Поль Фурнель - Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы

Она налила немного разбавителя в банку, разорвала пленку, образовавшуюся на поверхности жидкости, и вышла.

Она действительно смеется. Ну, и что?

Даже не переодевшись, — в черном костюме и шляпке с вуалькой — она начала закрашивать надпись.

Двумя взмахами кисти она замазала «ЕБЕТСЯ».

Времени у нее не было: завтра в восемь часов начнутся уроки, а ей еще надо было проверить тетради их сыновей.

Она замазала «КОГДА», отошла на два-три шага назад и склонила голову.

Еще три мазка — и она закончит.

Светская красавица 

Едва мэрша надкусила маленький, но толстый, как батон, сэндвич с икрой, все бросились к буфету, оставив за собой обширное пустое пространство.

Раз в год, в один из пригожих дней, мэр организовывал во дворе школы прием в честь пожилых людей. Приглашались все жители деревни, и никто не упускал возможности принять участие в этом празднике. За государственный счет не каждый день попируешь.

Жаннетта Ферраша, в своем просторном муслиновом платье, держалась в стороне: поэтому Франсис Маркон ее и заметил.

Она стояла, прислонившись к воротам, слегка склонив голову на плечо, безразличная к внешней суете, мечтательная. Вокруг столов двигались локти, тянулись руки, ноги наступали на ноги. Она смотрела поверх голов на верхушки обрамлявших двор деревьев.

Франсис был из тех, кто привык есть сидя. Он предпочел бы настоящий банкет и полагал, что вся эта кондитерская сдоба не стоит того, чтобы за нее биться. Он тоже стоял в стороне: он приехал в деревню недавно, и поэтому не спешил привлекать к себе лишнее внимание.

Он смотрел на Жаннетту.

У нее было полное белое лицо с нежными чертами, ласковый взгляд голубых глаз, бледные губы, растянутые в загадочной улыбке, вьющиеся волосы, обрамляющие щеки: во всем чувствовалась нежность, окрашенная легкой грустью. Франсис приосанился, выпятил вперед грудь и левой рукой привычно откинул прядь со лба.

На ней было странное платье: длинное, темное и строгое, составленное из многоярусных муслиновых воланов — в единой цветовой гамме, но разных тонов, от сиреневого до розового, — которые колыхались при малейшем дуновении. Воротник у платья был строгий и закрывал всю шею, зато подмышками имелись кокетливые вырезы, перехваченные тонкой фиолетовой шнуровкой и причудливо открывающие подмышки.

Франсис вдруг подумал, что она — великолепная певица, но даже не понял, почему он так подумал. Зато Франсис понял, что сглупил, не переодев бежевые вельветовые штаны, в которых работал в мастерской и в которые наверняка въелась стружка. Он тайком опустил глаза и увидел, что штаны на коленях отвисли вялыми мешками. Он скрестил ноги, чтобы скрыть это, и придал себе расслабленный вид. Франсис был не очень ловок с женщинами, по крайней мере, с такими. В деревне молодых женщин было мало, а незамужних и того меньше. С теми, которые ему в общем-то по-настоящему и не нравились, проблем у него не возникало; он с ними заговаривал, они его выслушивали; воздавая им должное, он в свою очередь их тоже выслушивал; нередко сразу же после этого они занимались любовью, а потом у него вдруг возникало непреодолимое желание гнать их от себя, обратно в их прежнюю жизнь. Так он и делал, а посему жил один. С женщинами, которых он желал очень сильно, у него никогда ничего не получалось, так как он никогда ничего не предпринимал.

Жаннетта Ферраша была из тех, что ему нравились.

Он представлял себе, как помогает ей устраиваться в квартире за столярной мастерской, как делится с ней своими планами, своими мечтами; он уже не чувствовал себя всегда и повсюду одиноким, бобылем.

Он смотрел на нее.

Не было ничего глубже ее голубых глаз, не было ничего совершеннее овала ее лица, не было ничего светлее ее гладкого лба, не было ничего нежнее цвета ее лица, не было ничего круглее ее щек, не было ничего привлекательнее ее губ и не было ничего прозрачнее ее кожи...

Он переступил с ноги на ногу.

В деревне знали, что у Жаннетты есть небольшие сбережения, и это отнюдь не облегчало дело. Некоторые уже крутились вокруг нее с подозрительными намерениями. Как к ней подступиться?

Время поджимало. Первые гости, раскрасневшиеся и довольные, с завоеванным в упорной борьбе стаканом в руке, уже веселились под навесом и во дворе, и, наверняка, какой-нибудь набравшийся кавалер мог его опередить и подойти к ней. Что же делать?

