Махбод Сераджи - Крыши Тегерана
10
МОЯ ШКОЛА И МОИ УЧИТЕЛЯ
В Иране школьные занятия начинаются в первый день осени. Этот день всегда особенный. Улицы запружены мальчиками и девочками всех возрастов. Все кажутся целеустремленными. Дети выглядят более сосредоточенными и внимательными, даже более опрятными, чем обычно, поскольку матери очень тщательно готовили их к этому.
Ирадж, Ахмед и я вместе идем в школу. Ирадж громко сморкается в белый носовой платок и говорит, что за судьбу всех революционеров, арестованных, замученных и убитых правительством Ирана, должны нести ответственность американцы. Он останавливается и, подняв брови, заглядывает в свой платок, словно удивляясь тому, что вышло у него из носа.
Ахмед качает головой и говорит:
— Ты отвратителен, понимаешь? Моя сестра не взглянет на тебя, будь ты даже Божьим сыном!
Ирадж, как обычно, не обращает внимания и продолжает:
— Мой отец служил в армии полковником. Он знает из первых рук о шпионской деятельности американцев в Иране. Он рассказал мне как-то о гигантском авианосце, оборудованном сложными радарами, который американцы поставили в Персидском заливе для слежения за иранскими антиамериканскими политическими группами. Он говорил, что у американцев есть современная техника, позволяющая видеть сквозь стены, и поэтому он всегда прикрывает половые органы, когда принимает душ.
Мы с Ахмедом пытаемся сохранить серьезность, но это нелегко.
— Они все видят и слышат, — шепчет Ирадж. — Они следят за всеми, все время.
— Тише, — отвечает Ахмед. — Не говори так громко, а то нас услышат.
— Я не шучу, — протестует Ирадж.
— Ну так почему ты не рассказал мне все это до того, как я поделился с миром техникой мастурбации? Теперь эти оппортунистически настроенные капиталисты украдут мои идеи, опубликуют книгу и заработают миллионы долларов.
Потом он поворачивается ко мне и спрашивает:
— Ты полагаешь, поздно получать патент на эту технику?
Я со смехом пожимаю плечами.
— Если бы я жил в Соединенных Штатах, — говорит Ирадж, — то уже бы стал изобретателем, потому что американцы любят новые устройства и поддерживают людей вроде меня с блестящими идеями, которые могут облегчить жизнь человека…
Ахмед перебивает его.
— Давайте организуем мероприятие по сбору средств и купим ему билет в Штаты, в один конец.
Ирадж снова игнорирует Ахмеда.
— Американцы придумали сложные технологии, позволяющие им шпионить за любым человеком где угодно, в любое время.
— Посмотри, что придумал твой чертов Томас Эдисон! — бранится Ахмед.
Словно делясь с нами главным секретом национальной безопасности, Ирадж шепчет:
— Американцы хорошо знали Доктора и испугались, что он осведомлен о мировых делах. Они радировали кому-то в Иране, чтобы его арестовали.
Ахмед смотрит на меня и произносит:
— Понимаешь, тот человек с рацией разговаривал с командой американского корабля в Персидском заливе!
Я укоризненно смотрю на Ахмеда, потому что мне не нравятся шутки на эту тему.
— О, ради бога, — говорит он, — скоро его выпустят. Уж поверь мне — очень скоро он будет на свободе.
Ирадж говорит, что в пятидесятых годах американцы шпионили за другим парнем, гораздо более важным, чем наш Доктор.
Он имеет ввиду Мосаддеха, единственного премьер-министра в истории Ирана, который попал на эту должность путем демократических выборов. В пятьдесят третьем ЦРУ свергло его за ничтожную сумму в шестьдесят тысяч долларов. После возвращения шаха он был помещен под домашний арест до самой смерти, а умер он в марте шестьдесят седьмого в возрасте восьмидесяти четырех лет. Доктор любил повторять, что свержение Мосаддеха было грубейшим в истории просчетом американской внешней политики. «Ни один человек на Среднем Востоке не станет отныне доверять американцам и их дутой поддержке демократии», — гневно заявлял он.
— Тот парень, — продолжает Ирадж, — был слишком известным, и его убийство могло бы вызвать в Иране революцию. Американцы не хотят, чтобы мы были сильными, потому что тогда будет нарушен баланс сил в регионе. Они не хотят, чтобы у нас развивался технический прогресс, потому что тогда они не смогут продавать нам свои технологии.
— Меня интересуют только камеры, позволяющие видеть сквозь стены, — говорит Ахмед. — Я хочу посмотреть, как наши соседи занимаются любовью с женами.
