Кэтрин Энн Портер - Библиотека литературы США
Миссис Томпсон, скрестив руки на груди, лежала рядом неподвижно и тихо, но почему-то чувствовалось, что она не спит.
— Спишь, Элли?
В конце концов, он мог, пожалуй, отделаться от мистера Хэтча и по-хорошему, а в крайнем случае скрутить его, надеть эти самые наручники и сдать шерифу за нарушение порядка. Подержали бы взаперти денька два, на худой конец, покамест не поостынет, либо штрафанули. Он старался придумать, как еще можно было повернуть разговор с мистером Хэтчем. Хм, ну, допустим, сказать ему хотя бы так: послушайте, мистер Хэтч, давайте говорить как мужчина с мужчиной. Но дальше этого у него не шло. Что бы такое можно было в тот день сказать или сделать? Но если можно было в тот день сделать что-то другое — что угодно практически, — а не убивать мистера Хэтча, тогда ничего бы не случилось с мистером Хелтоном. Про мистера Хелтона мистер Томпсон почти не думал. Его мысль перескакивала через мистера Хелтона и, не задерживаясь, неслась дальше. Если бы задержаться, задуматься, то пиши пропало, вовсе ни к чему не придешь. Он попробовал вообразить, как могло бы все быть сегодня, в этот самый вечер, будь мистер Хелтон цел и невредим — сидел бы сейчас в своей хибарке и наигрывал песенку о том, как хорошо на душе поутру, не утерпишь и выпьешь все вино до дна, чтобы стало еще лучше, а мистер Хэтч куковал бы где-нибудь в тюряге, от греха подальше, злой как собака, скорей всего, зато поневоле готовый урезониться и заречься делать подлости, сукин сын, гад ползучий, кто его трогал, так нет же, явился терзать безобидного человека, сгубил ни за что ни про что целую семью! Мистер Томпсон почувствовал, как на лбу у него выступают жилы, пальцы сжимаются, хватаясь за невидимое топорище, его прошиб пот, с гортанным сдавленным криком он сорвался с постели, и Элли вскинулась следом, восклицая: «Ой, нет, нет, не надо! Нет!» — точно в бреду. Он стоял, сотрясаемый такой дрожью, что стучали зубы, и хрипло твердил:
— Зажги лампу, Элли, зажги лампу.
Вместо этого миссис Томпсон издала слабый и пронзительный вопль, почти такой же, какой он слышал в тот день, когда стоял с топором в руке и она показалась из-за дома. Ее было не разглядеть в темноте, он только знал, что она неистово катается по кровати. В ужасе он потянулся к ней наугад, нашарил поднятые руки, ее пальцы судорожно рвали волосы на запрокинутой голове, напрягшаяся шея содрогалась от задушенных воплей.
— Артур, Герберт! — гаркнул он, и голос у него сорвался. — Маме плохо!
Когда они ввалились в дверь, Артур — с лампой, поднятой над головой, он удерживал миссис Томпсон за руки. При свете мистер Томпсон увидел ее глаза, широко открытые, они смотрели на него страшным взглядом, слезы лились из них рекой. При виде сыновей она выпрямилась, протянула к ним руку, нелепо вращая в воздухе ладонью, опрокинулась назад на кровать и внезапно обмякла. Артур поставил лампу на стол и надвинулся на мистера Томпсона.
— Она боится, — сказал он. — Боится до смерти.
Лицо его было сведено гневом, кулаки сжаты, он наступал на отца, словно был готов ударить его. У мистера Томпсона отвалилась челюсть, он до того оторопел, что попятился от кровати. Герберт подошел к ней с другой стороны. Они стояли по обе стороны миссис Томпсон, в упор глядя на мистера Томпсона, как глядят на опасного дикого зверя.
— Что ты ей сделал? — крикнул Артур голосом взрослого мужчины. — Только тронь ее еще, я из тебя душу выну!
Герберт стоял бледный, у него подергивалась щека, но он был на стороне Артура, он не задумываясь пришел бы Артуру на помощь.
Из мистера Томпсона точно выпустили весь воздух. Колени у него подломились, плечи бессильно поникли.
— Погоди, Артур, — сказал он, с трудом ворочая языком и прерывисто дыша. — Она опять потеряла сознание. Принеси нашатырный спирт.
Артур не двинулся с места. Герберт сходил и издалека протянул отцу пузырек.
Мистер Томпсон поднес его к носу миссис Томпсон. Плеснул себе на ладонь и потер ей лоб. Она судорожно глотнула воздух, открыла глаза и отвернулась от мужа. Герберт безнадежно заскулил, шмыгая носом.
— Мам, не умирай, — приговаривал он. — А, мам?
— Мне уже лучше, — сказала миссис Томпсон. — Ну что вы все набежали, успокойтесь. Герберт, так нельзя. Мне уже хорошо.
