Альберто Васкес-Фигероа - Океан
С небольшим кожаным мешочком да котомкой, с куском сыра и маленькой баночкой растительного масла, которое предусмотрительная Аурелия положила в самый последний момент, у Асдрубаля была лишь одна забота — чтобы не иссякла морская вода в постоянно кипящем кофейнике. Он отсыпался днем, а вечера и ночи проводил в поисках пропитания, ловя рыбу при помощи лески и нескольких крючков.
Он, как и его мать, как и брат с сестрой, с детства умел читать, и сейчас понимал, что хорошая книга всегда поможет скоротать долгие часы ожидания, однако было уже слишком поздно, чтобы чтение стало для него привычкой. В свое время он не сумел верно оценить это, без всяких сомнений, достойное умение, предпочитая проводить время в раздумьях, пытаясь представить, какой будет его жизнь вдалеке от Лансароте, в местах, где люди говорили на другом языке.
Его мать с помощью книг и карт рассказывала о мире, раскинувшемся за архипелагом, однако он никогда даже не думал, что в один прекрасный день эти рассказы из простого развлечения превратятся в полезную информацию, ибо жизнь за пределами островов казалась ему бессмысленной и пустой, ведь там, как его уверяли, даже на знали, что такое гофио[13].
Ну как люди могли жить на свете и не разу не попробовать гофио? Этот вопрос он частенько задавал матери. И хотя мать уверяла, что все остальные испанцы вместо гофио едят хлеб, ему было тяжело в это поверить. Да и как такое может быть, ведь жители Канарских островов еще до завоевания их земель испанцами ставили гофио в центр своих столов?
Гофио обычно разводили водой и добавляли туда несколько капель растительного масла и несколько кусочков сыра, а самые бедные клали в мешочки из кроличьей шкуры густую пасту, которая прекрасно утоляла голод. Другие бросали гофио в бульон, молоко или в острый суп, наделявший человека силой и бодростью, а самым маленьким нравилось жевать его со спелыми бананами или скатывать в шарики с медом.
Согласно одной из легенд, несколько столетий тому назад канарские эмигранты, принимавшие участие в колонизации Техаса и заложившие основные города этого американского штата, отказались отправляться в путь без гофио, и капитану корабля пришлось взять на борт еще и мельничный жернов, который везли до самого Веракруса, чтобы потом он продолжил свое путешествие по крутым и опасным горным дорогам. После того как переселенцы были атакованы местными индейцами и потеряли каждого пятого из своих товарищей, они были вынуждены бросить свое сокровище посреди пустыни, однако их привычка к гофио была так сильна, что однажды, уже окончательно обустроившись, они отправили самых сильных и ловких своих мужчин на поиски жернова. Он до сих пор хранится в Муниципальном музее Сан-Антонио.
Точно так же, как и для его далеких предков, для Асдрубаля Пердомо была непереносима мысль о том, что он может отправиться в путешествие без гофио. Для него это было равнозначно тому, как если бы европейский ученый отправился бродить по сельве, не взяв с собой нож для защиты от зверей.
Мука для жителей Канарских островов была все равно что пуповина, связывающая их с землей.
Асдрубаль Пердомо был человеком не робкого десятка, однако была на свете вещь, которая по-настоящему его пугала. Он страшился быть оторванным от своих корней, так как был человеком, крепко привязанным к своему дому, к своему поселку, к друзьям и к своей семье. Начиная с того самого дня, как его посадили в лодку, чтобы он научился ремеслу рыбака, это море, с его штормами и штилями, со встречными и попутными ветрами, с глубинами, кишащими прекрасными меро и жемчужницами, полностью завладело его сердцем.
— Вдали от моря нет ничего, о чем можно было бы печалиться, — утверждал Абелай, который даже принимал участие в затянувшейся войне на материке. Семейство Пердомо Марадентро видело в этих словах правду и не стремилось открывать для себя другие воды, даже если те были лучше и спокойнее их собственных.
Неудивительно, что Асдрубаль Пердомо не рвался в дальние страны, какими бы прекрасными и благополучными они бы ни были, особенно по сравнению с диким и суровым Адом Тимафайа. Для него родная земля оставалась самой лучшей, и он был убежден, что всегда сможет бороться с невзгодами и побеждать их, если останется в доме предков. Так что дорога не только не привлекала Асдрубаля, она пугала его.
И вот как-то утром, во время ежедневного обхода скалистого острова, Асдрубаль в свой старый бинокль увидел вдалеке три человеческие фигуры и двух псов, которые с трудом взбирались по опасным скалам цвета охры. Тогда у него появилось чувство, что его загнали в ловушку, которая вот-вот захлопнется.
