Су Тун - Последний император
По моему приказу палачи разложили перед залом орудия пыток. Когда все было готово, в Зал Чистоты и Совершенства вернулся посланный за Дуаньу евнух, который доложил, что четвертый принц Дуаньу одевается после ванны и скоро прибудет.
Придворные евнухи тайно усмехались, глядя на появившегося перед Залом Чистоты и Совершенства Дуаньу.
Горделиво выступая, тот подошел к столику, на котором были разложены орудия пыток. Как ни в чем не бывало, он взял маленький нож и стал вертеть его в руках. «Что за забава у вас сегодня?» — безмятежно обратился он к стоявшему рядом придворному палачу. Тот ничего не ответил, и я собрался было спуститься по ступенькам, как вдруг раздался пронзительный вопль Яньлана: «Его величество гневается, четвертый принц. Убегайте, скорее!»
Заслышав этот вопль, Дуаньу так перепугался, что даже изменился в лице. Он повернулся и побежал, приподняв полы теплого халата. Хлопая кожаными сандалиями, он прорвался через выстроившихся дворцовых евнухов с криком: «Матушка Вдовствующая Императрица, спаси!» В этом паническом бегстве он выглядел и жалко, и смешно. Устремившиеся вслед за ним евнухи через несколько минут вернулись и доложили, что Дуаньу действительно побежал прямо в Зал Парчовых Узоров Матушки Вдовствующей Императрицы.
План тайно применить к Дуаньу «дворцовое наказание»[29] сорвался. Свой гнев я выместил на осведомителе Яньлане, потому что не мог понять, как он мог так низко пасть. «Презренный раб, теперь ты отдувайся за Дуаньу!» И я приказал палачу влепить Яньлану триста плетей за то, что он помешал мне осуществить наказание. Однако наблюдать за мучениями Яньлана было невыносимо, поэтому, исполненный негодования, я вернулся в зал и слушал звонкие удары плети по его телу из-за занавески.
Я на самом деле не понимал, почему Яньлан проявил себя таким ничтожеством, и подумал, не передалось ли ему это от презренного кузнеца-отца. Может, его подлая душонка — следствие рождения в подлом сословии? Звонкие удары не стихали, вместе с ними доносились стоны и женственные всхлипывания Яньлана. Он не переставая твердил, что для раба немного боли — ерунда, главное — дела государства, и что он, раб, умрет без тени сожаления за то, чтобы государь и четвертый принц перестали ненавидеть друг друга.
Эти слова тронули меня, и, испугавшись, что тщедушный Яньлан может умереть под кнутом, я велел палачу прекратить наказание. Яньлан скатился со скамьи, где его секли, на землю, с трудом встал на колени и стал благодарить меня за оказанную милость. Персиковый румянец не исчез с его круглого личика, но щеки были залиты горячими слезами.
— Больно?
— Нет, не больно.
— Лжешь. Как может быть не больно после сотни ударов плетью?
— Ваше благоволение, государь, позволило вашему рабу забыть про боль.
Притворство Яньлана показалось мне забавным. Временами меня тошнило от его раболепия, но гораздо чаще мне это нравилось, я даже этим наслаждался.
В самом начале моего правления происходило множество непростых событий. Записки литераторов и ученых о том, как мирные времена во дворце и за его пределами сменялись периодами превратностей судьбы и житейских неурядиц, составили целые тома, а рассказы о том, что происходит при дворе, широко разносились по всему царству. Что касается меня, то самой незабываемой в памяти осталась первая зима моего правления.
В ту зиму мне исполнилось четырнадцать лет. Однажды, как раз после большого снегопада, я со стайкой юных дворцовых евнухов пошел к цветочному павильону играть в снежки. Рядом с павильоном стоял без дела котел для приготовления эликсира, которым пользовались при жизни моего царственного батюшки, и снегу там намело больше всего. Я случайно наступил на что-то мягкое, и, раскопав снег, обнаружил замерзшего в непогоду старого дворцового слугу.
Это был труп безумца Сунь Синя, которого я прекрасно знал. Не знаю, зачем он накануне ночью остался в снегопад рядом с котлом. Может быть, так одурел, что никакие лекарства ему уже не помогали, а может, собирался еще раз зажечь огонь посреди снежной мглы, чтобы приготовить эликсир долголетия для покойного императора.
