Евгений Гришковец - А.....а
Не помню, достиг он того, что наметил, не знаю, построил ли стадион и церковь. Но в храм он ходить любил на все церковные праздники. Ему нравилось достать из бумажника все деньги, какие там были, и раздать их нищим или отдать батюшке. При этом у него удивительно ловко получалось сделать это как бы недемонстративно, но при этом так, что все видели, что денег он дал, дал немало, и что кошелёк его остался пуст. Он мастерски это делал.
А ещё он книжки пытался читать, лез ко мне с разговорами, переживал чего-то, уходил в запои, сомневался, страдал.
Ну а те, кто шагнул много дальше, кому везение, образование, природный ум, сила характера или всё вместе позволили добиться иных уровней и высот, которые преодолели районный, областной, федеральный и прочие масштабы… Те приобрели тонкость черт лица, спокойную, почти аристократическую, почти скромную, почти интеллигентную лёгкость походки, жестов и интонаций. В их глазах появилась почти печаль и почти мудрость. Они почти полюбили непростую архитектуру, оперу и живопись. Они позволили общаться с собой почти на равных артистам, писателям и музыкантам. Они почти совсем перестали говорить о деньгах. Они почти всерьёз озаботились судьбами своих детей, отправив их учиться в знаменитые и обязательно дальние зарубежные университеты.
Глядя на них, невозможно даже представить себе, что они имеют или имели представление о Великой Американской Мечте.
Я всё это могу понять. Правда! Какая, к чёрту, Великая Американская Мечта?! Мы же все так много читали книг, написанных нашими писателями на родном языке. Книг, где герои, имеется в виду главные герои, и не помышляли о деньгах и не могли помышлять, иначе они бы перестали быть главными. Это второстепенные герои о деньгах помышляли. Второстепенные и несимпатичные. Хотя и они тоже переживали и страдали из-за того, что деньги их беспрерывно толкали на подлость и низость.
А главные герои мучительно искали своё место в жизни, ставили перед собой болезненно-сложные и чаще всего безответные вопросы, нечеловечески-сильно были влюблены, мучили себя и других. Но мучили не из-за денег. Нет!
Эти герои постоянно подвергали свою жизнь переосмыслению, разговаривали со шкафами и деревьями, как с людьми, помнили с юности заросшие пруды и беседки. Им каждая тропинка или куст что-то напоминали. Каждая смена времён года ими остро и крайне чувствительно переживалась. В криках птиц, в вое ветра за окном или в треске поленьев в печи они слышали что-то особенное.
Эти герои покидали шумную столицу, чтобы поселиться в фамильном доме, окружённом неухоженным и запущенным парком, чтобы ходить осенью по полям и перелескам с ружьём и с собакой. Ходить даже не для того, чтобы подстрелить утку, а чтобы побеседовать с собакой, попечалиться, чтобы убедиться, что именно в этих фамильных полях и лесах, где знаком каждый ручеёк, полянка и деревце, собственно, и есть настоящая жизнь, а никак не в столице.
Или эти герои, наоборот, рвались из сонного царства, тихого сельского уклада в полную деятельности столичную жизнь.
Герои этих книг обязательно должны были быть одиноки, остро чувствовать время, в котором живут, и не совпадать с ним, не находить себя в существующем порядке вещей и существующем мире в целом. Герой нашей литературы не мог быть счастлив каким-то простым и понятным счастьем.
А тем, кто нынче, у нас на глазах, на нашей почве добился выдающихся высот, а главное, несметных богатств, обязательно хочется быть героями. Нет, не персонажами, а героями! Но героями не в смысле совершения подвига, а героями большого замысла. Ну или хотя бы героями своего времени. На нашей почве просто удачливый и богатый, здоровый духом, телом и тем счастливый человек героем книги быть не может. Вообще не может или пока не может, я не знаю.
Так что, когда я смотрел американский фильм, в котором герой едет и едет по бесконечной дороге, по бескрайней равнине с редкими горами на горизонте, то есть по тем самым местам, по которым когда-то ехали одинокие ковбои, я не мог поверить, что он просто едет в Лас-Вегас с желанием и целью разбогатеть.
Я смотрел такое кино и сам придумывал особые причины и дополнительные смыслы, движущие героя фильма по той дороге. Я пытался в его стремлении в Лас-Вегас найти символы и метафоры.
Я не то чтобы не мог поверить в то, что человек может просто ехать куда-то с целью наживы и обогащения и при этом особенно или совсем не думать о том, какую он жизнь оставил позади и какая его ждёт впереди, не замечать красоты окружающего пейзажа, не любоваться закатом или рассветом, не мучиться сомнениями, не страдать от любви или от одиночества. Я мог поверить в то, что человек так может. Но я совсем не мог поверить, что такой человек может быть героем фильма!
