Вирджиния Эндрюс - Цветы на чердаке
Ее красивое лицо было бледным и осунувшимся, а опухшие глаза покраснели. В тридцать три года кому-то удалось так унизить ее, что она избегала на нас смотреть. Она выглядела подавленной, побежденной, одинокой и стояла посреди комнаты, как жестоко наказанный ребенок. Не обратив на это внимания, близнецы побежали ей навстречу. Весело обхватив ее ноги, они смеялись и кричали:
— Мама, мама! Где ты была?
Мы с Крисом осторожно подошли и попытались обнять ее. Казалось, ее не было с нами десять воскресений, а не одну только среду, но она была символом нашей надежды, нашей действительности, своеобразной линией связи с окружающим миром.
Может быть, мы слишком экспрессивно ее целовали? Может быть, наши жадные, страстные объятия откликнулись в ее сердце болью, и она снова почувствовала груз ответственности? Крупные слезы медленно катились по ее щекам. Наверное, она плакала из жалости к нам. Мы сели на одну из больших кроватей, стараясь уместиться поближе к ней. Она взяла близнецов к себе на колени, чтобы мы с Кристофером свернулись калачиком по бокам. Осмотрев нас, она похвалила нашу сияющую чистоту и улыбнулась, увидев, что я повязала Кэрри зеленый бантик, чтобы он подошел по цвету к зеленым полосам на ее платье. Хриплым голосом, как будто она простужена или в горле у нее засела знаменитая лягушка из басни, она произнесла:
— А теперь расскажите мне честно, как вы провели сегодняшний день?
Кори недовольно надулся, всем своим видом желая показать, что провел сегодняшний день плохо. Кэрри озвучила его ответ:
— Кэти и Крис плохие! — завопила она голосом, совсем не похожим на птичьи трели. — Они нас никуда не пускали весь день! Нам не понравилось это большое грязное место, которое они нам хвалили. Мама, тут плохо!
Встревоженная, мама попыталась успокоить Кэрри, говоря близнецам, что обстоятельства изменились, и теперь они должны слушаться своих старших брата и сестру наравне с родителями.
— Нет! Нет! — завопило покрасневшее воплощение ярости. — Мы ненавидим это место! Мы хотим в сад! Здесь темно! Нам не нужны Крис и Кэти! Мама, нам нужна ты! Забери нас отсюда, забери нас домой!
Кэрри набрасывалась на меня, маму и Кристофера, крича, как сильно она хочет домой, а мама сидела на кровати, совершенно не пытаясь защитить себя и даже как будто ничего не слыша, видимо, она не знала, как справиться с этой ситуацией, где задает тон трехлетний ребенок. Чем более отстраненной казалась мать, тем сильнее вопила Кэрри. Я закрыла уши.
— Коррин! — скомандовала бабушка. — Сию секунду заставь этого ребенка замолчать!
Глядя на ее каменное лицо, я понимала, что она точно знает, как это сделать и немедленно. Однако, на коленях у мамы сидел еще один малыш, чьи глаза, широко открытые, смотрели на высокую фигуру бабушки, от которой исходила угроза его сестре-двойняшке: она, спрыгнув с маминых колен, стояла сейчас перед бабушкой. Широко расставив ноги, Кэрри отвела назад голову и теперь заголосила по-настоящему! Все предыдущее показалось жалким мяуканьем котенка, теперь наступила кульминация. Похоже было, что она берегла голос, как оперная примадонна для финала главной арии. Теперь это был уже не котенок, а разъяренная тигрица!
То, что произошло потом, повергло меня в ужас и изумление.
Бабушка взяла Кэрри за волосы и приподняла с пола. Этого было достаточно, чтобы заставить Кори спрыгнуть с колен. Быстрый, как кошка, он устремился к бабушке, и, не успела я и глазом моргнуть, укусил ее за ногу. Я внутренне сжалась, представляя ее реакцию. Посмотрев сверху вниз, бабушка стряхнула Кори, как надоедливую собачонку, однако, укус заставил ее отпустить волосы Кэрри. Та свалилась на пол, быстро вскочила на ноги и попыталась пнуть бабушку ногой, но промахнулась.
Не желая отставать от своей двойняшки, Кори поднял свою белую туфельку, старательно прицелился и пнул бабушкину ногу так сильно, как только мог.
Одновременно Кэрри откатилась в угол, сжалась там и завопила, как пожарная сирена.
Да, эту сцену действительно стоило запомнить и воспроизвести на бумаге.
Пока Кори не сказал ни слова и не пробовал плакать в своей обычной молчаливо решительной манере. Но никто не смел угрожать или причинять боль его сестре, даже если этот никто был ростом почти шесть футов и весил около двухсот фунтов. А Кори был очень маленьким для своего возраста.
