Сергей Аксентьев - Беспокойные дали
Тетя Клава пошла хлопотать на кухню. Лидия Петровна, тактично удалилась к себе. Они остались вдвоем. Мама задремала или, может быть, сделала вид, что задремала. Оглушительно тикал будильник. «Словно крышку гроба заколачивают», — кольнуло внутри. Андрей схватил часы и, не зная, что с ними делать, растерянно повертел в руках. Увидел у порога свою раскрытую дорожную сумку и лихорадочно засунул будильник туда…
— Андрюша! — тихо позвала мать.
Он обернулся. Мама смотрела на него и рукой делала знак, чтобы подошел.
— Ну и чего это ты надумала болеть? — подсев на краешек тахты, торопливо начал выговаривать Андрей. — Скоро лето. Приедешь в Баку. Закатимся мы с тобой, как прошлый раз, в Жемчужину, а потом куда — нибудь рванем, например, в Шемаху, в горы, к древним мавзолеям. Там изумительный воздух, отменный виноград и великолепно готовят долму. Попробуем знаменитые шемахинские вина …
Мать внимательно вслушивалась в его сбивчивую речь, словно старалась запомнить каждый звук, каждую интонацию, каждый оттенок голоса. Потом взяла его руку. Прижала к щеке:
— Устала я, сын! Очень устала! — едва различимо прошептала она. По лицу волной промелькнула тень. Щека конвульсивно дернулась пару раз и стала гутаперчиво упругой. Рука упала на плед. Пальцы, торопливо пробежав по невидимым струнам, замерли. Взгляд стал медленно гаснуть, словно кто-то внутри её плавно прикручивал фитилек отгорающего огня. Вырвался протяжный свистящий звук. Остывающие губы ещё что-то шептали, но ничего разобрать уже было нельзя…
…Потом, когда поутихла боль утраты, Андрей, вспоминая их последнюю встречу в Баку, вдруг с ужасом понял, что тогда там, в Сураханах, перед огненным алтарем, мать, быть может, впервые в жизни, позвала его к откровенному разговору. А он, испугавшись, грубо оборвал выстраданные за долгие годы разлук сокровенные признания…
2
Книги пишут о прошлом. Только глядя из прошлого, можно рассказать с максимальным приближением к правде о днях отшумевших, потому что настоящее всегда взбаламучено турбулентностью событий. И чем они масштабнее, тем масштабнее и турбулентность, и тем труднее дать верную оценку фактам. Поэтому настоящее писать нельзя, его можно только фиксировать. А время успокаивает жизненные вихри, осаждает тяжелую взвесь случайностей, сдувает и уносит мыльную пену интриг, лжи и клеветы, сгоняет в отстойники небытия мусор предательств, подлости и холуйства.
Время — единственно верный индикатор, используя который можно показать процесс развития общества во всей его сложности и совокупности. А вот степень правдивости изложения целиком зависит от автора, его способности к логическому анализу, не отягощенному, чьим бы то ни было влиянием извне, его компетентностью и порядочностью. Антон Павлович Чехов требовал от писателя «быть ясным умственно, честным нравственно и опрятным физически».
Так уж сложилось, что, начиная с Никиты Хрущева и заканчивая первым Президентом Советского Союза Михаилом Горбачевым, каждый из властвующих персон считал своим долгом «осчастливить» народ чем-нибудь этаким-разэтаким, чтоб крепко запомнили сами и детям с внуками передали.
Классикой стали хрущевская «королева полей» — кукуруза и «кузькина мать» в адрес империалистов.
Леонид Ильич Брежнев не стал вникать в аграрный вопрос, хотя и был по «мирской» профессии землеустроителем — мелиоратором и не матюгал в микрофоны империалистов. Он потряс воображение обывателей страны несметным числом наград, титулов и почетных званий, которыми щедро одаривали честолюбивого Генерального секретаря кремлевские и зарубежные деятели.
По инициативе идеологов ЦК маститые ремесленники из писательского цеха ударно написали воспоминания Генерального: «Малая земля», «Возрождение», «Целина» и другие произведения, которые по высшим политическим мотивам сразу же включили во все школьные и вузовские программы для обязательного изучения. Профсоюзные бонзы, тоже не остались в стороне, приказав во всех трудовых, творческих и иных коллективах организовать обязательное изучение и «положительное» обсуждение литературных творений дорогого Леонида Ильича. Ну а в Армии и на Флоте, которые Брежнев лелеял как любимое дитя, эти творения не только изучали, конспектировали и восхваляли. Кое-где ретивые пропагандисты рекомендовали каждому офицеру и мичману постоянно иметь при себе судьбоносные воспоминания Генсека. На пышно обставленных научно-практических конференциях выступающие вдохновенно цитировали целые абзацы и главы из книг Брежнева. А вся Великая Отечественная война после их выхода в свет, как–то незаметно была сведена к боям на Малой Земле и к бесстрашию начальника политотдела 18-й армии.