Я не мог в это поверить и тут же сам наделял американского героя своими мыслями, сомнениями, переживаниями и прочее. Я придумывал и видел в фильме те смыслы, которых там не было. Я не был согласен с тем, что у героя целого фильма может быть такая простая задача.
Я привык читать между строк! Но в американском кино про человека, который едет по бесконечному шоссе в Лас-Вегас, между строк ничего написано не было. Мне самому приходилось что-то сочинять, вписывать это между строк и самому же читать. Иначе я не смог бы посочувствовать герою, которым движет Великая Американская Мечта.
Интересно было бы проехать по дороге, которую я видел в таком количестве фильмов. Проехать по американскому простору в Лас-Вегас. Может быть, меня, когда буду ехать, покинут мои сомнения, улетучатся тени героев родной литературы. Может быть, там заиграет на моём лице несвойственная ему, но знакомая по фильмам американская улыбка.
Так, стоп, а то снова начну рассуждать об американском просторе…
Хорошо помню свою первую встречу с американцем, точнее, с американцами. Помню своё удивление и недоумение. Это было сильное удивление и недоумение. Также помню, что, прежде чем увидеть американцев, я их услышал. С тех пор я могу безошибочно и издалека узнать американцев по голосу.
Случилась моя первая встреча с гражданами Соединённых Штатов Америки давненько. В хороший солнечный морозный зимний день, после занятий в университете, я зашёл в центральный универсальный магазин нашего города. Что-то мне нужно было купить по мелочи. Времени у меня было полно, и я слонялся по разным отделам, рассматривал то обувь, то какие-то сумки и портфели. Думал побродить по магазину, купить то, за чем пришёл, выпить чашку кофе в маленьком кафе на третьем этаже магазина, возможно, встретить кого-нибудь из знакомых, поболтать о том, о сём. Денег, кроме как на нужную мне мелочь и на кофе у меня не было, поэтому рассматривание всякой всячины не вызывало ни особых волнений, ни желаний. Приятное такое, бесцельное убийство времени. Когда-то мне это нравилось. Давненько это было. В юности хватало приятных занятий.
Так вот, поднимался я по лестнице с первого этажа магазина на второй и услышал очень громкие голоса. Голосов было несколько, звучали они, перебивая друг друга или сливаясь в один общий шум. В привычном дневном гуле большого, немноголюдного, знакомого с детства магазина эта громкая разноголосица вызвала у меня тревожный интерес. Почему? Да, видимо, уж так я привык, что если люди очень громко разговаривают, то это почти обязательно означает ругань или скандал. Я же слышал громкие голоса нескольких мужчин с вкраплениями женских возгласов. А это могло означать не только ругань, но и переход ругани в драку. Я прислушался, но знакомых и обязательных для перепалки слов не услышал. Разумеется, я прибавил шагу и поспешил на голоса. Было любопытно взглянуть на чей-то скандал. Это же дополнительное развлечение, когда убиваешь время.
Но вдруг те голоса, которые громко говорили, перестали говорить и громко рассмеялись все вместе. Я услышал громкий, очень громкий даже не смех, а дружный хохот небольшой компании. Меня это удивило ещё больше, так громко могла смеяться либо распоясавшаяся компания юнцов, либо очень пьяные люди. Но голоса были не юношеские и вроде бы не пьяные. Доминировал над всеми один взрослый мужской голос и смех.
Поднявшись по лестнице, я тут же увидел источник шума. В отделе, где продавались головные уборы, стоял очень крупный и высокий мужчина в дутой синей куртке, которая сильно увеличивала его габариты. На голове у него была шляпа, такая, как у ковбоев в кино. Только у ковбоев шляпы были потёртые, выцветшие и уместные, а шляпа на голове того мужчины была, очевидно, новая, чистенькая и как-то топорщилась на нём. Когда я его увидел, он, запрокинув голову в шляпе, громко хохотал. Рядом с ним стояли и смеялись два крупных круглолицых, очень румяных парня, тоже в дутых ярких куртках, джинсах и высоких ботинках. Их можно было бы назвать толстыми, если бы не было видно, что их ноги, обтянутые джинсами, и их румяные щёки так упруги, будто парней слегка подкачали насосом, как мяч или автомобильное колесо. На головах у них как влитые сидели кепки-бейсболки. Явно с ними и из их компании была маленькая и даже сухонькая женщина, в короткой жёлтой сильно мохнатой искусственной шубе. Её морщинистое, тонкогубое лицо темнело загаром и белело широченной улыбкой.
