Александр Торопцев - Охрана
– Сейчас все обещают по сто раз в день. А потом, как целочки: «Ой, не могу. И рада бы, да не могу!» Ладно, подожду. Уборщицу новую видел? Как она?
– Баба как баба. Лет сорок пять. Может, меньше.
«Моей сорок один. Все равно не взяли бы. Что-нибудь да придумали бы», – подумал Николай со сложным чувством, в котором перемешались и гордость за свою жену, еще не сорокапятилетнюю, и недоумение, и даже чуточку злости, совсем немного, потому что злиться он вообще не любил. Вслух Касьминов сказал:
– Подожду, терять такой случай нельзя.
– Дело твое.Сергеич, прораб какой-то строительной фирмы, подрядившейся отремонтировать помещения конторы два года назад, пришел на объект в девять сорок две. Касьминов поймал его в самом нужном месте, когда тот, грузный, выходил из заезжанной на московских и подмосковных дорогах «пятерки».
– Как пашет? – он пожал прорабу руку.
– Бегает потихоньку, – сказал осторожно Сергеич.
Осторожными были или становились все, кто в той или иной степени, в том или ином качестве закантачивали с конторой. К этому бывший майор уже привык. Но в голосе бородатого прораба он почувствовал еще одну нотку, слегка напугавшую его: что ты, мол, с утра пристаешь, липнешь, как муха, на прораба?
Касьминов неуклюже повел плечами и, неопытный в таких делах, напрямки спросил:
– Сергеич, ну как сына моего возьмешь, обещал, а?
Прораб уже отошел от машины, остановился у калитки, вздохнул, сморщился, почесал бороду, почти купеческую, стриженную недавно под трехнедельную, и медленно протянул:
– Два дня в неделю он учиться будет? По выходным будет работать? Дней двадцать в месяц наработает?
– Наработает, Сергеич, наработает!
– А летом больше?
– Больше, больше. Ему двадцать лет. Пахать да пахать.
– 250 долларов могу положить ему в месяц. Если работать будет, – сказал Сергеич и двинулся к калитке. – А там посмотрим.
– Так пусть завтра и выходит, а?
Вопрос нужно было решать незамедлительно, черт с ней, с электричкой, на вокзале пивка можно попить пару часов.
– Куда ты гонишь? Он же на днях диплом получил. С первого июля начал бы.
– Пусть работает, а?
– Ладно, к вечеру дело пойдет, поговорим. Ты сегодня на смене?
– Со смены. Тебя ждал. Но если надо, я до вечера подожду. Ему работать надо, понимаешь?
Сергеич опять почесал бороду и резанул по воздуху рукой:
– Пусть завтра приезжает к семи тридцати.
– Спасибо, Сергеич! – крепкой была рука у Касьминова, даже после аварии. Сергеич аж скривил лицо, хотя сам не из хлюпиков.Счастливым человеком был в эти минуты Николай. Двести пятьдесят долларов в 2000 году – это даже не 400 долларов в 1996 году. Это же здорово!
Стараясь не бежать от радости, с гордым видом шел майор по холлу, отсчитал шесть ступенек перед лифтом, повернул налево, поднялся еще на пять ступенек и направился тем же гордым аллюром в комнату отдыха.
Хорошо закончилась смена. Душа радуется, сердце бьется бурно, ничего не боясь. Переоделся он, не торопясь, взял сумку и подался на Белорусский вокзал. Там, у какого-то ларька, взял крытый стограммовый стаканчик «Привета», бутылку «Жигулевского» и самый дешевый бутерброд. Спешить некуда. Целых два часа тридцать минут до электрички. А радость большая. Двести пятьдесят долларов на дороге не валяются. Сейчас охранники в конторе получают на круг меньше двухсот долларов. У него с пенсией едва-едва получается двести пятьдесят.
Пиво Николай не очень любил. Но на второй стаканчик «Привета» денег не хватало. Даже без бутерброда. А он без закуски вообще не любил пить, четко выполняя отцовский наказ.
Медленно, за три раза, мелкими глотками запивая водку самым дешевым в ларьке пивом, прикусывая бутербродом, посматривая по сторонам, растянув удовольствие на час, Николай опорожнил стаканчик и пиво и побрел на перрон. Была у него бесплатная газета «Метро» – на полтора часа чтива – и дешевенький кроссворд. В охране он полюбил это дело, кроссвордное.
Шел Касьминов на перрон и радовался. Вдруг кто-то положил ему руку на плечо сзади. Он оглянулся, блаженно улыбаясь. Перед ним стоял высокий милиционер с безразличным, не пойми какой национальности лицом. Ментовской национальности, скажет чуть позже Касьминов приблизительно на этом же самом месте.
– Ваши документы! – потребовал милиционер равнодушно.
– У меня только водительское удостоверение, – улыбнулся послушный, законов почти не нарушавший Касьминов, доставая документ из сумки.
Это хорошо, что он не взял с собой в тот день другие документы. Удостоверение инспектора охраны, например.
