Михаил Мамаев - Месть негодяя
Встык за этим в монтаже — Филипп у церкви признается священнику, что предал друга. Теперь понятно, почему в конце разговора со священником на фоне могил нарисовался Родион.
— Что ты здесь делаешь? Ты же не веришь в бога… — мои первые слова. А последние:
— Я как будто голый… Пытаюсь защититься и не могу! Кроме тебя у меня никого нет. Помоги мне, Филипп!
И теперь получается, что не просто прошу у Филиппа помощи, а играю ва-банк, проверяю, даю возможность все исправить…
Прощать друзей, но не спускать обидВсе прочим, и скрывать бездомность глаз…И делать вид, и только делать вид,Что это все с тобою в первый раз…
На днях я посмотрел фильм «Солист» режиссера Джо Райта. Сюжет основан на реальной истории гениального музыканта — шизофреника Натаниеля Айерса. Там есть такая фраза: «История о парне, который не пришел…» Почему она меня трогает? Может, это обо мне? Или наоборот, я парень, который пришел? А Родион — парень, который вернулся… И еще там есть отличная фраза: «Я не понимаю, как работает бог…» Это говорит главный герой, тот самый музыкант — шизофреник, в исполнении оскароносца Джейми Фокса. Я тоже не понимаю. Даже не понимаю, как работаю я. Как это все внутри крутится, вертится, высекает искру… Пытаюсь разобраться. Нет, конечно, я не превращаюсь в ходячую творческую лабораторию. Но и не пускаю созидательный процесс на самотек. Стараюсь доказать себе, что любопытство — сильная черта моего характера.
Дистанция
…Забрались в гостиничный номер — свет, камера, операторская группа и мы — три главных колесика и винтика. В стандартной комнатке жарко и душно. Балкон не открывается.
Филипп просит нож, чтобы, как в американских фильмах, вспороть замотанный в клейкую ленту пакет и проверить, настоящий ли кокаин. Чтобы еще больше оживить сцену, я попросил реквизитора убрать нож и оставить вилку.
— Ну, нет ножа, что поделаешь, вспарывай вилкой, — говорю. — Мы не в Америке…
Клейкая лента толстая — просто так не проткнешь. В одном из дублей вилка не выдержала, погнулась. Это всех развеселило. У Джеки Чана, который любит собирать в финальных титрах смешные моменты съемок, такой кадр обязательно бы попал в обойму!
Яна зазубрила текст так, что слова вылетают, как из скорострельного пулемета. Вознесенский сделал ей замечание.
— Надо доносить текст, — сказал он. — Убеждай парней, что им угрожает смерть! На кону твоя жизнь — Родион и Филипп должны тебе поверить. Выживут они — выживешь ты. Поняла?
— Да, только она…
— Что она? — не понял Володя.
— Выживет она. На кону ее жизнь. Не моя… Нас так учили.
Кто ее этому научил, интересно? Яна закончила ВГИК, курс одного очень хорошего актера, сто лет назад заявившего о себе на всю страну гениальной ролью в телепостановке по Достоевскому. Вряд ли, когда он там играл, то говорил о персонаже «он». Я много раз смотрел ту работу. Он так там сыграл, что мне кажется, он и сейчас вздрагивает, когда кто-то кого-то рядом называет Родион или Родя. Мы придумываем наши роли, а потом присваиваем их черты себе. И наоборот. В какой-то момент уже не знаем — где мы и где они. Все сливается. Это, как с добром и злом. «Когда человек молод, ему так легко различать добро и зло. С возрастом становится все труднее. Все сливается…»[4] Вот, черт! А я ведь тоже Родя, как у Достоевского! Ну, то есть, не я, если прислушаться к замечанию Яны и дистанцироваться. Может, моего героя зовут Родион не случайно? В жизни нет ничего случайного, если приглядеться. Что у него общего с героем Достоевского? Если буду дистанцироваться — никогда не узнаю. Да, и не за тем я здесь торчу почти безвылазно! Каждый день копаюсь в сценарии, всматриваюсь в окружающий мир глазами Родиона Сидорского, выпрашиваю у режиссера монтажа смонтированный материал, ищу черную кошку в темной комнате… Может, я и есть эта черная кошка? Точнее, кот. Но в поговорке кошки там нет. Может, и меня уже нет? Я называю это «работать с погружением». По-моему, если есть возможность работать с погружением, это счастье для актера. Не понимаю, как можно от этого отказываться. Впрочем, вру — понимаю. Это может быть страшно…
…Выбегаем из номера, рвем по коридору к пожарному выходу. Белые бегущие человечки под потолком, на зеленом фоне эвакуационных ламп указывают направление. Может, хитрят, и бежать следует в другую сторону? Обычное дело в краю, где мы родились — выслушай или увидь официальную подсказку и поступи наоборот. Только поэтому многие из нас до сих пор живы. Какие бесконечные здесь коридоры! Что там, за углом? Хаш! Цыганского вида придурок летит на пол. Как в рапиде, пытается встать! Еще раз кулаком в лицо — Хаш! — и дальше по коридору, забрав пистолет…
Распространенная претензия в сценах драк — дистанция ударов слишком велика, видно, что не по-настоящему. Именно об этом я все время и твержу! Надо сокращать дистанцию. Все время сокращать дистанцию, даже понимая, что можешь себе или в себе что-то сломать. Но ненавижу, когда приходится рисковать кем-то, доказывая, что происходящее — правда! Собой — пожалуйста, партнером — нельзя! Один раз пару лет назад в подобной сцене я сломал партнеру нос. Больше не хочу так доказывать. Надо ставить камеру, чтобы кулак уходил за голову. Если партнер вовремя дергается, все получается правдиво.
