Андрей Остальский - КонтрЭволюция
— Я, кстати, с этой Алевтиной слегка знакома, — вдруг откликнулась тетушка. — Некрасивая довольно женщина, полная такая… И вот этот наглец старый, после того, как у него не выгорело с Брузжиной, за тебя принялся, просто потому, что ты ему под руку подвернулась… То есть ему даже все равно, красотка, уродка, лишь бы с жилплощадью…
— Да ладно вам, тетя… при чем тут это… главное — другое. Главное, что нас вовремя предупредили. Смотри, что здесь дальше написано: «единственная дочь гражданина Солокольникова Марина остро нуждается в жилье, особенно с тех пор, как забеременела, причем отца у ребенка не наблюдается… Она снимает сейчас конуру в многонаселенной грязной коммуналке с клопами». Ну, в этом месте мне чуть-чуть жалко стало эту самую Марину…
— Ах, жалко? — вознегодовала тетя Клава. — Так, может, отдашь тогда ей свою квартиру, а сама поедешь в клоповник жить — вместе со своими картинами и кистями? Раз такая жалостливая?
— Ладно вам, тетя, не надо утрировать… могу же я выразить обычное нормальное человеческое сочувствие… без того, чтобы меня тут же уличали в недостатке альтруизма… Поскольку квартиру я, разумеется, не отдам…
— Еще чего не хватало! А вообще, альтруизм, опупизм… — дай-ка лучше сюда письмо, я тебе другое место напомню…
Тетушка вырвала из рук Наташи анонимное послание и быстро, проглатывая отдельные звуки, но выделяя самые важные места, стала читать вслух:
— «Женившись и прописавшись, Семеныч стал бы вас сживать со свету, освобождая жизненное пространство для доченьки, и в лучшем случае пришлось бы вам разменивать квартиру на две комнаты, пройдя перед этим через круги ада».
— Ну, не стоит все подробности, которые сообщает нам наш анонимный корреспондент, слепо принимать на веру, — строго сказала Наталья. — И вообще: я хотела завершить наши отношения с Семенычем красивым признанием, что восхищаюсь силой его отцовского чувства… ведь не для себя человек старался…
— Восхищаешься? Таким негодяем?
— Ну я бы с долей иронии это сказала бы, конечно… Но вот не довелось… сбежал! А чего испугался, спрашивается, что бы мы могли ему сделать?
— Ну, это ты зря! — вскричала тут тетка. — Я бы так, например, с таким наслаждением съездила бы ему по его поганой физии! Жаль, не успела.
На этом Семеныч исчез из их жизни. В отличие от других персонажей, навсегда. А вот тетушка, с ее хваленой проницательностью, была окончательно посрамлена.
3
Вообще-то Наташа не то что в театр, но и по улице ходить не любила. Все по той же причине. Не любила, когда на нее глазеют. Это ее несказанно утомляло, а уличные приставания бесили. Но подруга Ирка уверяла, что эта реакция ненормальна. Что нормальной женщине приятно, когда на нее заглядываются… Что от этого устать невозможно, поскольку задевает какой-то там нерв в женском естестве. «Ого, подруга, какие термины… где ты это вычитала?» — удивлялась Наташа.
Как-то раз она чуть было не сказала: посмотрела бы я на тебя, если бы с тобой это происходило каждый день и каждый час. Когда через край перехлестывает, из ушей лезет. Но прикусила язык: сообразила, что Ирке, не избалованной мужским вниманием, это рассуждение может не понравиться. Бывали случаи, когда Наталья бессовестно эксплуатировала свою внешность. Когда-то, в более счастливые времена, она работала в собесе, и выпало ей как-то счастье съездить в Сочи по профсоюзной путевке. Но на обратном пути несколько авиарейсов из Адлера почему-то отменили, следующий самолет осаждали толпы. К тому моменту Наталья провела в аэропорту больше суток, толком ничего не ела и почти не спала, нервничала, боялась, что на работе будут неприятности, если она сильно опоздает. И вот решилась сделать то, чего делать очень не любила, принялась улыбаться белозубо, блестеть глазами, опускать ресницы. Ей казалось, что у нее это получается из рук вон плохо, что играет роковую красавицу слабо, фальшиво, разводит «самодеятельность» (это было одно из ее любимых ругательных слов). Но, тем не менее, сработало: толпа каким-то волшебным образом расступалась перед ней, по мере ее продвижения к самолету кто-то замирал, точно заколдованный, кто-то пытался заговаривать с ней, кто-то даже взял за руку. Она благосклонно улыбалась направо и налево, руку вежливо, но твердо вырывала. И вдруг оказалась перед трапом самолета.
