал здесь манку!
– Это такая белая крупа... – стал пояснять я.
– Мука, что ли? – невинно уточнила продавщица и привычно посмотрела на меня, как на идиота.
– Нет. Не мука. А манная каша, Semolina по-вашему!
