Максим Кантор - Учебник рисования
Не все и не сразу признавались себе в этом. Иные считали, что светлое будущее европейской цивилизации вот-вот наступит, куда оно денется, а идущие непрерывной полосой войны, кризисы, рецессии н пр. — есть не что иное, как наследие времен социализма. Погодите, говорили такие люди, надо еще немного постараться, мы еще мало земель проглотили, вот еще войдет в Европейское сообщество Латвия и Литва, вот присоединятся к НАТО Грузия и Татарстан, вот тогда уж мы заживем всем миром — цивилизованным миром — прекрасно и беззаботно! Так же говорили некогда партийцы, ожидая от следующей пятилетки большего успеха, чем от прошедшей. Иные верили, что кризис, вызванный объединением, утихнет сам собой, надо лишь перетерпеть: понизить учетные ставки, увеличить количество безработных и т. п. Ничего особенного не случилось, говорили они, западный мир и не такие пороги перешагивал. Иные полагали, что изменения в мире связаны с тем, что слишком много эмигрантов одновременно захотело принять участие в европейском культурном и экономическом процессе, и трудно всем договориться. Компрадорская же интеллигенция, испытав небывалое ощущение своей востребованности, пережив часы восторга и упоения, а затем пережив период некоторой отчужденности — терялась в догадках — что же происходит? Раньше мы на первых полосах были, а нынче тишина. Почему? Так, например, Борис Кузин склонен был считать, что его теория прорыва в цивилизацию оказалась в забвении лишь на короткое время — благодаря завистникам, славянофилам и интриганам. В беседе с Ириной, своей супругой, Борис Кириллович особо подчеркнул, что тайные козни почвенников до сих пор препятствуют повсеместному триумфу его теории.
— Я мог бы, — добавил Борис Кириллович, — избрать политическую карьеру и возглавить демократическое движение. Да, от меня этого многие ждали. Ты ведь помнишь тот разговор с Луговым и Басмановым. Порой я ругаю себя, что не откликнулся на их призыв. Возможно, это был мой долг. Но тогда я не смог бы посвятить себя всего науке.
— Теперь другие пользуются твоими идеями, твоими взглядами, — скорбно сказала Ирина. Она присовокупила рассказ о том, как виденный ею на экране телевизора Д. Кротов слово в слово цитировал знаменитый кузинский «Прорыв». «Что ставить во главу угла? Империю? Или нормальную жизнь каждого отдельного российского человека — жизнь сытую, обеспеченную, благоустроенную, лишенную перманентных катаклизмов? Иными словами, быть сверхдержавой или страной, развивающей культуру и цивилизацию, основанной на правах личности?» — так вопрошал Кротов с экрана, дословно цитируя сокровенные кузинские мысли (говорил он, разумеется, о советской империи, которую во главу угла уже поставить было бы весьма затруднительно, а отнюдь не о глобальной Империи). Кротов употреблял кузинские обороты, использовал его риторические приемы, и зал, наполненный либералами и прогрессистами, неистово хлопал.
— Что ж, мне не жалко, — сказал Кузин, — для ученого, для русского профессора всегда дороже было торжество истины, чем личный успех! Пусть, пусть теперь Дима Кротов пользуется моими открытиями! Да, пусть! — И Борис Кириллович темнел лицом, утыкал подбородок в грудь и ходил боком, взволнованный несправедливостью.
— Рано или поздно они поймут! Они узнают, кто на самом деле автор идеи прорыва! — так утешала его преданная жена и, не показывая, как скорбно ей самой, хранила на лице улыбку. Она рассказала Борису Кирилловичу и о том, как толпа либералов вынесла Кротова на руках, как, вознесенный над головами, он выкрикивал лозунги и призывы — и все, как на подбор, заимствованные из кузинской книги.
— Я слышал, — заметил Борис Кириллович, и горькая улыбка выдавилась на полных губах Кузина, — что обещанную нам квартиру на Бронной передали Диме Кротову. Что ж, пусть пользуется нашей квартирой, пусть!
— Время расставит все по своим местам, — говорила жена его, — а чужое впрок не идет. То, что он забрал твою квартиру, Борис, ему не прибавит радости.
