Роман Сенчин - Абсолютное соло
«Опять тот же тип», – сравнил ее с воспитательницей Гаврилов и, открыв дипломат, достал бумаги.
– Можно отправить заказное письмо?
Женщина перестала хлопать, выпрямилась, с неприязнью глянула на посетителя.
– Нет, не можно.
– А почему, извините, нет? – Станислав Олегович тут же почувствовал знакомую горечь острого раздражения.
– До пяти часов заказное.
– Но почта, если не ошибаюсь, работает до двадцати ноль-ноль…
– И чего? Заказное – до пяти принимаем. Вон объявленье висит. Читайте. – И снова хлопки молотка-печати по бедным конвертам.
Гаврилов нашел висящий на ажурной решетке, что разделяет помещение на зал для клиентов и отсек для персонала, лист из школьной тетради. Корявым, торопливым почерком на листе сообщение:
«Внимание! С целью ускоренной обработки и прохождения письменной корреспонденции администрация Межрайонного почтампта «Москва-З» просит Вас обеспечить ее сдачу на кассу отделения почтовой связи до 17 часов ежедневно.
Администрация Межрайонного почтампта «Москва-3».
– Нонсенс какой-то, – опешил Станислав Олегович и опять сунулся к окошку. – Послушайте, я весь день был на работе, мне срочно нужно отправить, – он подчеркнул, – срочно отправить важные бумаги. И что прикажете делать теперь?
– Приходите утром, мы работаем с восьми.
– Но мне нужно сегодня!
– Вы чего? – Жидковолосая остановила процесс избиения конвертов и уставилась на Гаврилова, как на идиота. – Я ж русским языком говорю: заказное принимаем до пяти.
– А кто, простите, установил такие порядки?
– Читайте объявленье, там все сказано…
Раздражение Станислава Олеговича стремительно перерастало в бешенство. Но он еще держал себя в руках, он подчеркнуто корректно стал разъяснять этой жидковолосой тумбе с молотком-печатью в руке:
– Понимаете, я хочу отправить письмо. Заказное письмо с уведомлением. Я готов заплатить вам свои честно заработанные деньги. Почта работает до двадцати часов. Я целый день был на работе…
– А заказное мы принимаем до пяти, – который раз непрошибаемо тупое в ответ.
Нет, Станислав Олегович не стал устраивать скандал. Не потребовал книгу жалоб, начальника отделения связи, адрес вышестоящих инстанций. Он не стал добиваться справедливости в лобовую. Во-первых, с ним была дочка Женечка, четырехлетнее чистое созданьице; а во-вторых, он предвидел, что если даже добьется сейчас приемки письма, то эта фурия стопроцентно не отправит его, а скорее просто-напросто изорвет и бросит в корзину. В-третьих же, и это самое главное, злость Гаврилова, сфокусированная поначалу лишь на обидчице, быстро разрослась до злости на всех представителей подлого звания, окопавшихся на непыльных, почти командных должностях.
Захватили, присосались и вот изгаляются…
«Сражаться нужно на интеллектуальном уровне!» – вспомнил Станислав Олегович, сунул бумаги в дипломат, легонько дернул дочку за руку:
– Пойдем, Женечка!
И когда уже были в дверях, она, эта малютка, невинность, обернулась и крикнула:
– Плохая ты, тетя! Очень нехорошая, некрасивая!
«Тетя» наверняка (а жалко!) не расслышала, увлеченная хлопаньем молотком-печатью по конвертам…
Общий семейный ужин за большим столом в зале – лучшее (не считая, естественно, минут вдохновенной работы над книгой) время в теперешней жизни Станислава Олеговича Гаврилова.
Мягкая, спелая, но и удивительно крепкая при своей тонкой фигуре Елена, потешная Женечка, взахлеб рассказывающая о минувшем дне, о новых впечатлениях и открытиях, серьезный, погруженный в себя и неизменно вежливый, такой похожий на отца сын Александр.
Приятно отличаясь от большинства москвичек, Елена не любит прибегать к помощи полуфабрикатов, а сама крутит фарш, заводит тесто на пироги, лепит пельмени, жарит чебуреки. И как всё у нее получается вкусно, красиво, калорийно! Каждый прием пищи становится не то что праздником, а словно бы ритуалом. Особенно ужин.
Станислав Олегович готов сидеть за столом часами, не спеша разговаривать, любоваться женой и детьми, с удовольствием принимать на свою тарелку добавки еще и еще. Но обязанность работать, донести до людей важнейшее никогда не оставляла его, не давала покоя, точно бы кто-то внутри Гаврилова безустанно твердил: «Иди к компьютеру. Пиши! Пиши!»