Ирадж озирается по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости никого нет, и шепчет:
— Мой отец считает, что шах — марионетка Соединенных Штатов. Они могут в любой момент дать ему пинка под зад.
Навстречу попадается уличный торговец вареной свеклой, и мы с Ахмедом останавливаемся, чтобы купить немного.
— Вы помрете от этой гадости, парни, — говорит Ирадж. — Посмотрите на этого мужика. Когда, по-вашему, он в последний раз мыл руки?
— Ага, газеты заполнены сообщениями о людях, которые скончались от вареной свеклы, купленной у уличных торговцев, — смеюсь я.
— Он это знает, — подтверждает Ахмед. — Он прочитал все, включая «Сувашун».
Я хлопаю Ахмеда по груди, продолжая поедать вкусное сладкое лакомство.
Ирадж снова громко сморкается, но на этот раз не заглядывает в носовой платок.
— Мой дядя служит в армии генералом, — говорит он, засовывая платок в карман. — Отец тоже мог стать генералом, но он умышленно рано ушел в отставку, так как понимал, что если ситуация в Иране изменится, то новый режим пойдет за генералами скорее, чем за кем-либо другим.
Соглашаясь с ним, я киваю.
— Мой дядя купил дом где-то в Нью-Йорке — это самый крупный американский город у Атлантического океана, — продолжает он с презрительным выражением лица. — У него огромный счет в Швейцарии. Все знают, что, случись революция, мой дядя первым сбежит из страны. А вот отец у меня настоящий иранец и никогда не покинет страну, которую защищал на военной службе. Я тоже никогда не покину Иран!
— Какая досада, — шепчет Ахмед. — С американского корабля в Персидском заливе, вероятно, прямо сейчас телеграфируют новости в американские газеты. Я вижу заголовки: «Второй Томас Эдисон решил остаться в Иране!»
Наша мужская школа похожа на крепость. Трехэтажное кирпичное здание окружено высокими бетонными стенами. Огромные ворота охраняет фарраш, сторож, он следит, чтобы на территорию не заходили посторонние. Двор заполнен мальчишками. Новичков сразу видно по тому, как они робко наблюдают за другими детьми. В первый школьный день всегда случается парочка драк. Стычки обычно прекращаются еще до того, как появляется воспитатель, господин Моради, с длинной толстой линейкой, которой он бьет слишком шустрых.
— Эй, болваны, неужели вы не понимаете, что агрессивность до добра не доводит? — истошно вопит он, колотя зачинщиков линейкой.
Господин Моради — наш учитель физкультуры, хотя в школе нет спортзала. Раз в неделю он заставляет нас выстраиваться во дворе в уличной одежде и проводит свою любимую разминку.
— Раз, два, три, четыре! — кричит он во всю силу легких. — Прыгайте выше, выше, ленивые дурни!
Мы потеем и тяжело дышим, но он не унимается. Он делит нас на группы по четыре человека и велит бегать с одной стороны двора на другую и обратно. Прибежавшие последними выбывают и соревнуются друг с другом, пока не определится «самый ленивый болван в классе». Я часто спрашиваю себя, понимает ли господин Моради разницу между ленивым и медленным. Поскольку сегодня — первый день занятий, господин Моради решает прочитать нам лекцию о дисциплине, вместо того чтобы заставлять бегать взад-вперед по школьному двору.
— Мир стал бы гораздо совершеннее, если бы каждый человек был дисциплинированным. Почему Америка такая могучая страна? Потому что американцы — дисциплинированная нация. Люди в Соединенных Штатах уважают правила, — отрывисто говорит он, сверкая глазами.
Он рассказывает, как однажды ездил в Америку для участия в международных соревнованиях по борьбе и был поражен тем, как люди придерживаются правил уличного движения.
— Все останавливаются при запрещающих сигналах, даже если в противоположном направлении не едет ни один автомобиль. Вот вам дисциплина. Дисциплина означает выполнение правил независимо от обстоятельств. У себя в стране мы не останавливаемся даже на красный сигнал светофора. Мы чувствуем, что правила созданы для того, чтобы их нарушали. Нарушая их, мы находим себе оправдание, потому что мы — это недисциплинированная нация нарушителей.
Он сокрушенно качает головой и продолжает:
— Британцы — тоже дисциплинированная нация. Вы видели фотографии караула у Букингемского дворца? Эти часовые не мигают, даже если поблизости никого нет.
Он указывает на Ахмеда и добавляет:
— Вы можете себе представить Ахмеда в роли часового у Букингемского дворца?