Третий же фигурант, рассматриваемого исторического отрезка — продукт постбрежневской эпохи, выдвиженец Ставрополья Михаил Горбачев сумел так заболтать народ и сварганить такую перестройку, что вмиг пустил по миру не только страну, которую разграбили и разворовали его же бывшие сподвижники, но и разрушить весь зарубежный лагерь друзей— единоверцев. На запыленных скрижалях Истории кровью своих брошенных на заклание сограждан Горбачев вписал своё имя — Разрушитель.
«…Он заблудился в собственных пещерах и стал рабом своих же гнусных слуг…» — это сказал Максимилиан Волошин ещё в начале двадцатого века. Сказал, как в воду глядел. Но об этом речь впереди…
Весна 1971-го. Занятия с йеменскими курсантами, наконец-то, стали приносить удовлетворение. Ребята постепенно раскрепощались, исчезала настороженность, уступая место природной любознательности. А сначала было тяжело. Группа была небольшой — пять человек. Худые, молчаливые темнокожие мальчишки в мешковатых темно-синих робах советского образца сторожко приглядывались, оценивая нового педагога. Приглядывался и оценивал их и Платонов.
При первом же контрольном опросе обнаружил, что у них слабая общетехническая подготовка и, не особенно заботясь о дипломатии, прямо высказался на этот счет. Они выслушали и вообще перестали отвечать на любые его вопросы. Потом решительно отверг просьбу старшины класса сделать короткий перерыв во время лекции. Старшина не стал возражать, но вскоре Андрей почувствовал, что стена взаимонепонимания стала совсем глухой. Возникшая ситуация раздражала, мешала нормальному проведению занятий. Платонов попытался поговорить по душам со старшиной. Тот, виновато потупив глаза, произнес в ответ «Хорошо!» и ушел. Но всё осталось по-прежнему. Пришлось отправиться за советом к начальнику кафедры.
Пятница, видимо, был в курсе этой ситуации, потому как сразу же жестко отреагировал на стенания Платонова о неконтактных йеменцах:
— Прежде чем начинать занятия с новой группой, неплохо бы педагогу поинтересоваться, что ж это за страна, её национальные особенности, какова религия, обряды, праздники, быт. Без этого, Андрей Семенович, к людям идти нельзя, а тем более с ходу давать оценки и делать выводы. Вот вы говорите, — сухо рассуждал Ренат Константинович, — слабая общетехническая подготовка. А откуда ей быть сильной? Всего лишь год назад закончилась война между Северным и Южный Йеменом. Во время войны, сами понимаете, не до интегралов. Да и наступивший мир хрупок и не стабилен. Потом, не забывайте, что Южный Йемен отсталая аграрная страна, где образованный человек такая же редкость, как у нас неграмотный. Страна, где сильно влияние ислама. Кстати, неплохо бы вам ознакомиться и с этим вопросом.
Явно недовольный Платоновым, он опять вернулся к началу разговора:
— Прежде чем идти в аудиторию к курсантам, следовало поговорить с начальником курса. Он бы вам сообщил о них многого полезного, дал характеристику каждому. Мы обязаны знать по возможности всё о своих подопечных, мотивировать в них открытость, желание идти на контакт. Это нужно и для нормального учебного процесса и для решения других задач. Обучая — изучай, таков должен быть наш принцип. В этом специфика нашей службы. А вы всё как-то чураетесь командиров, да и курсантов, насколько я знаю, тоже держите от себя на дистанции.
Правда, — сказал он, упреждая попытку Платонова, возразить, — у вас отличные отношения с национальными группами Алжира, Вьетнама, ГДР. Это хорошо. Но нельзя выделять любимчиков и пасынков. Курсанты же всё прекрасно понимают, передают друг другу. Не забывайте, что они нас изучают не меньше, если не больше, чем мы их.
Пятница помолчал, достал из стола листок:
— Вот перечень государственных и религиозных праздников Йеменской Арабской Республики и Народной Демократической Республики Йемен. Возьмите себе для руководства. Имейте в виду, что со следующего семестра вы будете вести занятия с курсантами из обоих Йеменов, и в этом есть свои тонкости. И ещё, — начальник кафедры протянул Платонову второй листок, — здесь небольшая справка по вашим курсантам, ознакомьтесь и верните мне. А теперь пару слов о религии. И в Алжире и в Йемене, как вы, надеюсь, знаете, официальная религия ислам, но уровень развития и культура людей совершенно разные. Если алжирцы, особенно выходцы из столицы и крупных городов, это оевропеившиеся ребята, которые тяготеют к французской культуре, образу жизни, словом хлебнули цивилизации и религиозные каноны соблюдают по большей части формально, то в Йемене дух цивилизации слаб. Ни англичане, ни турецкие султаны, и не помышляли давать послабления в отправлении культа. Ведь ислам в переводе с арабского — покорность. Это же та волшебная палочка, которой легко дирижировать народом.