Еще раз это случилось много лет спустя. Она сбежала с работы на 15 минут, потому что тетушка лежала в больнице, у нее был криз. А в овощном давали апельсины, очередь выстроилась бесконечная, нервная и злая, было понятно, что вставать в хвост, доходивший до самой почты, бесполезно. А Наташа приобрела себе к тому моменту белую ослепительную шубку из искусственного меха, венгерского производства, которая досталась ей на облисполкомовской распродаже. На распродажу она тоже угодила не просто так (Корчев постарался), но в свое оправдание она говорила сама себе, что вовсе туда и не стремилась, мало того, она даже и не знала, какие такие бывают распродажи. В магазинах ничего не было, кроме кособоких костюмов фабрики «Большевичка» да бесформенных пальто и плащей, в лучшем случае бумазейную рубашечку можно было подкупить производства Болгарии. Здесь же выбор оказался такой, что у нее глаза разбежались. И мохеровые шарфики (все та же Венгрия), и меховые румынские перчатки, и сапоги гэдээровские… И польские водолазки. То есть умопомрачительный дефицит. Стыдно признаться, но пришла в нездоровое возбуждение. А ведь считала себя равнодушной к тряпкам. Хорошо, она одолжила у тетки 220 рублей на всякий случай. И вот почти все деньги ушли на шубку, которая по насыщенности своего белого цвета была чудо как хороша. Действительно ослепительна.
И вот в этой-то шубке и вошла в овощной Наталья. Она шла себе и шла, и вдруг поняла, что очередь, бесновавшаяся и злобно толкавшаяся еще секунду назад, при ее приближении ошеломленно замолкает и как будто расступается, образуя проход для нее. И ей просто даже ничего больше делать не остается, как входить в эту возникающую перед ней лагуну. И, лепеча «мне для тетушки, в больницу», почти помимо своей воли оказалась она перед кассой. Кассирша смотрела на нее злобно, но тоже почему-то не поставила под сомнение право Натальи приобрести апельсины без очереди. Она лишь буркнула: «Два кило в одни руки!» Наташа согласно кивнула: ей было стыдно. Но килограммы свои она получила, оставив без дефицитных цитрусовых кого-то, кто терпеливо дожидался сзади своей очереди.
А вдруг, думала Наталья, этот кто-то для больного ребенка за апельсинами стоял? В общем, по магазинам в той шубе Наталья больше не ходила. Но ее и без шубы все равно то и дело норовили пропустить без очереди. Мужчины. Женщины стояли на страже общественной морали, старались помешать безобразию, но не всегда побеждали в этой борьбе.
В последнее время Наташа наладилась выходить на улицу в бесформенном сером пальто, купленном по случаю на толкучке, с оренбургским платком на голове. Пробовала носить темные очки, но они настолько нелепо выглядели в сочетании с платком и прочим, что от этой идеи пришлось отказаться. Тогда Наташа стала с азартом работать над изобретением особого рода набора косметических средств, с помощью которого можно было бы загасить цвет кожи лица, сделать бледнее губы… Тени и густые кремы позволяли ей изменить пропорции лица, вернее, их восприятие. Что-то удлинить, что-то как будто укоротить. О, художник-колорист много чего может сделать с помощью правильно подобранных смесей! Наталья все более совершенствовалась в этом оригинальном искусстве, достигая поразительных результатов в «приглушении эффекта», как она это называла. Наконец удалось ей разыскать и большие уродливые тяжелые мужские очки, в которые знакомый глазник вставил стекла без диоптрий. Теперь и глаза в значительной мере были «погашены».
Когда в таком виде ее однажды встретила Ирка, она была скандализована.
— Что это, как это! — кричала она на всю улицу. — Где ты взяла эту гадость? Нет, мамочки, что ж это такое деется! Ой, держите меня!
Наталья умоляла ее не кричать. Прижимала палец к губам. Оглядывалась. Говорила, да тише ты, Ирка, тише, так надо!
— Ты же раньше никогда косметикой не пользовалась! С какого же перепуга теперь ты за это взялась!
Никакого перепуга, уверяла ее Наталья, ну вот, просто решила попробовать.
— Ты в зеркало хоть смотрела? — продолжала допрос Ирка.
Наталья отвечала, что да, конечно, перед зеркалом она как раз этот грим и наносила.
— Но ты представляешь, как ты себя изуродовала? — вопрошала оскорбленная в лучших чувствах Ирка.
Наталья хотела было откровенно объяснить подруге смысл операции, но осеклась, испугалась, что Ирка неправильно поймет, рассердится, пожалуй. Скажет, сузив глаза: вот как, значит, ты считаешь нужным себя изуродовать, прежде чем спускаться со своих небес в мир простых смертных? Ну, или что-нибудь в этом роде.
