Монго Бети - Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью
— Если зла не свершилось, пусть провидение немотствует, если же Правосудие оскорблено, пусть провидение этой же ночью даст нам об этом знать.
Прошло немного времени, и вот в тот час, который теперь Мор-Замба определил бы как промежуток между одиннадцатью часами и полуночью, бесчисленные совы, словно слетевшиеся этой ночью со всех концов земли на сборище в Экумдум, начали чудовищную и зловещую серенаду, которая оборвалась только с первыми лучами зари.
— Так я и думал! — зашевелил губами добрый старец, не спавший всю ночь вместе с обоими своими учениками. — Да, это гак: Правосудие и в самом деле оскорблено, и провидение, к которому мы обратились с вопросом, возвестило нам о несчастье голосом этих птиц. Племя преступило священный закон и скоро понесет за это кару. Завтра я созову совет и скажу: «Из-за вашей трусости вкупе с себялюбием и гордыней Ангамбы великая беда сорвалась со своих цепей, теперь она парит над нашими головами и скоро обрушится на нас…» Вот что скажу я им завтра. Итак, дети мои, теперь вы знаете все. Учение ваше окончено, ибо мне больше не в чем вас наставить. Вслед за мудростью живых я только что приоткрыл перед вами тайны мертвых.
Но собирать совет не было надобности. Ночные крики сов оказались языком настолько красноречивым, что едва забрезжил день, как мы стали свидетелями поразительного зрелища: патриарх вместе со всей своей свитой бежал из нашего поселка с такой поспешностью, словно за ним гнался лесной пожар.
Вопрос о женитьбе Мор-Замбы так и остался нерешенным. А несколько дней спустя добрый старец, занимавшийся у себя дома каким-то несложным делом, рухнул наземь и скончался.
Потом довольно долго все шло по-прежнему: никто не осмеливался подтолкнуть события, словно боясь тем самым совершить какое-то кощунство.
Однако нам не понадобилось много времени, чтобы уразуметь, что только покровительство доброго старца определяло отношение к Мор-Замбе в нашей общине. И едва тот умер, каждому стало ясно, что теперь участь Мор-Замбы подобна зданию, построенному на песке. В самом деле, как только миновала полоса нерешительности и колебаний, вызванная смертью доброго старца, Ангамба развернул против Мор-Замбы настоящую кампанию клеветы, и никто из шести тысяч наших соплеменников не набрался духу выступить против этого. Исключение составила только семья Абены. Трудно себе представить, что со смертью одного человека, одного-единственного, все могло так сильно измениться. Мор-Замбу всюду преследовали косые взгляды; недоброжелательность готова была в любой момент превратиться в открытую вражду. И все же, несмотря на увещевания Абены, Мор-Замба не желал подчиниться закону страха: спокойно расхаживал повсюду, купался в реке, ловил рыбу, корчевал пни, не принимая никаких мер предосторожности. Казалось, он намеренно бросал вызов своим врагам, ибо теперь все его поведение было исполнено подчеркнутого высокомерия. Быть может, именно в этом выражалось его отчаяние.
Абена не ошибался, чувствуя, что против его друга готовится заговор; однако вопреки его догадкам это было не обычное нападение из засады: вместе с вождем Мор-Битой, к которому никто из членов общины никогда не обращался за помощью, Ангамба устроил для своего недруга хитроумную западню. Мы узнали обо всем этом много позже, когда вождь, попав в руки партизан, сознался им в своих преступлениях и выдал всех сообщников.
Все началось с того, что на шоссе появился и прошел через весь поселок, направляясь к резиденции вождя, отряд солдат с винтовками на плече, патронташами у пояса, в туго накрученных обмотках и высоких фесках: то были высоченные парни с очень темной кожей; их узкие лица украшала длинная продольная татуировка. По правде сказать, эти люди появлялись у нас не в первый раз. У Мор-Биты не было настоящей полиции — только два безобидных стражника, которых он вызывал для острастки населения во время сбора подати, особенно когда ему хотелось управиться с этим поскорее. Если же положение становилось действительно угрожающим, он обращался к властям в Тамару, главный город провинции, и ему высылали тогда с десяток вооруженных парней в солдатской форме. В случае необходимости солдаты хватали какого-нибудь смутьяна, но, впрочем, вскоре его отпускали; бывало и так, что без всякой видимой причины они оставались в Экумдуме месяца три, расположившись наверху, в резиденции вождя, и спускаясь оттуда в поселок для своего рода карательных экспедиций, целью которых было похищение какой-нибудь девицы или, реже, замужней особы, причем Мор-Биту, судя по всему, нисколько не трогали эти неприятности, причиняемые солдатами его подданным.