Она закрыла глаза. Мистер Томпсон стал натягивать брюки от своего парадного костюма, надел носки, ботинки. Мальчики сидели с двух сторон на краю постели, не сводя глаз с лица миссис Томпсон. Он сказал:
— Съездию, пожалуй, за доктором. Не нравятся мне эти обмороки. Вы ее тут постерегите без меня. — Они слушали, но не отзывались. Он сказал: — Не берите себе в голову чего нет. Я вашей матери в жизни не сделал худого по своей воле. — Он вышел и, оглянувшись, увидел, что Герберт смотрит на него исподлобья, как на чужого. — Так вы поберегите ее, — сказал мистер Томпсон.
Мистер Томпсон прошел на кухню. Там он зажег фонарь, достал с полки, на которой ребята держали учебники, тонкий черновой блокнот и огрызок карандаша. Повесил фонарь на руку и полез в чулан, где у него хранилось оружие. Дробовик висел прямо под рукой, заряженный и в полной готовности — мало ли в какую минуту человеку может понадобиться дробовик. Он вышел из дома, не глядя по сторонам, не оглядываясь, когда дом остался позади, вслепую миновал сарай, держа путь к самой дальней оконечности своих угодий, которые тянулись на полмили в восточном направлении. Столько ударов обрушилось на мистера Томпсона и со стольких сторон, что не имело уже никакого смысла подсчитывать увечья. Он шел вперед то пашней, то луговиной, осторожно, дробовиком вперед, пролезая через ограды из колючей проволоки, глаза его привыкли к темноте и смутно различали предметы. Наконец дошел до крайней ограды, тут он сел, прислонясь спиной к столбу, поставил рядом фонарь, пристроил блокнот на колене и, послюнив карандашный огрызок, начал писать:
«Как перед Господом Богом, всемогущим судьей, на которого суд я предстану в самом скором времени, настоящим торжественно клянусь и заверяю, что я не по умыслу лишил жизни мистера Гомера Т. Хэтча. Это получилось защищая мистера Хелтона. Я ударил топором не для ради членовредительства, а только из цели не подпустить его к мистеру Хелтону. Он пошел на мистера Хелтона с ножом, который про это не подозревал. Я тогда был уверен, что мистер Хэтч убьет мистера Хелтона, если ему не помешать. Все это я рассказал судье и присяжным, и меня оправдали, но никто не верит, что это правда. У меня есть один способ доказать, что я не злодей душегубец, как про меня теперь все понимают. То же самое сделал бы для меня мистер Хелтон, когда бы на его месте был бы я. Я до сих пор думаю, что мне не оставалось ничего другого. Моя жена…»
Здесь мистер Томпсон остановился и подумал. Послюнил кончик карандаша и зачеркнул последние два слова. Посидел еще, вымарывая их, покуда не вывел на том месте, где были эти слова, аккуратное продолговатое пятно, и тогда пошел дальше:
«Это мистер Гомер Т. Хэтч пришел чинить зло неповинному человеку. Он причина всех этих несчастий и заслуживал смерти, только жаль, что убить его выпало мне».
Он опять лизнул кончик карандаша, старательно подписался полным именем, потом сложил бумажку и сунул в наружный карман. Сняв с правой ноги ботинок и носок, он упер дробовик в землю затыльником приклада, направив спаренные стволы себе в лоб. Получилось очень неудобно. Он немного поразмыслил над этим, опершись головой на дула дробовика. Его била дрожь, он оглох и ослеп от стука в висках, но он все же лег на землю, повернулся на бок, подставил дула себе к подбородку и большим пальцем ноги нащупал курок. Таким манером оказалось способнее.
ТЩЕТА ЗЕМНАЯ
Повесть
(Перевод Н. Галь)
Часть I. 1885–1902
Она была молода и, казалось, полна живости, темные вьющиеся волосы подстрижены и разделены косым пробором, на чуть удлиненном личике прямые брови и крупные, с четким изгибом губы. Над черным, наглухо застегнутым корсажем белеет круглый воротничок, от белизны круглых манжет отчетливей выделяются праздные руки в ямочках, спокойно лежащие среди складок пышной юбки с турнюром и воланами. Так она и сидит, навек застыв в позе, принятой перед фотографом, недвижный образ в темной раме орехового дерева, украшенной по углам серебряными дубовыми листьями, и, когда проходишь по комнате, следит за тобой серыми улыбчивыми глазами. От этой небрежной, равнодушной улыбки племянницам молодой женщины, Марии и Миранде, становится не но себе. Сколько раз они недоумевали, почему все старшие, глядя на портрет, говорят «какая прелесть» и почему все и каждый, кто ее знал, считают ее такой красивой и очаровательной.
Каким-то поблекшим оживлением веет и от фона: от вазы с цветами и спадающих складками бархатных портьер — таких ваз и таких портьер теперь никто у себя держать не станет. И платье даже не кажется романтичным, просто оно ужасно старомодное, и все вместе кажется девочкам таким же неживым, как запах бабушкиных лекарственных сигарет, ее мебель, пахнущая воском, и давно вышедшие из моды духи «Флёр д’оранж». Женщину на портрете звали тетя Эми, но теперь она лишь привидение в раме да красивая грустная повесть о давних-давних временах. Она была красива, очень любима, несчастлива и умерла молодой.