Руки Сунь Синя крепко сжимали незажженную растопку для котла. По-детски свежее лицо было влажным от снега. Темно-красные губы недоуменно раскрылись, и мне почудилось, что я слышу хриплый старческий голос: «Ну вот, Сунь Синь умер, и бедствия скоро обрушатся на царство Се».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 5
Умная, живая и сообразительная Хуэйфэй[30] была родом из семьи богатых торговцев в Пиньчжоу. Милая и послушная, как ягненок, в моих объятиях, да еще и писаная красавица, она на голову превосходила всех остальных моих наложниц и держалась среди них особняком, как гордый павлин несравненной красоты. Я настолько привязался к ее чарующей, невинной улыбке и к особенному, похожему на аромат орхидей, запаху ее тела, что не отпускал ее от себя ни на шаг, и меня очень расстраивали многочисленные скандалы во дворце, вызванные ее привилегированным положением.
Помню, в первый раз я встретил Хуэйфэй ранним весенним утром у Юйхэ — Царской речки. Тогда она была еще совсем юной и попала во дворец недавно. Я проезжал верхом через мостик, и цокот копыт спугнул стайку птиц на берегу и напугал быстро бежавшую вдоль речки девушку. Сквозь тонкую дымку водяного тумана было хорошо видно, как она, раскинув руки, машет ими, словно птица в полете. Когда пичуги взлетали, девушка взмахивала широкими рукавами, подражая им. Стоило им сесть, она резко останавливалась и, поднеся пальцы ко рту, начинала щебетать по-птичьи. Моего коня она заметила, лишь когда стая, вспорхнув, исчезла за кронами ив. В панике она метнулась за одно из деревьев и изо всех сил обхватила ствол руками. Лицо-то она скрыла, а дрожащие розовые ручки с изумрудными браслетами на запястьях оставались до смешного на виду.
Я тронул коня хлыстом и, подскакав к дереву, дотронулся до обнимающих ствол маленьких ручек хлыстом. «А ну-ка покажись». Девушка тут же испуганно вскрикнула. Но по-прежнему прятала лицо и выходить отказывалась. Я еще раз дотронулся до нее, и из-за дерева снова послышался крик. «Давай, выходи, не то придется пустить в дело хлыст», — невольно рассмеялся я.
Из-за дерева показалось бесподобно прелестное девичье лицо, на котором отражались панический страх и трепет. Ясные глаза и белоснежные зубы блистали такой пленительной красотой, что дух захватывало. Я смотрел на нее, как завороженный.
— Простите меня, ваше величество. Ваша рабыня не знала, что это вы, государь. — Девушка упала на колени, но в то же время исподволь с любопытством поглядывала на меня.
— Значит, ты знаешь, кто я? Почему я никогда не видел тебя раньше? Ты прислуживаешь в покоях госпожи Хуанфу?
— Ваша рабыня во дворце недавно, мое имя еще не занесли в дворцовый реестр. — Она еле заметно улыбнулась, чуть подняв при этом опущенную голову, и посмотрела мне прямо в глаза смелым и лукавым взглядом. — По вашему поведению и внешности, государь, по вашей царственной осанке я почти тут же догадалась, что это вы, хотя никогда не имела счастья видеть вас раньше. Вы — величайший из великих, повелитель славного царства Се.
— Как тебя зовут?
— У вашей рабыни еще нет имени. Надеюсь, вы, государь, пожалуете мне его.
Соскочив со своего скакуна, я поднял ее с колен. Таких чистых душой, таких очаровательных девушек я никогда не встречал во дворце. И никто никогда не осмеливался так говорить со мной. Я взял ее за руку. В хрупкой и гладкой ладони был зажат лепесток яблони-китайки. «А давай покатаемся вместе». Я усадил ее на коня, и она сначала в смятении воскликнула: «Я не умею ездить верхом!» Но потом серебряным колокольчиком раскатился ее радостный смех: «А ездить верхом интересно?»
Мне не описать ту радость и волнение, что я испытал при первой встрече с Хуэйфэй. Помню лишь, что после катания с ней в то утро прежней неприязни к девушкам я уже не испытывал. Исходивший от ее одежды и иссиня-черных волос свежий и завораживающий аромат напоминал тонкий запах распускающихся темных орхидей. Мой скакун неспешно рысил вдоль Царской речки на задворки дворца Се. Вставшие спозаранку садовники отрывались от стрижки деревьев и кустов и глазели издалека на царского скакуна и двоих его седоков. И для этих изумленных донельзя садовников, и для меня, и для польщенной монаршим вниманием Хуэйфэй то утро стало действительно незабываемым.
— Ты сейчас училась летать, как птица? — спросил я Хуэйфэй, когда мы ехали верхом.
— Да. Я люблю птиц с детства. А вы, государь, любите?
— Даже больше, чем ты, — сказал я, задрав голову. Над Байгунмэнь — Воротами Солнечных Часов — медленно вставало солнце, и по небу разливался широкий поток золотистого света. Птиц, которые по утрам обычно сидели на покрытых глазурью плитках карнизов, на месте не оказалось. «Птицы куда-то улетели, — с сомнением проговорил я. — Ты появилась и распугала всех птиц во дворце».