После восьмого дубля не выдержал.
— Давайте посмотрим материал, — говорю. — Неужели нет ни одного хорошего дубля? Собрались у мониторов. Действительно, как минимум, в двух дублях удар выглядит отлично. Почему же они не увидели? Может, это еще одно подтверждение кровожадной сущности человека — увидели, но не могли найти в себе силы прекратить? Насилие гипнотизирует!
— Это снято, — вздохнул Володя.
…Поздний вечер. Высвечена лужайка у дома. На время репетиции на траве покрывало.
— Ты ее не бойся, — советует Володя, имея в виду мою партнершу. — Я с ней поговорил.
— Думаю, все началось в машине, — размышляю вслух. — Помнишь, как я ловил ее у ресторана, как бросал в Мерседес? Возможно, она у меня уже…
— Однозначно уже!.. — кричит Володя, как будто именно это сам только что хотел сказать, но я его перебил. — Если бы на месте Родиона был я — стопудово, уже!.. Причем, раза два или три она у тебя уже…
— Тогда должно быть так, — расстегиваю ремень и ширинку, снимаю рубаху.
— У капота поймаешь и начнешь целовать, — дает последние напутствия режиссер. Выражение глаз у него сейчас такое, как будто в космос меня провожает.
— Вряд ли Родион будет целовать кого-то в губы, — рассуждаю вслух. — У него таких Ян миллион. Отношения с женщинами у него не простые. Думаю, кто-то когда-то, задолго до Натальи, разбил ему сердце так, что даже не осколки, а одна стеклянная пыль.
— Точно! Однозначно разбил! — довольно соглашается Володя и потирает пухлые кулаки, как будто этот кто-то вот-вот материализуется из темноты и тут же получит от Володи в челюсть. — Ты стараешься играть сложно — так и продолжай. Я сам всегда старался играть сложно, когда был актером! Она потянется к тебе губами, а ты отвернись. Нахмурься, как будто вспомнил что-то неприятное, подними глаза к небу, задумайся на мгновенье… Ну, что я тебе подсказываю, ты и сам знаешь! И жадно целуй в шею, грудь, задирай платье, куражься…
Перед первым дублем, сидя на заднем сиденье, обнимаю Лиду Колесник и говорю:
— Надо как-то нам размяться! Я какой-то отмороженный, чувствую между нами дистанцию…
— Да, я тоже ее чувствую, — соглашается. — И надо набрать тревоги…
Обнимаю ее, прижимаю к себе, глажу по голой ноге. Уж, не знаю, сколько в этих движениях тревоги, но дистанция между нами заметно сокращается.
— У меня на губах нет помады, если что… — по-деловому сообщает Лида, сводя дистанцию между нами к минимуму.
«Ну, и пусть, — думаю. — Ничего страшного — это для разминки. В кадре этого не будет…» Прижимаюсь губами к ее губам. Чувствую, как она отвечает, горячо и жадно. Мы целуемся сразу после команды «Начали!», хотя машина еще не тронулась, и камера нас не видит. А когда видит, я уже целую Лиду в шею…
Вдруг ловлю себя на мысли, что целую Лиду нежно. Родион не может так целовать проститутку. Ну, и пусть! Еще пару мгновений! Я так хочу… А потом беру себя в руки. Брать себя в руки — это то, что со временем я научился очень хорошо!
В сцене мне предстоит срывать с Лиды трусики. Костюмеры сбоку разрезали их и скрепили нитками, чтобы легко можно было сорвать. Выскакиваем из Мерседеса, тискаю ее на капоте. Вырывается и пытается убежать. Не по-настоящему — заигрывает. Ловлю и валю на траву. Вот бы все эти люди исчезли, и мы остались одни! Чтобы музыка, звучащая в моей голове, зазвучала на самом деле. И чтобы не надо было торопиться показывать страсть, секс. Чтобы целую вечность длилась нежность…
