Евгений Алехин - Третья штанина

– Второй раз плачу сегодня, – говорит.

Надеюсь, мои слезы, слезы по мне, горше и весомее, чем слезы, предназначенные сыну священника? Она чуть улыбнулась, я поцеловал ее в щеку, и мы попрощались, как в самой трогательной мелодраме. Поехал встретиться с Антоном.

Мы выпивали с Антоном от души, вспомнили всех общих знакомых, купили еще алкоголя и обезболивающее. Антон сказал, что был в аптеке раз и случайно прочитал состав на упаковке, попробовал как-то съесть весь стандарт, и эффект превзошел его ожидания. И когда он съел этот самый стандарт уже при мне, он сказал, что теперь его мнение изменилось, и он, возможно, больше не гомосексуалист. Однако женщины его тоже совсем не вдохновляют, предупредил он мое заблуждение, теперь он на всех смотрит с отрицательным равнодушием, довольствуясь одним онанизмом, поскольку себя он считает наиболее близким и наиболее совершенным из всех людей, которых знает. Мне показался разумным его подход, помню, я пьяный очень расхваливал такой подход и сам сказал, что во что бы то ни стало буду человеком такой ориентации. Потому что только так можно сохранить здравый смысл, что, вместо того чтобы сходить с ума из-за двух женщин, вместо того чтобы разрываться между Надей и Васильевой, я буду держать свое сознание в тонусе, находясь с собой наедине. Так и сказал:

– Лучше я буду держать свое сознание в тонусе, находясь с собой наедине!

Помню, дело было на кухне у Антона, я тогда держал стакан с вином и курил, оперевшись на подоконник. И думал я тогда, что Антон решил мои беды.

Он поддержал меня, сказал: добро пожаловать к себялюбам – и скоро пошел спать, а я еще пил и проснулся с опухшим лицом, принял душ, выпил банку пива и поехал в институт.

На этот раз я был не так чувствителен, как вчера, потому что похмелье еще не началось, и легко вошел в диалог с охранником.

– Вам куда?

– Я подавать документы на сценарный факультет.

– Третий этаж, налево.

Этот диалог, подумал я, охранник повторяет примерно пятьдесят раз в день. И я пошел на кафедру, заполнил заявление. С документами моими было все в порядке, только нужно было заверить справку формы 086У в медпункте.

Врач повертела мою справку.

– В армии служили? – спросила она. Видать, себя развлекает, как я понял по ее тону.

Нет, говорю.

– А почему вы не в армии?

Не годен, говорю.

– А почему не годен? Тут написано, что здоров, – тыкает в справку.

Справка-то для учебных заведений, говорю, а у меня гипертония и плоскостопие, говорю. С ними учиться можно, говорю, а вот в армию лучше не ходить. Она посмотрела на меня вдруг строго:

– А вам не стыдно с гипертонией и запахом алкоголя приходить в институт? Документы подавать пришел.

Я тут же нашелся, соврал, что я только с самолета, а летать я боюсь. Вот и выпил, пока летел, чтобы избежать паники со своей стороны. Она меня проткнула взглядом насквозь, поставила печать на справке и отправила куда подальше.

В приемной комиссии мне дали направление во вторую общагу, на котором было написано: «Директору общежития», и, оказавшись в общаге, первым делом я зашел, соответственно, в кабинет директора. Директор оказался мужчиной кавказской национальности, но и сильно похожим на большого седого индейца. Он сидел за столом, полным угощений, один и пьяный чрезвычайно. Это – мой директор, думаю, такой директор по мне, думаю. Он повернулся ко мне и сказал:

– Я друга встрэтил, понятно? Встрэтил друга и рад этому.

– Мне заселиться нужно, – сказал я ему на это.

Он посмотрел на меня внимательно, послал в задницу и сказал, что мне нужно к коменданту. Когда я закрывал дверь, слышал, как он сказал уже тише:

– Я друга встрэтил. Хорошего друга.

Я постучал в следующий кабинет. «Комендант».

– Условия у нас полевые, – сказала комендант. Дала мне матрас с подушкой, свернутые и засунутые в огромный серый пакет, и велела идти за ней.

– Вам придется жить в библиотеке, потому что вы явились в последний день, и все комнаты уже заняты. Но там нормально. Тем, кому достались раскладушки, не досталось матрасов, и наоборот. Так что придется спать на полу.

