Марта Кетро - Осенний полет таксы

К их счастью, мне захотелось гулять, и я упорхнула на Тверскую. Как назло, в тот день навстречу попалась куча знакомых, и каждого из них я одарила чем-нибудь вежливым и милым.

– А что это ты в Москве сидишь, разорился?

(На рассказ о ссоре с любовницей):

– Не переживай, зато Иисус любит тебя.

– Бога нет.

– Так что, тебя совсем никто не любит? Ну ты лу-у-узер…

– Да у этой тётки не то что vagina dentata, а запущенный вагинальный пародонтоз, по глазам же видно…

– А зимой я умру с голоду.

– Почему?

– Ну, жиров и углеводов я почти не ем, основная энергетическая ценность рациона в белке, а белок в яйце, а яйцо в утке, утка в зайце, заяц в лисе, а лисы у меня нет, только писе-е-ец. И тот прошлогодний.

Этот последний собеседник, сраженный логикой и красноречием, догулял со мной до метро и, видимо, кой-кому позвонил, потому что муж заботливо принял меня прямо на «Щуке». Я радостно рассказывала, какой был дивный день, и тут до меня дошло.

– Это же таблетка. Чёрт, в ней всё дело. Как же я не догадалась. Господи, что я несла… если бы только вовремя сообразила!

– А что бы изменилось?

– Понимала бы, что слегка неадекватна, следила за языком, а так казалось, что всё в порядке. Только, думаю, чай у них какой-то забористый, накрывает и накрывает.

– Ну да, пилюля постепенно растворялась.

– И все эти люди… о боже… что я говорила!

Думаете, я замолчала? Ха. Уже осознавая своё состояние, я аккуратно написала несколько писем и с десяток комментариев в блогах (извините все!), а потом снова начала болтать. Мы пошли гулять, я поймала какого-то кобелька и трепала его, хотя обычно не люблю прикасаться к собакам. По ассоциации рассказывала мужу:

– Я говорила тебе, что у меня фобия – боюсь увидеть мёртвое животное? В позапрошлом году попадалось слишком много мёртвых животных, и не только голубей, кто ж их считает, но и очень ценных котиков, а также собак, которых не люблю, а всё-таки жалко. Так вот, с тех пор я смотрела на каждый чёрный пакетик на земле и боялась, что это мёртвое животное. А теперь фобия пошла дальше: увидев любой предмет, я уже не сомневаюсь, что это мёртвое животное, и только обречённо гадаю, какое. Сегодня роликовый конёк в песочнице приняла за мопса.

– Мёртвого?

– А то! Очень жалко.

Приблизительно в четыре утра мы встретили знакомых, они сидели на деревянных ступеньках, ведущих к железнодорожной насыпи, и беседовали.

– Парни, а чего вы такие медленные?

– А мы покури-и-или…

– О, круто, а мы на стимуляторах!

Через десять часов после приёма пилюли стало сводить челюсти, как от фенэтиламина, но думаю, это от болтовни, в жизни столько не разговаривала. Потом попустило, я заснула, и следующие двадцать часов меня не было.

Окончательно проснувшись, прочитала описание и заново поразилась рекомендованным дозам – три раза в день. А что, если нормальные люди и должны себя так чувствовать, вдруг они всегда так живут? С учётом того бреда, который ежедневно выбалтывается в интернете, не удивлюсь.

Из хорошего могу сказать, что достаточно одной таблетки – задыхаться я перестала. Только в издательство теперь ехать немного неловко.

Дима позвонил сказать, что сел в поезд, всё в порядке.

– Значит, у тебя без потерь, – уточняю я, – ничего не сломал, ничего не про… не потерял? – Вообще я намекала на его усложнившиеся отношения с телефонами, но на ум сразу пришли железные шарики. Да, он такой.

В выходные я занималась хозяйством. Собственно, поначалу ничто не предвещало беды: где-то за окном давали жару, но наши каменные стены хорошо держали прохладу, в ноутбуке я закольцевала концерт Фёдорова, в мисочке лежала черешня, а для рома ещё было слишком рано. И в этот момент блаженного безвременья я посмотрела на плиту и ощутила беспокойство – мне захотелось её вычистить. Правда, в доме кончились резиновые перчатки. Но захотелось. Но кончились.

Ну и всё, Лёня уже в третий раз завёл мою любимую мантру «долго не бывал где не был я не падал я был не был над землёю над водою как-то где-то как ты где ты как я буду где я буду ждать буду ждать», а я поняла, что вполне могу написать колонку «десять способов развлечься, не снимая трусиков», потому что первый пункт уже есть, а дальше дело техники. И пункт этот гласил: «Почистить плиту “Шуманитом” без перчаток». Клянусь, я чувствовала, как растворяются ногти.