— Педро Печальный! — воскликнул он, не отрывая взгляда от мужчин. Один из них шагал впереди, ступая широко, словно цапля, которая только что приземлилась. — Если кто и способен найти меня на этом острове, так это не кто иной, как презренный пастух коз. За бутылку рому он способен продать даже скелет своей матери.
Педро Печального жена бросила спустя пять месяцев после свадьбы. Ей ничего не оставалось, как рассказать всем, кто желал ее слушать, что за все это время муж ни разу к ней не прикоснулся, кроме первой ночи, проводя все остальное время в компании одной черно-белой козы, а не жены, которой клялся в вечной любви.
— Я бы смирилась, будь моей соперницей другая женщина, — исповедовалась она, прежде чем окончательно покинуть остров. — Даже если бы меня вычистили, я бы сумела отбить своего мужа у педераста. Но моя мать меня не научила тому, как бороться с козой. Что теперь ему может показаться во мне соблазнительным?
Педро Печальный считал ниже своего достоинства отвечать на подобные обвинения. Он невозмутимо продолжал жить той жизнью, к которой привык, занимаясь нелегким трудом пастуха и время от времени наведываясь в Ад Тимафайа. Но после того дня, когда в его отсутствие кумушки из поселка убили его черно-белую козу, он окончательно замкнулся в себе.
Асдрубаль Пердомо вспомнил, как в свое время мальчишки до хрипоты орали неизвестно кем сочиненную песенку, посвященную любовным похождениям пастуха коз из Тихано. В те времена кто-то даже преподнес Педро парочку стопочек огненного пойла, которым не раз травились в таверне поселка. Однако Асдрубалю тогда и в страшном сне не могло привидеться, что такое ничтожество может его погубить. Проблема заключалась даже не в том, что Педро Печальный в совершенстве знал каменный лабиринт острова, и даже не в том, что он обладал талантом выманивать кроликов из каверн и загонять их в свои силки. Угрозу представляли две его собаки, которых он, отправляясь на вулканический остров, каждый раз обувал в некое подобие высоких кожаных чулок, которые шил сам. В них можно было смело часами бродить по морю застывшей лавы — на лапах потом не было ни одной царапины.
— Пусть будет проклята душа этого любителя коз! — пробормотал Асдрубаль. — Этот сучий сын может сделать так, что его псы учуют мой след, как бы я ни прятался.
~~~
Педро Печальный с самого начала понял, где мог скрываться сын Пердомо Марадентро, ибо не зря вот уже сорок лет топтал море окаменевшей лавы, которую считал исключительно своей собственностью, так как, если оставить в стороне «Ислоте-де-Иларио» и некоторые из самых доступных и живописных кратеров, находящихся на периферии, никто и никогда не отважился бы претендовать на бесплодные и злые земли, которые неизменно очаровывали его.
Много лет назад, когда ему пришла в голову проклятая мысль жениться, а потом мерзкая, заплывшая жиром корова его бросила, у него возникло неодолимое желание бежать прочь из поселка, уплыть с острова, найти себе место, где никто и ничего о нем не знает. Тогда он собрал то немногое, что у него было, и зашагал по дороге в сторону Арресифе, однако, стоило ему миновать Сан-Бартоломе и потерять из виду цепь вулканов, рядом с которыми он родился и от которых никогда не уходил так далеко, он почувствовал, как все его тело вдруг обмякло, а внутренние силы, позволявшие ему часами не присаживаться, никогда не уставать — в общем, жить припеваючи, полностью его покинули.
Педро Печального мать зачала, раскинувшись на песках, в одну из ночей, когда на небе стояла полная луна. И на свет он появился ночью, в полнолуние, в тени одного из самых высоких кратеров Тимафайа.
Так как сын никогда не знал своего отца, в детстве он представлял его неким прекрасным существом, возникшим из земных недр, поднявшимся из глубин самых высоких вулканов, потому-то он предпочитал водиться с козами, ящерицами и кроликами. Он не в силах был понять и принять людей.
Так и в селении никто не мог понять его, когда он пытался объяснить — почти всегда пьяный, — что испытывал, сидя в лунные ночи на краю одного из кратеров, когда даже ветер преклонялся перед суровым величием Тимафайа. Педро долгими часами с восхищением всматривался в отблески лунного света на гладкой поверхности лавы, контрастирующей с бездонной темнотой вулканического пепла, который, казалось, проглатывал луну.
