Гвен Купер - История одной кошки
Лауре нравилось наблюдать за смотрящей в окно Пруденс. В такие минуты ей хотелось погладить кошкину шерстку, вдохнуть исходящий от ее шеи запах корицы и молока, услышать глухое «м-р-р». Целую вечность она не сидела с кошкой на руках, не слышала ее урчания, не ощущала такого умиротворения, которое наступает, когда маленькое создание настолько доверяет тебе, что засыпает у тебя на коленях.
Но, протягивая руку к Пруденс, она каждый раз видела — как бы ни старалась отогнать эти мысли — заплаканного старика, стоящего на коленях на треснувшем тротуаре. Он кричал: «Она — все, что у меня осталось!» Чрезвычайно опасно любить маленьких, хрупких созданий. Эту истину Лаура осознала, пожалуй, раньше всего остального.
На ее лице, должно быть, появилось отстраненное выражение, потому что сейчас Пэрри повторял:
— Тебе пора домой, спать. — И продолжал с сочувствующим взглядом, который Лауре было вынести еще тяжелее, чем прямое внушение: — Я жалею, что ты не взяла несколько дней отпуска, когда умерла твоя мама.
— Не время было, — ответила Лаура. — Я только недавно брала двадцать дней. — На самом деле именно Пэрри, ссылаясь на прямое указание Клея (который иногда пытался смягчить действие собственных капризов такими же неожиданными проявлениями щедрости), настоял на том, чтобы она взяла полных три недели на медовый месяц. — Как бы там ни было… — Она запнулась и выдавила улыбку в надежде, что та выглядит убедительной. — Со мной все в порядке. Честно.
Был вторник, мартовский день, первый по-настоящему великолепный весенний день в году — иллюзия, потому что вся следующая неделя будет такой же холодной и дождливой, как середина февраля, — когда Лауре позвонили из маминой конторы. Хотя Сара более пятнадцати лет проработала секретарем в небольшой юридической фирме, занимающейся недвижимостью, Лаура никогда не встречалась с сослуживцами матери. Поэтому, когда услышала на другом конце провода голос, принадлежащий не Саре, тут же поняла — что-то случилось, поняла это еще до того, как женский голос нерешительно произнес: «Это Лаура? Я работала, то есть работаю с твоей мамой…» Она все поняла еще до того, как женщина произнесла что-то вроде «сердечный приступ» и «не вынесло».
Лаура, наверное, что-то отвечала сослуживице, наверное, кому-то рассказывала, что произошло, куда она собирается, хотя после ничего не помнила. Следующее ее воспоминание — она жмурится от слишком яркого света и думает: «Сегодня стоило бы надеть очки от солнца», а потом удивляется, что именно теперь думает об очках. Женщины в расстегнутых зимних пальто и мужчины в костюмах с расслабленными галстуками — люди, чьи матери живы, неспешно шагают по улице, намного медленнее, чем вчера, когда погода была более ветреной. Они проходят мимо небольших кафе, где на открытых террасах впервые в этом году сидят люди, чьи матери живы, мимо грузовиков «Мистер Софти»[5], которые, как только температура поднимается выше нуля, вырастают из-под земли, как молодая трава… Неожиданно Лауру накрывают воспоминания: Сара летними душными вечерами носит уличным проституткам, прогуливающимся по Второй Авеню, свежие фрукты; Лаура прячется за ноги Сары, а проститутки благодарят маму, наклоняются и говорят Лауре: «Какая красивая девочка!»
Теперь Лаура уже поняла, что ее разрозненные мысли являлись для нее способом отвлечься, избежать осознания новой действительности (теперь я сирота), даже когда она вызывала такси и ехала в морг на пересечении Тридцать второй и Первой улиц, спускалась под землю, ниже тех этажей, где стоял письменный стол, за которым умерла Сара, а потом взлетала куда-то высоко в стеклянной башне.
В один из похожих дней, когда Лауре было… сколько? шесть? семь?, Сара встретила ее в пятницу у ворот начальной школы и со счастливым лицом объявила с некой загадкой в голосе: «За магазином присмотрит Ноэль. А мы сегодня кое-куда пойдем». И Лаура, таща на спине красный рюкзак со значком группы «Menudo», который умолила Сару купить в специализированном магазине, торгующем символикой этой пуэрториканской молодежной группы, схватила мать за руку и пошла за ней по Элдридж-стрит и Гарден-оф-Иден Адама Перпла.