Потом ушла гулять. В эти ночи у меня было очень много полной луны, которая одна заменяет всё в жизни: не знаю, как объяснить, но она мне вместо еды, и сна, и дома, и вместо любви, и вместе с ней. Она наполняет собой тексты, тарелки, бокалы и постели, подменяет чувства и путает следы. Пишет за меня письма и разъезжает по городу, нарядившись в тёмные юбки и светлые шали. А я что – я ничего.

Вернулась, когда светало, в кухне уже серенько, лампу можно не включать. Решила выпить «постельную» – стременную обычно в жару не пью, предпочитаю гулять тверёзой, но на сон считаю уместным. Чёрный ром, знаете ли, волшебный.

И, долго ли коротко ли, захотелось чаю. Недавно мы завели электрический чайник, я его немного опасаюсь, но использую. Нажимаю на кнопочку, жду.

Тут надо понимать, что к тому моменту у меня уже не кровь, а коктейль «Ворон» – в ней ром, и луна, и синяя ночь на дне. И сквозь это всё я замечаю – что-то пошло не так. Чайник пошумел-пошумел, а потом вдруг изменил тональность и начал затихать. Чёрт, думаю, сломался. Выключаю, жду, включаю – та же беда. В общем, я провела так довольно много субъективного времени (за реальное не поручусь), а потом плюнула и легла спать, не попимши.

И только днём случайно заметила, что перед закипанием звук всегда меняется, на несколько секунд становится тише, а потом уже начинается свирепое бульканье. И в эти несколько секунд я исхитрилась вписаться и растянуть их на долго-долго – субъективного времени.

Это я к чему впадаю в подробности? С ромом пора завязывать. С луной тоже надо как-то аккуратней, не переедать. Но я не могу отделаться от ощущения, что не Дима сейчас сел в поезд и возвращается, а я. Снова еду, отпущенная из лунных шелков, возвращаюсь к твёрдой зелёной земле, простым трёхходовым решениям, к часам, что длятся по шестьдесят минут, к истинным чувствам. А морок она потихоньку забирает, втягивает в себя золотистую дорожку, сворачивает лестницу, закручивает светлые косы – девочка моя, хозяйка, луна.

У Ялома попался прелестный зачин: «Давным-давно, когда гениталии ещё принято было называть интимными местами»…

Так вот, приблизительно в те первобытные времена мы с Димой шлялись по Крыму и забрели на Ат-Баш. Точнее, туда заехали на татарском «москвиче», который чуть не рассыпался по дороге, но – заехали. Видели Белые шары, потом долго шли по плоскому полю, оно уже было желтое к августу, я едва не наступила на гадюку. Переночевали под скалой, а утром начали спускаться по лесной тропе.

Дорога вниз была не особенно крутая, но оттого длинная, на несколько часов. И всё время надо идти на специфических этих мышцах, кто танцует, тот знает, которые задействованы при спуске, – верхняя часть икры, потом над коленом и ещё на животе какие-то. А на спине, само собой, рюкзак с моим девичьим имуществом, примерно кил десять, что было четвертью моего веса. Который тоже сообщал нетипичную нагрузку. И так сколько-то часов (потому что медленно, я быстро не могла).

А потом мы всё-таки спустились, последние метры были уже совсем по крутой горке, немного даже на попе, но я слезла и встала на ровное. И тут мне стало легко.

Это даже не то слово – какое-то парение и абсолютное счастье, и я понеслась так, что срулила с тропы, напугала козу, врезалась в ежевику и распорола ногу. А потом ещё догадалась снять рюкзак.

Даже и не вспомню, когда была счастливей.

Я уезжала совершенно неподготовленная к иерусалимскому синдрому, который, с моей точки зрения, выглядел так: турист внезапно одевается в белое и ощущает особую связь с Иисусом. А я не взяла с собой ничего белого и несколько тревожилась. Но, подумала я, они там наверняка знают толк в извращениях и должны на каждом углу продавать тоги не дороже десяти шекелей. Если вы обеспокоились, спешу сообщить, что jer-синдром в моем исполнении несколько отличился от традиционного: в какой-то момент я с невыносимой остротой, как мы это любим говорить, ощутила, что со мной-то все в порядке и с этим городом тоже, но вот московская публика непоправимо рехнулась. Верьте мне, по почте приходили странные письма, очень странные. Перед отъездом я отметила начало весеннего обострения у моих корреспондентов, но то были и без того записные психи, а тут вдруг оживились априорно нормальные и юридически вменяемые, которые как бы даже и по делу, но отчего-то в неуловимо безумной тональности. Понадобилось несколько дней, чтобы понять, что это всего лишь наша типичная московская интонация, порожденная уверенностью в собственной важности и в нахождении себя в центре мира. И мне, понимаете ли, все это стало отчетливо видно и слышно, потому что в центре мира-то на самом деле нахожусь я.