Такэо Арисима - Женщина
Спустя несколько секунд, показавшихся Йоко бесконечно длинными, она, разбитая, опустошенная, вытерла губы платком и беспомощно осмотрелась. Палуба была такой же пустынной, как океан. Ярко светившиеся иллюминаторы уже занавесили, вокруг царили темнота и безмолвие. Видя, что стесняться некого, Йоко снова перегнулась через поручни. Горячие слезы обожгли щеки. Туманные образы печального прошлого давили на сердце, будто упавший с высоты огромный камень. Постоянное душевное напряжение, не покидавшее ее с самого начала сознательной жизни, сейчас, казалось, ослабло, и горькие слезы принесли облегчение. Лоб у нее стал холодным, как у мертвеца. Йоко плакала, и в то же время ее неодолимо клонило ко сну. Вдруг глаза ее широко раскрылись, будто от страха, и ею снова овладела смутная печаль – печаль, облегчающая душу. Еще школьницей Йоко на людях никогда не давала волю слезам. Она была убеждена, что незатаенные слезы принижают человека до положения нищего, который молит о сострадании. Но сейчас она могла бы плакать при всех не стыдясь, ей даже хотелось, чтобы кто-нибудь увидел ее слезы. Она жаждала сочувствия и плакала, плакала, как ребенок.
На другом конце палубы послышались шаги. Шли как будто двое. И Йоко, до этой минуты готовая поплакать у кого-нибудь на груди, вся внутренне подобралась, торопливо смахнула слезы и хотела уже уйти в каюту, но не успела. Супруги Тагава были настолько отчетливо видны, что притвориться, будто не замечает их, Йоко не могла. Она едва успела вытереть слезы и поправить прическу, как чета Тагава подошла к ней.
– Ах, это вы? А мы немного задержались. Как долго вы стоите здесь? Вы не замерзли? Как самочувствие?
Госпожа Тагава говорила своим обычным снисходительным тоном, заглядывая в лицо Йоко. Супруги, как видно, догадались, что произошло с Йоко, и это было ей неприятно.
– Не знаю, мне почему-то стало плохо, наверно, потому, что давно не была на воздухе…
– Стошнило? Ах, как нехорошо!..
Тучный доктор Тагава согласно кивал головой. Он был в теплом пальто, его жена – в шерстяном костюме и меховой шапке, надвинутой до бровей. Изящная и стройная Йоко вполне могла сойти за их дочь.
– Не хотите ли прогуляться с нами? – предложил Тагава.
– Вам полезно размяться, немножко разгоните кровь, – добавила его супруга.
Пришлось принять приглашение. Йоко с тоской прислушивалась к стуку их каблуков и шарканью собственных комнатных туфель. Пароход по-прежнему сильно качало; нужно было все время удерживать равновесие, и Йоко с трудом подавляла досаду.
Доктор Тагава пытался использовать каждую паузу в разговоре с женой для того, чтобы вовлечь Йоко в беседу, но госпожа Тагава всякий раз спешила ответить за нее и тем самым лишить ее возможности сказать что-нибудь. Разговор не клеился, но Йоко это радовало, но крайней мере она могла подумать о своих делах.
Словно забыв о ней, супруги Тагава болтали о разных пустяках. В том состоянии душевного напряжения, в котором находилась Йоко, ее не интересовала их бессмысленная болтовня, она скорее раздражала, так как мешала сосредоточиться на своих мыслях. Но вдруг Йоко уловила слово «ревизор», произнесенное госпожой Тагава, и ей показалось, будто она наступила на иголку. Она стала прислушиваться к дальнейшему разговору со смутным беспокойством, которое никак не могла подавить в себе.
– Он, видно, человек бывалый, – промолвила госпожа Тагава.
– Пожалуй, да, – согласился муж.
– Говорят, мастер играть в рулетку.
– В самом деле?
Супруги умолкли. Йоко вся обратилась в слух, надеясь услышать еще что-нибудь о ревизоре, но они, по-видимому, не собирались больше говорить о нем, и Йоко, разочарованная, вернулась к своим мыслям. Однако после длительной паузы госпожа Тагава опять заговорила о Курати:
– Так неприятно сидеть рядом с ним за столом.
– Что же, тогда попроси госпожу Сацуки поменяться с тобой местами.
Йоко пыталась в темноте разглядеть лицо госпожи Тагава, которая в это время шутливо возразила мужу:
– Но супругам не полагается сидеть за столом рядом. Не правда ли, Сацуки-сан?
Она, смеясь, повернулась к Йоко, хотя ничуть не интересовалась ее мнением. И вдруг, будто только сейчас вспомнив о своей спутнице, госпожа Тагава начала обиняками выспрашивать подробности ее прежней жизни. Время от времени господин Тагава любезным тоном вставлял какое-нибудь слово или фразу. Йоко отвечала сдержанно, стараясь не слишком уклониться от истины, но постепенно вопросы стали касаться самых интимных вещей, и Йоко подумала, что госпожа Тагава лишена такта светской дамы, какой, по-видимому, себя считает. Собственно говоря, ничего обидного в этих вопросах не было, но Йоко воспринимала их почти как публичное оскорбление. С назойливым любопытством госпожа Тагава расспрашивала о мельчайших подробностях, касавшихся не только Йоко, но даже Кимура. Для чего это ей понадобилось? Порой старики находят некоторое утешение в том, что многословно и нудно рассказывают о далеком прошлом… Но Йоко не старуха. Она не станет ворошить прошлое, с которым решила покончить… Однако ответить Йоко не успела – Тагава посмотрел на часы: «Без десяти восемь, пора возвращаться в каюту». Спускаясь по трапу, госпожа Тагава, то ли не замечая состояния Йоко, то ли делая вид, что не замечает, вдруг осведомилась:
– А что, ревизор и к вам заглядывает?
