Джон Апдайк - Бразилия
Он отправился в банк и снял со счета свои крузейру — их хватило бы на несколько недель, если жить скромно и путешествовать на самом дешевом транспорте. Однажды ночью, когда Виргилиу отправился в Эспирита-Санта играть в каких-то межрегиональных соревнованиях, Тристан дождался, пока затихли крики детей, не хотевших укладываться спать, а шепот Шикиниу и Полидоры, обсуждавших события дня — соседские сплетни, трудности, с которыми Шикиниу сталкивался на должности бригадира уборщиков, — сменился ритмичным дыханием и храпом. После провонявшего кашасой дома своей матери Тристану было интересно наблюдать за жизнью супружеской пары, стремящейся войти в средний класс. Ему казалось, что Шикиниу и Полидора на корточках пробираются по узкому и низкому коридору с облупившейся краской и потеками на стенах и стоит им только сделать попытку выпрямиться, больно бьются головами о нависающие своды и никак не могут добраться до просторной комнаты с высокими потолками и широкими окнами, откуда открывается вид на весь мир. Так боязливо, на полусогнутых, они движутся вперед в свете мигающих грязных лампочек, а тем временем кости их становятся хрупкими, кожа увядает, а волосы выпадают. Как только Тристан соединится с Изабель, он навсегда будет избавлен от подобной участи живого мертвеца. Изабель — его вечная жизнь.
Стена в изголовье вибрировала от их сонного дыхания. Вокруг маленького домика было тихо, если не считать кошачьих воплей и гудения незаконно установленных трансформаторов. Осторожно ступая босыми ногами по кафельному полу, Тристан, оставаясь в старых шортах и футболке с надписью «Одинокая звезда», которую теперь носил вместо пижамы, упаковал большую часть своего гардероба и немногие личные вещи в новый рюкзак из блестящего оранжевого полотна — он купил его тайком и прятал под кроватью. Тристан задумал спрятать рюкзак под низкорослой пальмой на углу участка Шикиниу. Оранжевые плоды пальмы и широкие нижние листья делали ее идеальным сообщником. Рано утром он отправится на фабрику, пока дети, как акулята, начнут выпрашивать завтрак у Полидоры, а Шикиниу будет принимать обязательный утренний душ, поскольку даже частичка человеческой перхоти может устроить хаос в микросхемах компьютера. Тристан незаметно вытащит рюкзак из-под пальмы, закинет его за спину и отправится в столицу. Деньги, снятые со счета, он увязал в узелок и сунул в рюкзак. Теперь, глубокой ночью, он вышел на улицу, чтобы объемистый рюкзак спрятать под пальму.
Однако брат не спал, и не успел Тристан закрыть за собой алюминиевую дверь с вафельным узором, имитирующим тростниковое плетение, как серая тень Шикиниу в одних шортах оказалась рядом с ним на бетонном крыльце. Он вышел из дома через черный ход и схватил Тристана за руку, вцепившись в нее подобно металлическим захватам, что поднимают крупные детали на автомобильном заводе.
— Ты не можешь уйти.
— Почему?
— Нам с Полидорой нужны те деньги, которые за тебя платят. Твой уход опозорит нас.
— Ты уже опозорил себя, взяв деньги у тюремщиков родного брата.
— А от кого еще в Бразилии можно получить деньги, если не от бандитов? Ты перешел им дорогу, и они убьют тебя, если ты сделаешь это вторично.
— Умереть — не самый худший поступок для мужчины. Гораздо хуже жить побежденным. Для меня жизнь без Изабель — это не жизнь.
— Она успела забыть тебя.
— Если это так, я стану мудрее, узнав об этом.
— Большие Парни будут винить меня. Они отомстят моей семье.
— Об этом мы уже говорили.
Их голоса звучали горячо, но тише резких воплей котов. Чтобы не побеспокоить сон семейства, братья отошли от дома подальше — в маленький дворик, усеянный дешевыми пластмассовыми игрушками Эсперансы и Пашеку, где сквозь утоптанную красную землю пробивались редкие травинки. Шикиниу цепко держал Тристана за руку. Тристан попробовал стряхнуть руку брата, но пока он пытался сделать это мягко.
— Скажи им, что не мог помешать мне, — сказал он брату. — Это будет правдой. Удержать меня здесь — не твоя забота. Это обязанность Виргилиу.
— Правда никогда не помогает таким, как мы. В Бразилии людей за то, что они говорят правду, убивают.