Мысли крутились всё вокруг книги, основного труда… Что такое статьи в газетах, журналах? Даже самая острая, вызвавшая широкий резонанс в обществе статья Гаврилова «Пробуждение интеллигенции» забылась большинством читателей через несколько месяцев, и будущий исследователь наверняка собьется с ног, разыскивая ту областную ежедневку, где она впервые (с большими, правда, купюрами) была опубликована.
А книга… О, книга! Книга живет века, книга, образно выражаясь, собранная в один сосуд живительная влага, а статьи в периодике – лишь разбросанные там и сям капельки.
Станислав Олегович был не совсем согласен с известными строками Марины Цветаевой:
Глотатели пустот, Читатели газет! Хвататели минут, Читатели газет!
и все же считал, что читать газеты, журналы – занятие менее полезное, нежели книги; писать же для газет – лить воду в песок. Вряд ли на песке вырастет нечто путное.
– Спасибо, любимая, – поднялся он из-за стола. – Все было прекрасно. Жаль, но надо идти.
– Работать, дорогой? – уточнила Елена.
– Да.
Он любил жену и за эти уточнения, конечно, слегка наигранные, в которых явно слышались подстегивание действовать дальше, поддержка. То есть Елена давала понять, что ей не все равно, зачем он уединяется в свой кабинет, она отпускает мужа от себя и детей именно работать. Писать.
Мебели в кабинете немного – письменный стол, столик для компьютера, два стула с подлокотниками, короткая и специально неудобная, чтоб не залеживаться, кушетка и еще во всю стену, от пола до потолка, стеллаж с книгами… Вообще, книги в квартире Гавриловых были повсюду, даже в детской два шкафа, а на антресолях, в темнушке громоздились кипы старой периодики.
Перед началом работы над основным трудом своей жизни (окончательное название Гаврилов до сих пор не нашел) он постарался собрать на стеллаже именно те книги, что были необходимы для дела; Станислав Олегович черпал из них факты, цифры, заряжался праведным гневом и вдохновением скорее донести до читателя свое произведение… Правда, в последнее время нашелся и новый источник зарядки – Интернет.
С год назад Гаврилов создал свой сайт, нечто вроде журнала, под названием «Интеллект-жажда». Примерно раз в неделю он вывешивал новую статью – размышление по какому-либо конкретному событию политической, общественной, литературной или культурной жизни, а бывало и просто рассуждения на отвлеченные, чисто умозрительно-философские темы.
Пользователи знакомились со статьей, а затем в «Форуме» начиналось ее обсуждение, нередко переходящее в бурный спор, не стихающий порой по несколько месяцев… Станислава Олеговича радовали и заводили эти споры, без их чтения он не представлял себе полноценного вечера.
Вот и сегодня, включив компьютер, он набрал самолично придуманный адрес «www.intel.ru» и уже через пару минут погрузился в знакомство с отзывами на свою новую статью о том, что по-настоящему интеллигентным, то есть думающим, ответственным людям не страшны никакие катастрофы, им не грозят ни духовный кризис, ни «губительный надлом» (выражение, позаимствованное у одного из участников прошлого спора по поводу лишения нашей лыжницы золотой олимпийской медали).
Первые отзывы были довольно хамскими по отношению к автору, оппоненты даже не дискутировали, а явно глумились, издевались, смеялись над гавриловской позицией… Не выдержав, он вторгся в «Форум», стал посылать туда слово за словом, точно пускал горячие пули в засевших с той стороны экрана врагов:
«Почитал я ваше собачье гавканье, шелупонь, о моей-де «параноидальной» самодостаточности. Хватит, высказались, погавкали. А теперь слушай сюда, ублюдки! – Гаврилов частенько начинал свои статьи этой вот фразой, не уточняя, кого имеет в виду под «ублюдками»; впрочем, подобный зачин нравился и союзникам, и противникам – оживлял, обострял внимание. – Со мной, ублюдыши, не может случиться ни духовного кризиса, ни вашего любимого «губительного надлома» (экая пошлость!) по определению. Все эти процессы характерны, главным образом, для низового, массового сознания. Это там, где «духовную жизнь» подменяют обычаи и стереотипы, то и дело случаются катастрофы и смуты, неожиданный и потому страшный крах всех привычных устоев. А интеллигентные люди, подобные мне, даже перестроечной эйфорией не очень-то заражались. Мы были уверены: российское население в подавляющем своем большинстве никогда «радикально духовно» не «обновится» ни при каких, даже самых благополучных условиях. Этого не произойдет, потому что произойти не может в принципе. А «радикально духовно обновляться» самим мне и немногим мне подобным как-то и нужды не было».