Этери Чаландзия - Архитектор снов
Сейчас, потирая голову и щуря глаза в лучах яркого утреннего солнца, Исидор думал: ничего особенного ведь не приснилось, отчего же такой тревогой и тоской свело его душу? Он вспомнил о крестном знамении и осенил себя не раз, но что-то все равно было не так. Чье-то присутствие в этом сне беспокоило его. Но чье? Святой отец не знал…
В тот вечер, Майя осталась дома. Она купила красного вина, кусок хорошего сыра, виноград и новый фильм. Поставила машину внизу под домом и поднялась к себе.
Прошло несколько дней после ее переезда, и теперь она знала, что за соседней дверью обитала пожилая вредная женщина по имени Раиса Осиповна, со своими кошками, вечными сплетнями и приметами, в которые она верила сама и пыталась уверить в них всех соседей, включая вновь прибывшую Майю. Но та была совершенно равнодушна и к бабе с пустым ведром, и к лестнице электрика, прислоненной к стене, вечно не знала, что там нового у Семеновых с третьего этажа и чем кончился общий скандал жильцов в пятницу. И терпеть не могла кошек.
Новую соседку Раиса Семеновна невзлюбила сразу, а когда поняла, что та не только внешне, но и внутренне не соответствует ее представлениям о прекрасной молодой девушке, отношения сделались одновременно прохладными и взрывоопасными. Теперь, выходя из лифта и замечая немедленно перекрывающую глазок привычную любопытную тень, Майя начинала улыбаться, кланяться и махать ручкой. За дверью бесились от такой наглости, но выдавать себя упрямо не хотели.
Майя вошла в квартиру. Сделала несколько шагов по полутемному коридору и едва не упала, за что-то зацепившись. Несколько коробок с неразобранным барахлом громоздились в проходе, перегораживая путь. Хотя кое-какой порядок Майе все-таки удалось навести – зеркало в своем целлофановом коконе переехало в новую спальню, телевизор она приткнула на стопку журналов и альбомов по фотографии, а кофеварка и несколько разнокалиберных чашек расположились на подоконнике. Кровать Майя развернула так, чтобы лёжа можно было смотреть на экран и дальше, за окно, на реку и зеленые холмы большого парка.
«Интересно, – подумала Майя, – проживу ли я здесь до осени?» Ей хотелось задержаться в этой квартире и посмотреть, как изменится пейзаж за окном под холодными дождями и первым снегом.
Она свалила покупки на пол и удалилась в ванну. Предстоял отличный вечер с вином, сыром и последним фильмом модного молодого режиссера.
Но, стоя под струями воды, Майя все возвращалась к мыслям о потерянных часах. У нее были свои счеты со временем. Она занялась фотографией в тот день, когда поняла, что любой снимок – это всегда картинка из прошлого. Майя считала, что сегодняшний день враждебен вчерашнему. Срезанные цветы вянут, вещи приходят в негодность, люди стареют и умирают, навеки успокаиваясь в минувшем. Майя часто ловила себя на том, что ее собственное движение вперед, в будущее, было машинальным и вынужденным, как вынуждено вращение планеты вокруг солнца, и что в настоящем, таком уютном и привычном для всех, она чувствует себя гостьей.
То, что пустоту внутри ее медальона заполнил часовой механизм, казалось ей занятной метафорой. В этой вещице ее потерянные воспоминания о прошлом соединились с настроениями настоящего, а бесконечный бег стрелок по кругу увлекал за собой в будущее.
Обнаружив пропажу, Майя не просто расстроилась. Какое-то нехорошее предчувствие впервые потревожило ее, словно гигантский невидимый мотылек, предвестник беды, пролетел совсем рядом и коснулся крылом щеки. Хотя, может быть, она просто приняла все слишком близко к сердцу…
Выбравшись из ванны, Майя намотала на голову полотенце, прихватила бокал и бутылку, сложила в большую тарелку сыр и фрукты, включила телевизор и забралась в старое и потертое кожаное кресло. Кресло было местным, но оно так понравилось Майе, что она не потребовала, как обычно, чтобы его выкинули из квартиры в числе прочих чужих вещей.
Она посмотрела новости, но в мире было так спокойно, что ведущему приходилось рассказывать о новой породе петухов, выведенной на Галапагосских островах. Майя пощелкала каналы, не нашла ничего интересного и включила фильм. Она пила терпкое вино и смотрела на экран. Фильм оказался плохим. Медленный, вязкий, скучный, с заумными разговорами о боге, дьяволе и смысле жизни. В глубине квартиры зазвонил телефон, но Майя не обратила на это внимания. Ее мысли блуждали вокруг часиков, разговора со следователем, обеда с сестрой, этих странных смертей…
Внезапно раздался щелчок и во всей квартире погас свет. Изображение в телевизоре вспыхнуло и свернулось в радужную точку. Холодильник издал глухой утробный звук и тоже затих. Майя так и осталась сидеть в темноте в кресле с бокалом вина.
