Нина Шнирман - Счастливая девочка (повесть-воспоминание)
Дедушка Никифор
Мы все втроём заболели «ветрянкой» — я не знала, что бывают такие противные болезни. Всё у меня чешется, а почешешь — всё равно чешется, иногда даже ещё сильнее. Мы каждый день уже с утра ждём, когда Мамочка придёт, у неё есть волшебство против этой болезни. А сейчас нам жарко, температура высокая, мы с Анночкой лежим на сундуке, а Эллочка на своём топчане и говорим про сказку — нам только что её Бабушка прочитала. Сказка называется «Скирлы-скирлы». Медведю ногу отрубили, он приделал себе липовую, взял берёзовую палку, идёт, бедный, и поёт: «Скирлы-скирлы! На липовой ноге, на берёзовой клюке! Все по сёлам спят, по деревням спят! Одна баба не спит, мою шерстку прядет, мое мясо варит!»
Я так рассердилась на эту бабу, что даже чесаться меньше стала! Взяла, это место ещё раз перечитала и говорю:
— Да что же это такая баба-чертовка! Ногу отрубила, да ещё его шёрстку прядет и его мясо варит!
Анночка говорит:
— Я боюсь медведя!
А Эллочка говорит:
— Всё это ерунда!
Я возмутилась и говорю:
— Как это «ерунда»?! Человеку ногу отрубили, его шёрстку прядут, его мясо варят, а ты говоришь «ерунда»! Я бы эту чёртову бабу так избила, я бы её об пол головой била бы и била!
Элка рассердилась и говорит:
— Дай книжку!
Я кидаю ей книжку, она её ловит, открывает, читает и говорит:
— Ну, во-первых, ногу медведю отрубила совсем не баба, а мужик…
— Ну и что, — кричу я, — а зачем она его шёрстку прядет и его мясо варит?!
Элка говорит:
— Всё это глупости — это же сказка, ты прямо как маленькая! — И отворачивается, не хочет больше говорить.
Я лежу и очень сержусь на эту бабу, а пожаловаться некому. Приходит Бабушка и говорит:
— Дети! Я сшила вам «лапочки», сейчас всем надену.
— А зачем? — спрашивает Анночка.
— Понимаешь, деточка, — объясняет Бабушка, — это такая болезнь, что днём и ночью всё чешется и образуются болячки. И вот ночью у тебя личико зачешется, ты его сразу начнешь чесать и сковырнешь все болячки, которые там есть, — и потом на этом месте будут ямки, и ты станешь некрасивой! А если ты наденешь эти «лапочки» и в них почешешься, то ты себе ничего не сковырнёшь.
— Бабушка, — спрашивает Эллочка и делает кривую голову, — а почему ты думаешь, что если на лице что-то сковырнешь, то потом станешь некрасивой?
— Я, деточка, это знаю, — говорит Бабушка, — потому что, когда мне было пять лет, я болела чёрной оспой!
Бабушка так сказала «чёрной оспой», что мне стало очень-очень странно, и Эллочке, наверное, тоже. Я на сундуке подскочила, Элка села на своём топчане, Анночка зажмурилась, потому что мы её напугали. Эллочка просит:
— Бабушка, как ты заболела чёрной оспой?
И Бабушка рассказывает:
— Мне было лет пять. Мама с папой взяли меня, мою старшую сестру Паню и поехали из Петербурга в деревню — навестить папиных родителей. В это время в России уже началась эпидемия чёрной оспы. Болезнь страшная, если человек ею заболеет, то почти наверняка умрёт, а если выживет, то лицо его на всю жизнь останется изуродованным. Но в России уже начали делать прививки от чёрной оспы. Прививка, дети, это укол лекарства, после которого люди не болеют этой страшной болезнью. И вот, на второй или третий день после нашего приезда, в деревню приехали врачи и объявили через старосту деревни, что будут делать «уколы от оспы». Всем — от грудных детей до самых старых стариков! А я почему-то очень понравилась своему дедушке Никифору, и он, услышав об уколах, сказал: «Да разве отдам я этого ангелочка извергам на погибель!» — и спрятал меня далеко от дома в капусте. Меня не нашли. Всем, кроме меня, сделали прививку, и вскоре я заболела чёрной оспой. Кроме меня, не заболел никто, так как всем прививку сделали. Я долго болела, не умерла, но лицо мое после выздоровления было изуродовано — оно всё было в небольших, но глубоких ямках.
Мы молчим, а потом Эллочка говорит:
— Какая ужасная история! Но, Бабушка, — Элка даже руки к груди прижала, — у тебя нет на лице ни одной ямки, и кожа очень нежная!
Бабушка смеётся:
— Деточка, ты привыкла к моему лицу и многого не замечаешь. Потом, я заболела в пять лет, к четырнадцати годам ямки немного сгладились, к восемнадцати ещё больше, к двадцати пяти годам осталось очень мало, но совсем ровным мое лицо не стало и никогда уже не будет.
Я очень расстроилась и говорю:
— Бабуся, но почему твой дедушка такой… — я чуть не сказала «дурак», — взял и отнёс тебя в капусту? Почему он не дал тебе укол сделать?
— Мой дедушка был такой хороший, добрый, — говорит Бабушка. — Она улыбается, и ей грустно, сразу вместе. — Но он был необразованный крестьянин, боялся врачей, считал их извергами.