Этот кажущийся невинным вопрос привел Йоко в ярость. Быть может, ответить колкостью? Йоко это умеет! Но она проговорила нарочито спокойно:
– Да нет, совсем не бывает, – сделав ударение на слове «совсем», чтобы вызвать у госпожи Тагава сомнения.
– Правда? – понизив голос, произнесла госпожа Тагава, все еще притворяясь, будто не понимает настроения Йоко. – А нас он навещает так часто, что это начинает меня стеснять.
«Напыщенная дура!» – хотелось крикнуть Йоко. С этой минуты в ней укрепилась враждебность к госпоже Тагава – а может быть, это была просто ревность? Если бы госпожа Тагава оглянулась сейчас на Йоко, она в страхе спряталась бы за спину супруга. Впрочем, Йоко успела бы молниеносно, как всегда, изобразить на лице радушие и приветливость. Йоко молча откланялась и ушла к себе в каюту.
Там было по-прежнему душно. Тошнота прошла, но лучше Йоко не стало. Швырнув боа на пол, она опустилась на диван.
Йоко не узнавала себя. Случалось, что у нее сдавали нервы и она места себе не находила, тогда она не выносила запахи, которых другие просто не замечали; ей казались нелепыми и оскорбляющими взор цвета одежды; все окружающие почему-то представлялись глупыми куклами; облака, тихо плывущие по небу, вызывали головокружение. Но такого, как сегодня, с ней никогда не бывало. Ей казалось, что даже нервы шумят, как деревья на ураганном ветру. Йоко с силой скрестила ноги, сжала пальцы правой руки в кулак и вонзила в него крепкие, как алмаз, зубы. По всему телу мелкими волнами пробегала дрожь, как при ознобе. Что это – от простуды или от жары? Йоко не могла понять. Она обвела взглядом каюту, заваленную вещами, с открытым чемоданом посередине. Раздражающий туман заволакивал глаза. Среди прочих вещей Йоко заметила визитную карточку ревизора, схватила ее, разорвала и бросила. Но это оказалось слишком легко, и, сверкая глазами, Йоко стала искать что-нибудь попрочнее, чем этот кусочек картона. Вдруг она заметила, что занавеска на двери не задернута. Словно ошпаренная – ведь ее могли увидеть в этом состоянии – Йоко вскочила с дивана. Ей даже померещилось, что за дверью мелькнуло чье-то лицо. Тагава? Его жена? Нет, не может быть. Они ведь ушли к себе. Ревизор?..
Йоко похолодела, словно ее увидели голой. По телу пробежала дрожь. Не долго думая, она схватила валявшееся на полу боа, прижала его к груди, потом вытащила из чемодана шаль и выскочила из каюты.
Пароход качало, деревянные его части как-то особенно зловеще скрипели и скрежетали в ночной тишине. Угрюмо светился неподвижный огонек свечи в гироскопе.
По-прежнему за бортом одна на другую громоздились волны. Из огромных труб валил дым. Прорезав безлунное небо, дым низко стлался над морем – угольно-черный Млечный Путь.
13
Во тьме ночи облака угадывались лишь там, где не было видно звезд. Молчаливое небо отсвечивало стальным блеском, то уходя в головокружительную высоту, то угрожающе нависая над головой. Казалось, оно раскинуло необъятные крылья над темным океаном. А оттуда, из мрака, с ревом вздымались волны. Они кидались друг на друга, с грохотом разбивались о борт судна, и Йоко чудилось, будто из глубин океана доносится чей-то вопль:
– О-о, о-о, оэ, оэ!
С трудом сохраняя равновесие на зыбкой, буйно раскачивающейся палубе, она кое-как добралась до мостика и, плотно закутавшись в шаль, прислонилась к белой стене рубки. Тут она по крайней мере была защищена от разбушевавшейся стихии. Снасти над головой скрипели и стонали под напором ледяного северного ветра. Здесь, близ Алеутских островов, было очень холодно, и просто не верилось, что сейчас только конец сентября. Но Йоко почти не ощущала холода. При каждом вздохе застывшая ткань кимоно касалась нежных сосков, вызывая чувственное наслаждение. Ноги окоченели, и Йоко их не чувствовала. Она впала в транс, похожий на сон, ей мерещилась странная волнующая музыка. Йоко словно плыла, мерно покачиваясь, и ее обволакивало какое-то удивительное тепло. Перед ее неподвижным отрешенным взглядом в медленном танце в такт качке судна проходили, мерцая, бесчисленные звезды. Напряженным басом гудели снасти, и в этот гул врывалось тремоло моря: «О-о, о-о, оэ, оэ!» Быть может, это взывала о помощи чья-то душа. А волны разбивались о борт парохода, – они вели теноровую партию. Звуки превращались в предметы, предметы – в звуки, они смешивались… Йоко уже не понимала, зачем вышла на палубу. Думы ее витали в этом наполненном музыкой мире грез и, подобно ласточке, то взмывали вверх, то камнем летели вниз.