В те годы в Нижнем Ист-Сайде были десятки общественных парков, но «Райский сад» был самым отдаленным из всех. Адам Перпл, чудаковатый фермер, живущий неподалеку, провел десять лет, возделывая участок, оставшийся после пожара, во время которого сгорело пять многоквартирных домов. Он прививал растения и удобрял землю компостом, самолично привозил на тачке навоз, который подбирал за конными экипажами в Центральном парке. В результате — искусственно созданный сад площадью тысяча четыреста квадратных метров, с буйно цветущими розами, грушевыми деревьями, вьющимся плющом и сотнями других растений, названий которых Лаура не знала. В самом сердце сада — огромный круг «инь-янь» из зелени разных оттенков.
Лаура, со свойственной детству склонностью ограничивать перспективу, думала, что уже узнала все, что нужно знать о Нью-Йорке, особенно о своем маленьком уголке. И вдруг, как из ниоткуда, возникло ЭТО! Она была потрясена, осознав, какая красота пряталась среди убогих городских пейзажей, которые она видела ежедневно.
В тот день послеобеденное солнце озорно играло в Сариных волосах, создавая вокруг ее головы красно-золотой нимб. Ослепленной солнцем Лауре казалось, что она еще никогда не видела свою маму такой красивой. Та была похожа на фею из любимых цветных книжек Лауры. Каким же волшебством владела ее мать? Вот они идут по мрачным городским улицам из стекла и камня, осторожно пробираясь между треснувшими бутылками и смятыми жестяными банками, и неожиданно их окутывает пряно-сладкий аромат роз и крокусов. Бродячие кошки лениво щурятся, нежась в ажурной тени деревьев, слишком безмятежные, чтобы обращать внимание на щебечущих среди ветвей птиц. Лаура вспоминает «Таинственный сад» Фрэнсис Бернетт, книгу, которую только-только начала читать. И думает, что именно этот сад — самое волшебное место во всем мире.
— Большинство людей, живущих в других городах, представляют себе только грязь и шум, когда думают о Нью-Йорке, городе, где живем мы, — сказала Сара, когда они бродили, продолжая крепко держаться за руки, по сменяющим друг друга прохладным и теплым аллеям сада. — Они не знают наш город таким, каким знаем его мы с тобой. Понятия не имеют, что мы живем в самом чудесном городе на земле. — И, словно угадав предыдущие мысли Лауры, подмигнула и добавила громким шепотом: — Но это наша тайна.
Они стояли под вишней, которая еще не начинала цвести. Лаура остановила Сару, достала из рюкзака листок бумаги. В тот день учительница велела всем написать стихотворение о весне, и Лауре неожиданно захотелось прочесть свое маме. Залившись краской стыда (поскольку Лаура была не из тех детей, кто охотно «выступает» перед взрослыми), она прочла:
Зима прошла. Уж снега нет.И всюду радость, всюду свет.И птицы весело поют,Как будто радость раздают.Очнулись звери ото сна.Бесценный дар для всех — весна[6].
Сара была очарована.
— Мне еще никогда не доводилось слышать такого красивого стихотворения, — сказала она. — Ты в курсе, что некоторые из лучших стихотворений становятся песнями? — И Лаура, которая об этом не знала, но понимала, что мама ее знает о музыке и песнях все, кивнула с таким видом, который, как она надеялась, сойдет за важную мудрость человека, повидавшего жизнь. — Мне кажется, что твои стихи — это песня, — сказала ей Сара.
Потом они с Лаурой едва ли не бегом преодолели весь обратный путь к магазину Сары, где та отобрала несколько альбомов из своей обширной коллекции и позвонила одному приятелю. Затем они отправились к Авеню «А» и вошли в какое-то здание — с виду совершенно обычный двадцатиэтажный многоквартирный дом.
Но оказалось, что в полуподвальном помещении располагалась студия звукозаписи. Смешные на вид буквы, вытравленные на стеклянной входной двери, сообщали о том, что это студия «Альфавилль», а Сара добавила, что место это известное. Какой-то незнакомый мужчина (раньше Лаура его никогда не видела) с длинной клочковатой бородой появился откуда-то из тайного кабинета в глубине студии и в знак приветствия обнял Сару и тепло потерся щеками о ее щеки.
— Уже давненько к нам не залетали такие птички. — Он провел их в свободную звукозаписывающую студию, где Сара положила свои пластинки на какую-то машину, которая позволяла убрать из записи голос, чтобы осталась одна музыка. Лаура была глубоко поражена тем, что мама так здорово разбирается в таком сложном с виду механизме. По всей видимости, она когда-то проводила здесь немало времени. С этим осознанием пришла и мысль, всегда ошеломляющая маленького ребенка: Сара, должно быть, прожила целую жизнь до появления Лауры.
