Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2005)
Сквозь шлифованные стекла веранды шевелилось живое в желтом.
Андрей взлетел на крыльцо и приоткрыл дверь.
— Дорогой мой! — Хозяин, желтая распашонка, привстал из-за круглого столика.
Тут же ухнул обратно в зимнее кресло.
— Кагор откроешь? — Указал на ярко-полосатый шезлонг.
Худяков, присев на край, обхватил коленями бутылку, потащил штопор. Отпрянул под чпоканье. Красный кузнечик выскользнул на морщинистый пол веранды и скрылся.
— Ах, какие мы хилые! — Старец скрежетом стал придвигаться вместе с креслом. Лохмы, щетинки. В уголках непромытых глаз семена сновидений. — Мы же сильные. Нас сгибают, ломают. Все зря. Ты еще маленький, ты пока себя любишь, в зеркало часто смотришься. Надо на товарищей смотреть. О команде подумай…
— А где ваша собака зарыта?
— Наливай!
— У вас собака на заборе.
— Господь с тобой! Это Бурсук хозяйничает. Товарищ. Из Чечни. Сейчас водки треснул и в сарае дрыхнет. Чудит с похмелья. Собаки нет, зато кот ученый…
— Страшный.
— Камышовый.
— Это и есть камышовый?
— Журналист называется! Камышового кота не признал. Погоди, ты у меня жулика от честного отличишь… Пьем?
Выпили.
— Кагор навроде чая. Пью не замечая. — Куркин рассмеялся. Сам налил. И выпил снова. Отодвинулся от стола, вылез.
Отдернул ореховую створку шифоньера. Извлек мшистый альбом.
Посмотрит кадр — передаст Андрею, — а тем временем отопьет.
Черно-белые кадры.
Желваково вытянутые физии. Испуг и суровость. На скулах (искоса, из-под земли) отблеск мартенов. Посередке — кефирный неженка, наряженный под девочку.
— Я и родители мои. Сталина любили, обманул их таракан усатый!..
Собрание заводской газеты, раззадоренное скопище. Заправила в роговых очках чешет кудряшки, что-то прыщаво внушая, рядом Куркин выставил драматично впитывающие глаза, и несколько блеклых девочек, совершенно внимательных и совершенно отсутствующих.
— В газету заманили… С многотиражки начал, потом — “Комсомолец”…
Перед выходом на партсобрание, у зеркального шкафа. Куркин повязывает черный галстук, искривив барский рот, зеркало всосало размыв окна, и на подоконнике — кокетливым предрассудком — веточки вербы.
— В партию обманом завлекли… А верил, верил! Мне даже Энгельс снился. Гляди — с Бушем. С Басаевым… — Замелькали полиэтиленовые страницы в цвету. — А это наша команда.
— Команда?
Куркин затеплил сигарету. Надувая сизые щеки, прополоскал дымом рот.
— Знаешь, взять меня: русак русаком, а стыдно. Скольких мы угнетаем! Не надо ракет, лодок подводных, нам армии ваще не надо. Человек — вот это надо! Команда. Дети мои. Вместо детей родных. Полсотни ребят…
И Худяков поверил. Зачем-то собираются, полные сил — как веселятся они на снимке! — выпивают, в сговор входят, мышцами играя. Он жил и ничего не ведал. Андрей осматривал спортивные рожицы, недоставало шапочек пловцов, а в горле першило от неприязни. Льстиво шепнул:
— Мои ровесники…
— И ты здесь будешь!
И Куркин позвал ехать в редакцию.
По мобиле вызвал шофера.
Перекусили бутербродами, добили кагор, взялись за пиво, что принес заспанный чеченский увалень Бурсук.
На белой футболке увальня пикантно красовался кружок. То ли переспелая вишенка, то ли капля венозной крови.
Курсивом ниже артериально алело:
Ichkeria eats it’s cherry.
ПЕРВОЕ ЗАДАНИЕ
Андрей, прихватив еще бутылку пива, откупоривал зубами.
Куркин обернулся на всхлип стекла:
— Приличные люди в машинах не пьют. Тормозим!
Протянул серебряный слиток фотоаппарата.
Над бетонным валом под вспученной серятиной шифера торчал кирпичный коттедж.
— Сфоткай! И в ворота стукни. Кто живет? А мы отъедем. А то меня узнают. А мне нельзя. Трусишь?
Андрей с готовностью вылез.