Если Кори не нравилось происходящее с Кэрри или потенциальная угроза ему самому, то бабушке определенно не нравилось то, что происходило с нею самой. Она посмотрела на повернутое к ней маленькое, гневное, решительное лицо. Она рассчитывала, что под ее взглядом оно съежится, с него исчезнет мрачная решимость, а из глаз — вызов, но Кори упрямо стоял перед ней, ожидая, когда она предпримет ответные меры. Ее бескровные губы сжались в тонкую кривую карандашную линию.
Рука поднялась вверх — огромная, тяжелая, со вспыхивающими на ней бриллиантовыми кольцами.
Кори не шелохнулся. Его единственной реакцией на эту совершенно очевидную угрозу был еще более хмурый взгляд. Он сжал кулаки и встал в стойку, как профессиональный боксер.
Боже, неужели он собирался драться с ней и надеялся победить?
Я слышала, как мама зовет Кори по имени осипшим до шепота голосом.
Определив дальнейшие действия, бабушка размахнулась и нанесла такой сильный удар по его лицу, что он покатился прочь. Быстро оправившись, он поднялся, собираясь снова атаковать эту злобную человеческую гору. Но тут им овладели сомнения, и он стушевался, сразу став маленьким и жалким. Здравый смысл возобладал над яростью. Почти на четвереньках он забрался в угол, где засела, нахохлившись, Кэрри, прижался к ней и, обхватив ее руками, присоединил свои завывания к ее воплям!
Крис рядом со мной шевелил губами, произнося нечто вроде молитвы.
— Коррин, они твои дети, заставь их замолчать. Сию минуту.
Но этих похожих на лютики близнецов было практически невозможно успокоить. Доводы не доходили до их ушей. Сейчас они руководствовались только собственным страхом и, как механические игрушки, работали, пока не кончится завод.
Когда папа был жив, он знал, как действовать в таких ситуациях: он брал близнецов подмышки — по одному с каждой стороны, относил малышей в их комнату и строго-настрого приказывал замолчать — или, пока они не замолчат, они будут сидеть одни, без телевизора, без игрушек, без всего. Лишенные аудитории, они замолкали через несколько минут после того, как папа закрывал за собой дверь. Быстро утихомирившись, они с ангельским видом забирались на колени к папе и тихо просили прощения.
Но папы не было. И в нашем распоряжении не было отдельной спальни, где близнецы могли поостыть. Эта комната была нашим единственным жилищем, и здесь двойняшки держали в заложниках своих обескураженных слушателей. Они вопили, пока их лица не стали из розовых красными, потом рубиновыми, а потом ярко-пурпурными. От слез их глаза сделались стеклянистыми и расфокусированными. Да, это было шоу экстра-класса — безрассудное шоу.
Очевидно, какое-то время наша бабушка находилась под впечатлением от спектакля. Однако скоро преодолела минутную нерешительность, чем бы она ни была вызвана, и ожила. Она целеустремленно направилась к свернувшимся клубком в углу близнецам и, наклонившись, подняла их за шиворот. Невзирая на их отчаянные крики и попытки лягнуть или ударить свою мучительницу, близнецы были на вытянутых руках отнесены к матери. Затем она отпустила их, и они грохнулись на пол, подобно ненужному хламу. Громким, твердым голосом, заглушая их крики, она безапелляционно заявила:
— Я буду стегать вас плетью, пока ваша кожа не начнет кровоточить, если вы сейчас же, немедленно, не перестанете орать!
Холодный, почти нечеловеческий голос и угроза, от которой у всех мороз пробежал по коже, убедили близнецов, как и меня, в серьезности ее обещания. Испуганные и пораженные, близнецы замолчали и уставились на нее, открыв рты. Они знали, что такое кровь, и как больно бывает, когда она идет. Страшно было видеть такую жестокость по отношению к малышам, как будто ей было все равно, если они повредят свои хрупкие кости и на нежном теле появятся кровавые рубцы. Она стояла, возвышаясь над ними, над всеми нами, подобно башне. Обратив огненный взгляд на нашу мать, она произнесла:
— Коррин, я не допущу, чтобы эти отвратительные сцены повторялись! Совершенно очевидно, что твои дети были испорчены вседозволенностью, и им срочно нужно преподать урок дисциплины и послушания. Ни один ребенок, живущий в этом доме, не должен повышать голос, отказываться от повиновения старшим или вести себя вызывающе. Слушай меня; Они будут говорить только, когда с ними заговорят старшие. Они будут вскакивать по стойке смирно, когда я заговариваю с ними. А теперь, сними свою блузу, дочь, и покажи, что бывает в этом доме с теми, кто не повинуется!
При этих словах мать встала. Ее лицо покрылось восковой бледностью, а все тело, казалось, сжалось, норовя спрятаться в туфли на высоком каблуке.