Лицо Шикиниу, оказавшееся слишком близко к глазам Тристана, чтобы разговаривать шепотом, в свете уличного фонаря приобрело цвет вороненого металла — его словно привинтили к шесту фанатичного эгоизма. Однако какое отношение к Тристану и Изабель имели высокие слова о «таких, как мы»? Какое отношение они имели к ее белоснежной красоте, что струйкой масла скользила по темной комнате, к губам, которые жадно искали страждущий початок? Он дернул сильнее, стараясь освободить руку. Тихо кряхтя, братья начали бороться посреди маленького дворика с колючей травой на пустой, залитой голубым светом фонаря улице. Рюкзак мешал Тристану, а панический страх потерять деньги придавал Шикиниу демоническую силу. Однако руки Тристана окрепли после двух лет ритмичного заворачивания болтов, которое продолжалось для него даже во сне, он напрягся и стал выворачивать свободной рукой слабую кисть брата до тех пор, пока Шикиниу не всхлипнул и не отступил на шаг. Однако при этом он продолжал стоять в боевой стойке, вытянув вперед руки, как приготовившийся к обороне краб, и уже собирался снова броситься на брата, но у того в руке вдруг появилось лезвие бритвы. Ночью он держал лезвие в шортах на тот случай, если Виргилиу вернется с футбола пьяным и в драчливом настроении, как уже случалось пару раз, когда его команда проигрывала. В мгновение тонкие ловкие пальцы выудили бритву из кармана. Лезвие превратило его в грозное существо, размахивающее единственным щупальцем.
— Осторожно, — предостерегающе сказал он, медленно поводя своим щупальцем в свете фонаря, чтобы брат разглядел блестящее лезвие. Он почувствовал, как, словно по волшебству, все внимание брата сосредоточилось на безжалостном остром лезвии, которое так же, как два года назад вороненые стволы наемных убийц, изменило перспективу, будто перерисовав ее.
Выскользнув из лямок, Тристан сбросил рюкзак на землю. Пока глаза Шикиниу следили за блестящим, покачивающимся лезвием, другая рука Тристана схватила брата за тощую шею, и голова его замерла. Тристан поднес бритву к щеке своего брата. Движения Тристана стали напряженными и точными. Он рассек кончиком бритвы кожу, проведя лезвием по бледной щеке до уголка рта. Из разреза длиной около пяти сантиметров тут же брызнула струйка красной жидкости. Пересохшее горло Шикиниу издало какой-то скрипящий звук. Он задергал кадыком, пытаясь освободиться от пальцев Тристана. Тот перенес бритву, собираясь изуродовать брату другую щеку, но увидел в глазах Шикиниу тусклый блеск смирения.
— Покажешь шрам Большим Парням, чтобы доказать, что ты боролся со мной, — предложил ему Тристан. — Видишь, я воздал тебе сполна за ту доброту, которую ты так долго оказывал мне.
Автобусная станция
Так Тристан совершил свой побег: босиком, в шортах и старой футболке с едва различимой рекламой ресторана в Леблоне. Он понял, что нужно воспользоваться замешательством брата после их кровавого столкновения и уйти поскорее, не возвращаясь в комнату за одеждой, в которой он планировал уйти на работу, — теми самыми брюками и шелковой рубашкой, что были куплены ему Изабель во время медового месяца. Шикиниу может очухаться, поднять крик и задержать его. Лучше забыть об одежде и убежать прочь, стараясь не порезать пятки о битое стекло.
Он мчался, считал перекрестки, и только после десятого, запыхавшись, позволил себе перейти на шаг. Пот струился по спине. Завтра уже наступило. Автобусы ходить перестали. Тротуары сдирали кожу его ступней, которые стали мягкими после двух лет ношения обуви. Да и бетон Сан-Паулу — совсем не то что песок пляжей Рио. Он отправился из Мооки на север и попал в районы, населенные средним классом, где подозрительные взгляды квартальных заставляли его ускорять шаг, даже если те ничего не говорили ему вслед. Яркое зарево на западе показывало направление к центру города. По высокому пешеходному мосту, перекинутому через овраг Риу-Аньянгабаху, двигаясь в направлении Авенида-ду-Эстаду, Тристан прошел над зеленым парком Дона Педру Второго, и кроны деревьев внизу казались застывшими и словно обитые воском. Пересекая район Се, он увидел, что здесь жизнь еще продолжается: из ночных клубов и баров доносилась монотонная пульсирующая музыка.
Чем дальше он удалялся на север, по направлению к Эстасан-да-Лус, тем больше девушек в высоких белых сапогах и очень коротких шортах стояло на улицах и болтало с мужчинами, чьи глаза бегали туда-сюда, выискивая трещину в стене жизни, из которой может появиться цветок удачи. Одна из рапариг в белых сапогах, с кожей цвета полированного кедра, подошла к Тристану, хотя он и должен был казаться бедным, и в бесстыдстве ее было столько силы и озорства, что его бедный початок дернулся в шортах при виде ее груди, обнаженной до самых темных кружков гусиной кожи вокруг сосков. Обычно в этот час его мучил привычный кошмар: болты не желают поворачиваться, а сквозь щели, словно в осколках зеркала, ухмыляется лицо Оскара.