– Пройдемте! – коротко скомандовал счастливому бывшему майору действующий младший сержант милиции.
– Куда? Я же домой еду! Электричка через час. Даже меньше, – соврал Николай, о чем-то нехорошем догадываясь. А врать он, надо сказать, и в детстве не любил, отученный от этого дела отцовским ремнем.
Младший сержант промолчал. Касьминов, все еще очень счастливый, но уже без водительского удостоверения, поплелся за высоким ментом к светло-коричневой, давно состарившейся милицейской машине, прародительнице «Газели». Касьминов был почему-то спокоен. Высокий милиционер открыл дверцу кузовка, рукой пригласил задержанного войти туда, сам одновременно открыл дверь кабины и отдал сидевшему там старшему сержанту водительское удостоверение Николая, неловко втиснувшегося в зарешетчатый кузовок с низкими сиденьями вдоль стен. Долго на таких сиденьях не высидишь. Колени заболят. Да и вообще душно здесь, за решетками.«Наверное на чеченцев облаву устроили, – подумал задержанный. – Сейчас разберутся и поеду домой, сына да жену порадую. С чеченцами, конечно, разобраться надо. Слишком уж они…»
Через пару минут дверь кузовка открылась. Касьминов приподнялся, хотел выйти («Быстро разобрались, что к чему, молодцы. Всегда бы так», – почему-то подумал при этом), но дорогу ему преградили двое в штатском. Один из них был явно не трезвый. Причем с лицом очень русской национальности. Касьминов осел. Еще через пару минут кузовок был загружен все теми же лицами русской национальности, слегка или не очень слегка поддатыми. Всякое в жизнь бывает, однако.
Младший сержант, громко хлопнув дверцей кабины, что-то невнятное буркнул водителю, мотор вздрогнул, машина покатила куда-то. Пересекла Тверскую улицу, покрутилась на перекрестках, въехала в мрачный двор, огороженный с трех сторон краснокирпичными зданиями, и остановилась, нетерпеливо урча.
– Выходите! – голос младшего мента заметно огрубел.
Вышли. Поплелись гуськом за высоким милиционером в раскрытую узкую дверь, оказались в помещении, ничем не встревожившем Николая. «Видно, облаву на наркоманов устроили» – подумалось ему, и он услышал твердый приказ старлея, восседавшего за стойкой на возвышении.
– Раздевайтесь! До трусов!
И что тут удивительного?! Холл как холл. И старлей, если бы в робе охранников сидел, совсем бы свой в доску был. Везде сейчас такие холлы, где-то больше, где-то меньше. А в некоторых конторах в охране менты сидят, подрабатывают. Сейчас проверят, что никакой он не наркоман, думал Николай раздеваясь, и отпустят на все четыре стороны. Зачем им такие люди, как он?
Разделся Николай в одно время со всеми – а зачем в таких делах торопиться, рекорды бить? До электрички еще минут пятьдесят пять. Другое дело… да нет, о женщинах левых он так просто подумал, шутя. Левачить он тоже не любил. Хватало ему своей собственной жены. А перед ней тоже, раздеваясь, рекорды ставить ни к чему.
– Ступайте за мной!
И тут только совсем потерявший бдительность Николай понял, куда он попал. Не зарекайся от сумы, от тюрьмы и от спецмедслужбы. Об этом, последнем, даже бабушка его не знала. Не догадывалась она вместе со всем русским народом, на выдумки и на поговорки всякие гораздым, что от этой самой службы лицам русской национальности просто никуда не деться.
В большой невысокой, но светлой комнате стояли панцирные, когда-то модные кровати с матрацами, покрытыми когда-то белыми простынями. Сейчас простыни были не белые, но стиранные.
Чем-то очень родным и далеким повеяло. Казармой.
– Слушайте, мужики! А тут совсем и ничего. Три часа перекантоваться можно. Пока жена на работе, – сказал почти голый мужик, высокий, как тот мент, но не такой деловой и без прыщей на подбородке.
– Как три часа? – спросил Касьминов. – У меня электричка через час.
– Жди следующую. А чего ты скуксился? Все лучше, чем на перроне, солнцем палимым, сидеть.
Николай сел на глаженую производственным способом простынь, почувствовал голым телом ее неприветливый холод, вздохнул, теряя бодрость духа, но не лег: противный холод у простыни. Вскоре, однако, холод растаял, и Николаю даже подумалось о том, что неплохо бы здесь кроссворды иметь. С карандашами или ручками.
Задержанные загенерили. Им и кроссворды, судя по всему, не помогли бы. Один стал стучать в дверь, чего-то требовать, ему оттуда, с воли, сказали такое, что он быстро угомонился. Другой лег на кровать, самую скрипучую, и принялся на ней ворочаться, будто бы миллионом клопов кусаемый. Третий пошел шерстить по русской привычке русское же правительство. Четвертый просто матерился, впрочем, не очень громко. В доску русская компания.