Опустил бутылку в пыль. Приложил аппарат к переносице. Пять молний. Взял бутылку, скусил железную пробку. Сделал долгий засос. Бросил в канаву.
— Эй! — Глаза из проема фортки, обладатель которых встал на подоконник. — Чё те надо?
— А чей это дом?
— Мой!
— Как вас зовут?
— Тебе по буквам? — Глаза нырнули вниз, и шпик понял, что увидит их вблизи.
Дом, кустец, забор. На почтовом ящике: ТРУСОВ Б. У.
За углом бешено ворвался в “Волгу”…
— С крещением! Трусов? Фамилию не забудь.
— А кто это?
— Сосед мой новый! Ничего — разоблачим! Какой дворец наворовал! Не надо мне таких соседушек!
Попав в Москву, угодили в пробку. Старец сунул назад свою пятерню, небесную жилами и жесткую сухожилиями:
— Дай пять!
Получив плоть — пребольно сжал, ногтем коряво и слепо выискивая пульс.
Под вечер прибыли в “Гапон”, который расшифровывался: газета политических новостей. А ближе к ночи Андрей посвятил им минут сорок.
Мухам.
Перебить бы полотенцем, чтобы ни одна не ускользнула!
Комочки падали на пол, укладываясь смиренно. Одна безумица, жадно жужжа, села на стену прямо перед носом. Замахнулся, отчаянно не улетала, содрогаясь жужжанием, накрытая тенью. И тут стало ему так плохо, словно на себя он смотрел со стороны.
Ударила тряпка. Комок упал вниз, согласно хрустнув…
Андрей ужинал, была удивительная церемониальная тишь. Подняв голову, увидел: четыре, перевернутые, замерли на потолке. Выжидательно. Точно тужились.
“Надо же, знают про смерть”.
ПИСЬМО
Андрюх!
Это твой брат двурогий Игорь.
Я не знаю как пользоються херовиной.
Пацаны включили.
Пишу спод Питера.
Готовим бучу.
Жег подури документы в костре.
Девчонок не хватаит жалко.
Красиво жуть.
Обхватываеш березу и кончаеш.
Если все выгорит круто.
Заеду декабре. Тогда скажу нормально. Давай.
Мои родаки позвонят скажи порядок и нагони сам знаешь.
Весной революция.
Давай.
ПИСЬМО СЕБЕ
Я видел сон. Сухая гроза. Тучи. Белели каменные стены. Сверкнула в небе молния. Куда она ударит? Все мое тело подернуло судорогой. Гром не гремел. Молния была во мне. Я поднатужился, нудя себя вывернуть нутро. Не мог, в горле вязкая шерсть. Я прогундосил встречному:
— Молния попала в меня.
— Ты еще живой? — Он глянул с интересом. — Ну если выживешь, считай, твоя жизнь сократилась наполовину…
Глубокая жажда. Я стал барахтаться, ухватывая отдалявшийся день, но тьма крепко стиснула. И я погрузился в теплый черный кисель. Я умер, утоп, и над моей трясиной прогремела резкая компьютерная мелодия.
Уважаю компьютер. Еще до появления компьютерных игр — с несколькими жизнями героя-бойца, с иссякающей красной линией сил, с возможностью проиграть и быть умерщвленным — мнимая драма разыгрывалась во сне. Парижскому аристократу снилась гильотина. И голова его, отсеченная, каталась по подушке под барабанный бой. В каменном веке снилось, что раздирает хищник, и над твоим отсутствием бил тамтам.
— Но это же смерть не настоящая! — утешился я. — Это только снится…
Во сне умирая, а такое случалось с детства, я в роковой миг спасительно прикидываю: игра, игра пока… Мне худо, скверно, но я жив. И после легкой туманной разминки — следующий сон.
Тех же, кто умирает во сне, что их обворожило последним? Не разговор же в магазине и не голая соседка. Кто угорел, кто перевернулся с байдаркой, на кого ухнул мартовский городской сталактит… Отзываясь на сердечную немоготу, явилась картинка, фальшивая катастрофа. Тело ныло, ум играл. А человек взаправду умер, в карнавале — пригрезившаяся жуть лишним испугом подтолкнула сердце.
Сегодня целый день отдал газете. Доканывал по телефону судью Пирогову. У вас три этажа? Гараж? Банька? Она кудахтала. Сорвав глотку, тонюсенько просила покоя. Говорит: “Это все бандиты. У меня вон какая драма была — дочу убили. Заклевали меня всю”. Хапуга. Напишу статью и вмажу этой Пироговой.