Но на этот раз у солдат был такой вид, словно они возвращались из похода, шли из поселка в поселок, всюду устраивая облавы: они гнали перед собой толпу мужчин, покрытых красноватой дорожной пылью, с израненными от ходьбы по острому щебню ступнями. Было видно, что им ни разу не разрешили выкупаться. Что это были за люди, связанные одной веревкой, обмотанной у них вокруг пояса, бредущие гуськом друг за другом? Какое преступление они совершили? Что за наказание их ожидало? Ответы на все эти вопросы мы получили очень скоро. Следующей же ночью в доме Мор-Замбы, где спали теперь оба друга, произошла стычка между юношами и солдатами, спустившимися из своего лагеря, разбитого неподалеку от резиденции вождя. Когда мы прибыли на место происшествия, солдаты уже успели одолеть Мор-Замбу и заломили ему руки за спину. Изо рта у него стекала струйка крови, лицо вздулось от бесчисленных ударов. Абена с обезображенным, распухшим лицом тоже плевал кровью. Мать вцепилась в него так, словно он собирался покончить с собой, бросившись в реку, где бурлили водовороты, и кричала истошным голосом:
— Я тебя умоляю, умоляю тебя! Успокойся! Чему это поможет? Я тебя умоляю, пожалей свою бедную мать…
Как ни старался он вырваться, мать не ослабляла хватки, да к тому же на помощь подоспел ее муж, обычно такой тихий, робкий и хилый, и вдвоем они навалили» ь на сына так, что он не мог и пальцем пошевельнуть.
В то время как при свете керосинового фонаря трое солдат удерживали Мор-Замбу, которого душили не го слезы, не то кровь, сочившаяся изо рта и из носа, четвертый солдат, судя по всему бывший у них за главного, двинулся к нам. Мы обступили его со всех сторон, но он, не обращая внимания на этот численный перевес и полагаясь наверняка на винтовки и полные патронташи своих солдат, обратился к нам так:
— Даже в вашем диком и глухом краю непростительно не знать, что к власти белых подобает относиться с почтением. А белые не любят бродяг, людей, которые бросают свои дома и семьи и уходят в иные края, живут в чужих общинах. Такие люди нарушают естественный порядок вещей, сеют смуту в умах. Это вам понятно? Раскиньте-ка мозгами: с чего бы им бежать? Ведь иначе как бегством это не назовешь, если люди бросают свою родню, свой дом. Уж не натворили ли они чего-нибудь в родных краях? Это-то вы понимаете?
— Конечно, конечно, понимаем, — ответили мы трусливым хором.
— Вот и хорошо, что понимаете, — продолжал солдат. — Одного из таких бродяг мы уже изловили. Это просто великолепно. А кроме него, у вас есть чужаки?
— Нет, больше ни одного.
— Вы уверены?
— Готовы дать голову на отсечение.
Отец Ван ден Риттер впервые оказался вместе с нами, в толпе. Мы подумали было, что, верный предписаниям своей религии, он прикажет солдатам освободить Мор-Замбу и убраться отсюда. Смотреть на Мор-Замбу было до того больно, что любой человек, не скованный таким страхом, как мы, жители Экумдума, непременно взбунтовался бы и бросился на солдат, чтобы проучить их за подобную жестокость. Но отец Ван ден Риттер не проронил ни слова, и солдаты забрали Мор-Замбу. На следующий день мы видели, как его вместе с остальной толпой пленников вели вниз по главной улице к шоссе и куда-то погнали дальше.
С тех пор Абена стал повсюду бывать с Ван ден Риттером, которого раньше презирал, не открывая ему, однако, причины своего интереса: его влекла к миссионеру не его религия и не этот пресловутый герой Иисус Христос, о котором Ван ден Риттер так часто и с таким пылом распространялся в своих проповедях, а возможность поближе рассмотреть его ружье. Миссионер брал Абену с собой на охоту, так как у юноши был дар выслеживать обезьянок-уистити — любимую дичь Ван ден Риттера. Миссионер был довольно молодым человеком, расчетливым и подозрительным; его роскошная рыжая борода являлась предметом восхищения экумдумцев.
Однажды у них зашел разговор о Мор-Замбе, и Ван ден Риттер доверительно сообщил своему чернокожему приятелю, что, судя по всему, Мор-Замба был уведен в город Ойоло.
— Почему ты так думаешь? — спросил Абена.
— В Ойоло большой трудовой лагерь, там строят крупную военную базу. Ведь в Европе сейчас идет война, которая скоро доберется и до ваших краев — самое большее через несколько недель.
