Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2005)

— Мне можно. — Он подмигивает и становится похожим на папашу Мюллера в исполнении артиста Броневого.

В Москве родили формулировку:

В РУКОВОДСТВО “СОЛИДАРНОСТИ” ПРОБРАЛИСЬ АНТИСОЦИАЛИСТИЧЕСКИЕ ЭЛЕМЕНТЫ.

Представляю, как —

ночью…

элементы…

крадучись…

пробираются…

Употребляются также слова “ЯСТРЕБЫ” и “ЭКСТРЕМИСТЫ”: тоже пробравшиеся.

Сначала я избегал формулировок. Их вписывали в редакции.

Собирался позвонить, поскандалить, но — передумал.

Теперь заветные слова сами залезают в строку — по инерции.

При передаче возникают сложности.

Барышни телефонного узла, как и большинство трудоспособного населения, состоят в “Солидарности”.

Стоит мне вспомнить о “ястребах” и “экстремистах”, барышни принимаются за дело, и в трубке раздается невообразимый треск.

— Что? — надрывается Вера в Москве. — Ничего не слышу!

Кричу варшавской телефонистке:

— Пани, я этого так не оставлю!

Иногда помогает, чаще — нет…

Умер кардинал Вышинский, примас Польши.

80 лет. Рак.

Личность выдающаяся.

32 года у руля польской Римско-католической церкви.

Не знаю, существовал ли “культ Вышинского” (вся религия — культ), но его слово для миллионов поляков было непререкаемым.

Сложная жизнь.

При Беруте находился под домашним арестом.

В декабре 1970-го призывал верующих “к сдержанности”.

По достижении 75 лет подал в отставку, но Папа ее не принял.

Умер на посту.

Когда Войтыла восходил на папский престол, все кардиналы подходили по одному, преклоняли колено и целовали новому понтифику руку.

Вышинский тоже попытался, но Святейший сделал для него исключение. Сам поднялся с кресла и подхватил. Так они и стояли обнявшись: учитель и ученик.

Из афоризмов Вышинского:

“Маленькие революции рождаются в больших очередях”.

Хоронили в Варшаве. Людское море…

Фестиваль советской песни в Зелена-Гуре прошел под знаком поставленного “Солидарностью” вопроса: откуда у организаторов деньги?

Преимущество нового профсоюза: им достаточно ставить вопросы. Пока…

Все больше задумываюсь над тем, а профсоюз ли это?

Больше похоже на партию.

В редакциях газет, на радио, телевидении много членов “Солидарности”. Особенно среди технических работников. Корректоры, секретарши, операторы, осветители, шоферы…

Богдан вздыхает: может положиться всего на несколько человек. Его пугает возможное применение силы. Говорит, будет страшнее, чем в Венгрии.

С 14 по 20 июля — заседание чрезвычайного съезда партии. У нас был съезд победителей. А у них? Побежденных?

Главный вопрос — сколько можно отсиживаться в окопах? Ответа не нашли. Резолюций много, а что делать — не ясно.

Замечательно выступал на заводе глава нашей делегации Гришин.

Обстановка для него — непривычная. Ни зала, ни президиума, ни транспарантов о “нерушимой дружбе”, ни оваций. И вообще — никакого порядка.

Собрали в парткабинете узкий актив. Человек двадцать.

В речи Гришина — ни слова о “Солидарности”. Нет ее, и точка.

Я пристроился на подоконнике.

Внизу, во дворе, толпятся рабочие с бело-крсными повязками на рукавах. У них, как и везде, забастовочная готовность.

Предложить бы Гришину к ним спуститься. Поговорить. По душам. А?

Мясо, колбасы, другие продукты продаются по карточкам.

Нормы — в очередной раз — снижены.

Народ — на грани паники. Призрак голода.

В Лодзи — марш голодных. В основном женщины. Стучат металлическими тарелками:

— Накормите наших детей!

Зрелище — не для слабонервных.

Власти обвиняют “Солидарность” в нагнетании страстей.