И меня заселили в библиотеку, где в общем счете жило примерно шестнадцать (плюс-минус два) человек. Была среди нас даже одна девушка, которая спала в углу со своим парнем. Они оба были художники, на художников поступали, ну и было три сценариста, или четыре, или пять, пара режиссеров, операторов, неважно, потому что я полетел в свое персональное путешествие на край ночи. В первый день я потратил большую часть денег, которые у меня были с собой: накупил алкоголя. Я пытался сагитировать всех пьянствовать, но большая часть людей отказалась. Затем все куда-то полетело, и со мной остался пить только какой-то бородатый Леша. Он поступал на заочное сценарное – человек, который, видимо, всегда занимался пьянством. Мы напились, а потом с утра сходили за пивом, и деньги мои спели свою песню, но зато мы занесли две банки пива директору общежития, которого звали дядя Гурам, и он был благодарен, так что теперь он стал нашим товарищем, а это могло пригодиться. Я иногда трезвел и знакомился с кем-то из пассажиров библиотеки, а потом ехал дальше по своей астральной путевке, засыпал пьяный, просыпался пьяный, будил бородатого Лешу, мы пили водку, пили портвейн, пили пиво, курили на лестнице, выходили выпить на улицу. Не знаю, чем занимались в это время остальные и чем я занимался сам. Говорят, что в течение двух или трех дней так оно и было: я только пил с Лешей с перерывами на сон, два часа пьем, час спим. А иногда я пил без него – если не мог добудиться.

А потом я проснулся утром, и Леши не было. К нему в тот день должна была приехать жена, насколько я помню, и он был с ней. А я проснулся и понял, что пора прекратить. К тому же у нас сегодня была консультация, а назавтра – экзамен. Я огляделся. Наше жилище походило на казарму, только теперь мы расставили большие библиотечные столы. На них можно было спать, это было удобнее. И только некоторые все еще пользовались раскладушками.

Кто-то еще спал, а кого-то уже не было. Возле пластмассового мусорного бака стояли в ряд бутылки и пивные банки. Очень много, черт знает, сколько. Я выбрал недопитый портвейн, сделал глоток. Глоток освежал, но я сказал себе: стоп. Я взял тот большой мешок, в котором мне выдали матрас, и скидал в него все пустые бутылки. А заодно полбутылки портвейна.

– Великий писатель решил не пить? – спросил у меня парень, поступавший на экономический.

– Хватит, – говорю.

Я спускался по лестнице и думал, неужели пронесло? Сумасшествие было так близко, но неужели меня пронесло? Я нес мешок объемом в три раза больше моего туловища, битком набитый пустыми бутылками, которые гремели, вселяя в меня гордость: мы все это выпили вдвоем с бородатым Лешей. И я себя нормально чувствовал.

Героически вернувшимся с поля брани. Только, когда я проходил мимо вахты, одна вахтерша сказала другой:

– Вы только посмотрите! Это у нас такие ребята поступают!

И сказала мне:

– Третий день тут, а уже столько бутылок!

Я вышел из общаги, дошел до мусорного бака. Выкинул все. Я почувствовал в себе силу: нужно быть идиотом, чтобы столько пить. Героем. Я почувствовал в себе лучи солнца, доброту, что вот только что я прошел по краю и остался цел. Я зашел обратно в общагу, прошел через вахту и слышал опять вахтершу:

– Ребята к нам поступают. Пьяницы, а не ребята.

У нас была консультация, на которую я пошел с Седухиным и Лемешевым. Оба они шли на второе высшее образование, то есть были чуть постарше меня. Седухин из Перми, а Лемешев из маленького города в Беларуси. Они рассказали, что, пока я был пьян, я успел всем напиздеть, что я великий писатель, сказать, какую литературную премию получил, что ругал всех русских классиков злостно, и кое-что рассказали о моем поведении. Еще сказали, что мы поступаем к мастеру Арабову, который считается чуть ли не сценарным богом авторского кино в России и Европе. Я никогда о таком не слышал, но и Седухин с Лемешевым тоже ничего о нем не знали, и ладно. Во ВГИКе мы встретили бородатого Лешу, он пришел на консультацию со своей женой. Я разглядел его на трезвую голову и понял, что трезвый я бы не стал дружить с этим человеком, черт знает почему, но он был каким-то не таким. Может, слишком несчастным, чувствовалась в нем душность плохого писателя. Его жена испуганно на всех смотрела, а он ее отстранил от нас, будто боялся, что мы ее съедим. Он был трезв.

Мы разошлись с Лешей по разным аудиториям, наконец началась консультация. Мы сидели с Седухиным и Лемешевым и веселились втихую. Мне дико хотелось в туалет. Женщина рассказывала о мастерской сценарной, в которой она будет вторым мастером, и о первом экзамене. Литературный этюд, шесть часов. Да можно роман написать за шесть часов – хихикаем мы с Седухиным и Лемешевым. А в аудитории сидит множество юных графоманов и графоманок, вот бы прямо сейчас расстрелять их всех, думаю. Ох, прямо сейчас. А мне хочется в туалет, я встаю и говорю, извините, пожалуйста, а самого трясет.