Очнувшись от своих грез, она отошла от ворот, подошла к скамейке, стоявшей в двух шагах от него, и села.

Жирная, как корова, мэрша подошла к Франсису и протянула ему тарелку с горсткой оставшихся птифуров; он машинально взял один и благодарно кивнул головой.

— У вас просто птичий аппетит! — воскликнула она.

Он улыбнулся и шагнул к скамейке.

Мэрша наклонилась и протянула тарелку Жаннетте. В глазах молодой женщины промелькнуло выражение невыразимой грусти. Она отвернулась и отвела тарелку рукой.

— Ах, да! Я совсем забыла о вашей диете! Простите меня, Жаннетта.

«Искусительница», — подумал Франсис не без основания, но даже не попытался понять, почему он так подумал.

Взять и просто сесть рядом с ней, взять ее руки и поцеловать их, подставить под ее голову свое плечо, улыбнуться ей. Сделать вид, что споткнулся, чтобы рухнуть к ее ногам, пригласить ее на прогулку или на настоящий ужин, сочинить для нее песню, протянуть ей платок еще до того, как она заплачет...

Все эти способы годились для заурядных женщин — тех, что ему не нравились по-настоящему, но для этой?

Он переступил с ноги на ногу и облизал чуть липкие кончики пальцев.

Некоторые смотрели в сторону расположенного на склоне холма Большого Дома, откуда нетранспортабельная дама участвовала в празднике с помощью подзорной трубы. Они махали ей руками, как машут из толпы перед объективом камеры.

Все мужчины были противны и вульгарны, все женщины грузны и безвкусно одеты.

Осмелится ли он?

Какой-то фат в черном костюме подошел к скамейке и тяжело на нее уселся. По его взгляду было уже понятно, чего он ожидал от молодой блондинки.

Франсис решился.

Он задел на ходу трех человек, откинул стул, подошел к Жаннетте и, задыхаясь, застыл перед ней.

Она подняла на него глаза.

— У вас очень красивое лицо, — на одном дыхании выпалил он.

Она продолжала изумленно на него смотреть.

Какое-то время — ему показалось, не меньше минуты — не происходило ничего, затем две большие слезинки выкатились из голубых глаз Жаннетты, и она разрыдалась.

Франсис смотрел на нее, не понимая, и инстинктивно протянул ей руку.

Она ее резко оттолкнула и забилась в истерике.

Она закричала.

Ее лицо расплылось, она рвала на себе волосы, выкрикивала бессвязные фразы, пыталась освободиться от жесткого воротника, задыхалась. Франсиса оттолкнули и оттеснили в сторону. Крики смешивались с комментариями, все вновь начали махать руками и наступать друг другу на ноги. Приступ продолжался.

Мэрша, не успев вовремя протолкнуться, зычно и категорично приказала:

— Дайте ей отдышаться!

Гости расступились, образуя круг и заодно освобождая ей проход.

Франсис сумел увидеть Жаннетту: она была неузнаваема. Ее лицо было обезображено в считанные минуты: кожа покрылась красными пятнами, губы побелели, волосы спутались и прилипли к заплаканным щекам...

— Что случилось, Жаннетта? — спросила мэрша.

Жаннетта не реагировала.

— Успокойтесь, успокойтесь... Что случилось?

Аккуратно, кончиками пальцев, мэрша убрала ей волосы назад.

Жаннетта всхлипывала.

— Что случилось?

Она на миг успокоилась, медленно подняла руку и указала на Франсиса.

Он замер.

В перерыве между двумя всхлипами она четко произнесла:

— Он назвал меня толстухой!

Цветной телевизор 

В деревне она будет не первой, у кого появилось цветное телевидение, но и не последней. Она была точно посередине, и ей это нравилось.

Накануне приходил антенный служащий, а утром здесь уже был доставщик, чтобы установить сам телевизор.

Она выбрала цветной телевизор, официально — потому что ее зрение садилось, а неофициально — потому что она не хотела уступать колбаснику и его жене, у которых был телевизор точно такой же модели.

Доставщик подсоединил антенну, настроил изображение и показал ей, как включать телевизор, увеличивать и уменьшать звук и яркость, а также изменять цвет.

Она удивилась: значит, мир был не устойчиво одноцветным, и каждый мог на свой вкус делать его краснее, бледнее или темнее. Ей предстояло еще то развлечение.

— Ну вот! — сказал доставщик. — А теперь будьте любезны, подпишите вот здесь...

Она подписала, сунула ему в ладонь монетку и посмотрела в окно, как он возвращается к своему грузовичку.