– Черт, неужели пробки… – пробормотала она.
Майя потянулась поставить бокал на пол, но не удержала его, он упал, покатился, и вино пролилось.
– Черт! Черт! – выругалась она.
Майя нащупала в кармане зажигалку, достала, щелкнула ею. В жалком, слабо мерцающем желтом свете проступили черты обстановки. Майя оглянулась. Это была не ее квартира. Какие-то темные углы, картины в бронзовых рамах, большая пустая птичья клетка, широкие проходы, тяжелые занавеси, мраморный бюст в углу…
Майя стояла в нерешительности, не зная, куда ступить и что сделать. Она еще не испугалась, только испытывала искреннее недоумение от того, что видела. Не выпуская из рук зажигалки, она шагнула к стене, протянула руку и дотронулась до ее шершавой поверхности.
И тут глухой взрыв ударил в основание дома, мощная волна протянулась по всем перекрытиям, стены прорвались трещинами и из них вырвались султаны пыли. Майя отступила, прикрыла лицо рукой, закашлялась…
…и проснулась. Тихо работал телевизор, за окном было уже совсем темно. Ее сигарета догорела почти до фильтра, от нее поднимался дымок, которым она поперхнулась. Майя выругалась, встала, затушила окурок в пепельнице, подняла с пола упавший бокал и вышла из комнаты. Она не заметила пару тонких и быстрых трещин, разлетевшихся в разные стороны по светлой стене…
Братья Зорькины поношенными пиджаками висели на стульях. Алкогольный марафон по случаю дня рождения старшего брата затянулся. Накануне, оставшись вдвоем, они решили поставить жирную точку в череде непрекращающихся ежевечерних попоек и налили «по последней». До самого утра они не могли остановиться, сопровождая возлияния разговором по душам и о самом главном. Главное ускользало от них, не поддавалось пониманию, а дешевая водка, смешавшись под утро с каким-то другим не менее дешевым пойлом, довела до умственного коллапса и физического изнеможения.
Сейчас братья из последних сил с ненавистью смотрели на Зиса. Живой и здоровый он стоял перед ними, что-то говорил и задавал вопросы. Братья пошевелиться не могли, не то чтобы вникнуть в суть проблемы, обрисованной коллегой. Они бессмысленно таращились на него и облизывали пересохшие губы.
– Пленки чистые, – то удаляясь, то приближаясь доносился до них голос Зиса. – Я проверял. Идеальные. Ни пятен, ни затемнений, ни засветки. Почему такая хрень вылезает на снимках?
Братья слабо застонали.
– Это… – подал, наконец, голос младший. – А может, все-таки, показалось? Я с Майей говорил, она вроде тоже так думает…
Зис нервно прошелся по комнате. Нашли кого спрашивать, алкоголики.
– Не показалось, – холодно отрезал он.
Опять со стульев понеслись тихие и жалобные стоны.
– Понимаешь, – еще раз собрался с силами младший Зорькин. – Если пленки чистые, то или вам мерещится, или это и правда чертовщина какая-то…
Он посмотрел в сторону брата, ища поддержки, но тот был плотнее, пил все эти дни больше и сейчас мог только двигать в разные стороны глазам. Однако даже это ничтожное движение причиняло ему нешуточные страдания. Зис с равнодушием трезвого человека наблюдал за их муками.
– А не могло что-то произойти при печати?– в который раз пытал он полубесчувственные тела.
– Что? – простонал младший. – Что? Ты ведь даже показать не можешь, что у вас там вылезло…
Зис помрачнел. Это было так – странные следы, появившиеся на снимках, накануне бесследно исчезли. Майя торжествовала, а он окончательно убедился в том, что дело нечисто.
– Откуда мы знаем, – продолжал ныть Зорькин. – Может, пока мы тут… отмечали, вы там совсем чокнулись?
Под взглядом Зиса он вздохнул и мелко-мелко перебирая ногами, покатился на стуле на колесиках в сторону разложенных на столе фотографий. Добравшись до места, Зорькин свесил голову набок и одним глазом, как попутай, уставился на них. Снимки, как снимки. Хорошие, как всегда.
И тут он увидел… Светлые, полупрозрачные контуры человеческих ладоней. Ладони давили изнутри на глянцевую поверхность фотографии, словно стремились прорвать ее, просунуться на эту сторону и схватить его за горло… Сморгнув, сглотнув и что-то прохрипев, Зорькин повалился на пол вместе со стулом.