Масса листовок возле штаб-квартиры “Солидарности” на Шпитальной.

Никакой цензуры! “Новости дня” — те, которых нет в газетах.

Обращения, воззвания, карикатуры, ультиматумы…

Стоят. Читают. “Заряжаются”.

Прокуратура запрещает издание одного из бюллетеней “Солидарности”: за “оскорбление чести и достоинства партийного руководства и антисоветскую пропаганду”.

В ответ — призыв бойкотировать официальную прессу. Проще говоря — не покупать.

Спускаюсь в киоск.

— Из газет, — отвечает Болеслав, — только “Трибуна люду” и “Жолнеж вольнощи”.

— Очереди были с утра?

— Какие очереди, пан редактор! Штук по десять продал — и все.

Вроде убыток, но Болеслав, чувствуется, доволен.

Возвращаюсь из Интерпресса. Навстречу Ларёк бросается:

— Егор пропал!

— Где?

— Пошел гулять и пропал.

— Гражине звонила?

— Рысека тоже нет.

Пулей вылетаю во двор.

Забрызганный веснушками Яцек дает показания:

— Они убежали.

— Куда?

— На Маршалковскую. Манифестацию смотреть.

Возвращаюсь звонить в милицию.

Лариса встречает у лифта:

— Слава богу, нашелся.

— Где он?

— В кабинете. Пишет.

— Что?!

Сын сидит за столом и, облизывая губы, водит карандашом.

Беру листок. Читаю:

В половине 5-го, играя во дворе, я увидел группу, выходящую из костела со знаменами “Солидарности”. На Маршалковской началась запрещенная демонстрация контрреволюционистов.

Потом прибыл спецотряд милиции. Он был в щитах, шлемах и комбинезонах, с оружием для метания газа. Увидев их, демонстранты раскололись на мелкие группки и стали отступать. Часть из них прорвалась на балкон магазина “Сезам”…

— Мы с Рысеком все видели, — шмыгает носом. — Может, тебе пригодится?

Ну что поделаешь с этим неистовым репортером?!

Вечером звонит Кирилл:

— Товарищ Нормально! Сообщаю для сведения: мы решили отправить детей домой.

— Кто это вы?

— Все! Чехи, немцы, венгры, мы. А вы что — не в курсе? Нам в посольстве сказали: в “Солидарности” недовольны, как мы о ней пишем. И вы — в том числе. Грозят брать в заложники детей. Такие пироги, пан Нормально.

Еду в партком.

— Был слух, — подтверждают, — но невнятный.

— Почему не сказали?

— А если провокация?

— Что же нам делать?

Секретарь морщится:

— Соберитесь, обсудите. Наше мнение: похоже на провокацию. Лучше бы не поддаваться.

Первым берет слово Саня:

— Нас хотят запугать. Предлагаю: все остаются в Варшаве.

Детей с ним в Варшаве нет.

Партийцы молчат.

Прокофьев — отец двух дочерей, они-то как раз здесь — бормочет:

— Надо подумать.

Лосото предлагает голосовать.

— Только не втемную, — спохватывается Саня. — Открыто.

Решаем оставить потомство при себе. Единогласно.

К приему по случаю Октября готовились тщательно.

Вышло скомканно.

На прием пригласили весь варшавский бомонд. Обе стороны Бельведерской заполонили номенклатурные самоходы.

“Ястребы” и “экстремисты” отсутствовали: посольство их в упор не видело. Лишь Анджей Вайда — “человек из протеста” — со значком “Солидарности” ходил меж столов, как одинокий волк.

В залах не смолкал гул.

Щупающе делятся мнениями. Хозяева пытаются определить, в состоянии ли гости удержать ситуацию. Гости стремятся понять, придут ли “хозяева” на помощь.

Более существенная проблема дала о себе знать быстро.

До посольства уже долетели веяния из отечества: там объявили беспощадную войну зеленому змию.

На ломившихся от закусок столах с нелепым чучелом фазана посередине сиротливо стояли несколько бутылок вина. И — все!