Анночка вдруг «умничает», как говорит Даша, и говорит:
— Он боялся врачей, потому что они горло смотрят и на язык ложкой жмут — тогда тошнит.
— Мы сейчас все наденем «лапочки», — говорит Эллочка, — наденем и не будем снимать, ты не волнуйся, Бабушка!
И мы надеваем «лапочки». К вечеру опять поднимается температура, очень жарко, и так всё чешется, что даже трудно терпеть! И когда уже совсем трудно терпеть, приходит Мамочка. Мы хором кричим: «Мамочка пришла!» Она смеётся и говорит: «Сейчас буду колдовать!», берёт на руки Анночку, качает её и говорит-поёт: «Колдует дед, колдует баба, а лучше всех колдует мама!» Она повторяет это несколько раз, и Анночка засыпает у неё на руках, тогда она кладёт её на сундук, прикрывает одеялом и целует. А я жду, не могу дождаться, когда она возьмёт меня на руки. Она берёт меня на руки — я чувствую её тепло, но от него не жарко, мне сразу становится легче, и не так всё чешется. Она прижимает свои губы к моему лбу — и я ничего больше не чувствую, только её губы, руки и её тепло, от которого не жарко. Мамочка качает меня и тихо говорит-напевает: «Колдует дед, колдует баба, а лучше всех колдует мама!» Мне так хорошо! Я знаю, что сейчас засну до утра. «Колдует дед, колдует баба, а лучше всех…»
Свет не без добрых людей
Пойду в прихожую попрыгаю, а то очень есть хочется! Можно пойти погулять, но я думаю: сейчас Бабушка придёт и даст немножко рисовой каши. Иду в прихожую и прыгаю. Открывается входная дверь, входит Бабушка. Она дышит так, как будто бежала, но, я знаю, она бегать не умеет и никогда не бегает. Я смотрю на её лицо и быстро отхожу от неё назад, потому что она страшная — у неё дрожит лицо, дрожит шея, она хрипит. Я ещё немножко отхожу, она меня не замечает! Она делает два шага вперёд, говорит громким, хриплым, совсем чужим голосом: «У меня украли все карточки!» — и падает на спину. Я смотрю на её лицо и вдруг вспоминаю серую лошадку и лицо в телеге, совсем не похожее на лицо.
Я не могу смотреть на неё, надо скорей бежать, в груди так стучит — Папа говорит, что это сердце. Я рядом с дверью в комнату тётки Нинки — быстро её открываю, у дверей стоят Даша и Маленькая Нинка, я их отталкиваю, они падают куда-то влево на кровать, а я бегу вправо, там окно, надо скорей спрятаться за занавесками! За мной из прихожей ползет что-то страшное — надо ещё скорее, я подбегаю к окну, отдёргиваю обе занавески, поворачиваюсь, подоконник давит мне спину, я задёргиваю за собой тяжелые занавески, потом задёргиваю лёгкие — меня здесь нельзя достать! Я ещё немного держу занавески, чтобы их нельзя было раздёрнуть, потом поворачиваюсь к окну и смотрю в окно. Там идут люди, на небе маленькие облака, внизу, недалеко от тротуара, рельсы, опять идут люди — я всех разглядываю, как они одеты, как идут. Все идут по-разному, и одеты все в разное. Вот женщины, они в платьях и кофточках, я вспоминаю: скоро лето, будем с Бабушкой и Анночкой гулять в сквере, где «забинтованные военные», потом туда, направо, в сторону водокачки, — там хорошо! И вдруг я думаю: что я здесь стою, Бабушка ведь в прихожей лежит… Бабушка лежит, а я бросила её там одну! Я выскакиваю из-за занавесок, а эти обе опять мне мешают, я опять их отталкиваю и выбегаю в прихожую.
Бабушка уже не лежит на полу, а сидит на стуле, Мамочка стоит рядом, в руках у неё стакан воды, и Бабушка пьёт из её рук. Как хорошо — я забыла, когда испугалась, что у Мамочки сегодня выходной! Я сажусь на пол около Бабушкиных ног, глажу её и говорю: «Бабуся! Бабуся! Милая!» Бабушка смотрит на меня и начинает плакать — теперь она совсем не страшная и мне её очень жалко, и я не знаю, как сделать, чтобы она не плакала. Она плачет, гладит меня по голове и говорит: «Бедные мои деточки, я вас погубила, теперь мы все умрём!» Я хочу засмеяться, но вижу Мамино лицо — она так строго смотрит на меня, и я молчу. Мамочка говорит Бабушке: «Мама! Что ты говоришь?! Перестань плакать и не говори таких вещей!» Но Бабушка продолжает плакать и повторяет: «Я вас погубила! Я вас погубила!» Мама кивает мне головой, и я понимаю, про что она кивает. Она уносит стакан с водой к нам в комнату, а я обнимаю Бабушку и говорю: «Бабуся, ну что ты говоришь? Посмотри на меня, разве ты меня погубила?» Бабушка улыбается через слёзы, качает головой: «Деточка, милая, ты ещё маленькая, ты не понимаешь!» Я её не выпускаю, всё равно обнимаю и говорю: «Бабушка, я совсем не маленькая! Мне уже пять с половиной лет!»