— Нам и здесь неплохо, — цедил Кузин, оглядывая их неказистую трехкомнатную квартирку, — специальных апартаментов нам не надо. В политику я не рвусь и благ не ищу. Слышал я, что Дима запросто ходит сейчас в Кремль, его приглашают и в Европарламент. Но знаешь ли? В моем сердце нет злобы, нет обиды — что ж, он выбрал этот путь, а я — я останусь простым ученым.
— А Кротову рано или поздно будет стыдно, — сказала жена.
— Вряд ли, — сказал Кузин, — вряд ли. Помнишь Дики? Да-да, того самого Дики — Ричарда Рейли, с которым мы дружили двадцать лет назад? Он стал, между прочим, президентом компании «Бритиш Петролеум» — и вся Москва у него в гостях бывает. Ведь он нас ни разу не позвал. Думаешь, ему стыдно?
— Что тебе приходится выносить, — сказала жена, и Кузин, найдя ее руку, сжал в дружеском пожатии — дома его всегда понимали, все-таки нужен человеку дом.
XIИстория отношений с Ричардом Рейли была вот какой. Лет двадцать назад иностранцев Москве встретить было непросто. То есть иностранцы, конечно, приезжали в город, но чтобы запросто хаживать в гости к москвичам, такого не водилось. То есть, конечно, ходили, но лишь к особо отличившимся: например, к известным артистам, или к знатным диссидентам, или к знаменитым ученым. Это были исключительные случаи. А так, чтобы к простому человеку в гости зашли англичане или, допустим, французы, такого не было. А если так иногда и случалось, то этот человек делался сразу не совсем уж и простым. Иностранец, если приходил в гости к советскому интеллигенту, как правило, ставил на стол бутылку виски, на худой конец — джина, блок сигарет выкладывал, а также разные приятные мелочи, которыми потом очень долго можно пользоваться. Встречались счастливчики среди москвичей, которые по году носили в кармане распечатанную пачку Мальборо, вынимали, показывали знакомым, но не курили. И еще были такие, которые выпитые бутылки с иностранными этикетками не выкидывали, а ставили на кухонный шкафчик, делали у себя дома уголок цивилизации; у бабушек их в углу стояла лампадка, а у них Бифитер с Джонни Волкером. И это не случайное или насмешливое уподобление, отнюдь: действительно, с приходом иностранных гостей в дом входила религия цивилизации и свобода. Поглядев на пестрые этикетки сигарет и виски, человек внутренне распрямлялся.
Именно это и случилось с Борисом Кузиным двадцать лет назад — к нему стал ходить в гости англичанин Дики, и Борис через общение с ним изменился. Борис Кузин, сотрудник идеологического журнала, был человек еще молодой. С женой жили они одни в трехкомнатной квартире (роскошь по тем временам), поскольку бабушка, старая большевичка, как раз была сдана в дом для престарелых. Так что гостей было куда звать, не стыдно. Жена строгала винегрет и пела под гитару песни о лагерях, Борис вел свободолюбивые разговоры. Семья старалась — и понравилась, Дики, измученный московской слякотью и советскими столовыми, прикипел душой к дому, он стал, что называется, другом семьи. То было непривычное чувство — иметь в друзьях иностранца. Борис взял за обыкновение между прочим замечать: «Дики вчера сказал», или: «Как рассказывал наш английский приятель», или просто: «Полторы бутылки Бифитера ночью уговорили с Дики». Да и не в джине с сигаретами было дело, просто у кого-то в друзьях Васька, а у кого — Дики. И только. Умному достаточно. Счастье длилось полгода. Беда, как это обычно и бывает, пришла вдруг. Жене на работе сказала сотрудница: слушай, к вам что, англичане ходят? Ты будь поосторожнее, у тебя ж Борис в идеологическом журнале. Вечером жена пересказала эту реплику мужу и добавила: Варька, она такая завистливая, ей вот поперек горла, что Дики не к ней ходит.
— Однако то, что она сказала, резонно, нам надо быть осмотрительнее, — заметил муж.
— Откуда она знает, вообще-то, что к нам иностранцы ходят? — вопрос упал вдруг, как нож падает со стола.
— Ну, может быть, ей Валька рассказала.
— Валька — Варьке? Они не разговаривают.
— Тогда… Тогда… это значит, что мы под колпаком, — слова сказались как-то внезапно, сами собой, и, прозвучав в душном кухонном воздухе, оказались ужасны на слух.
— Под колпаком?!
— Под колпаком! Мы все в этой стране под колпаком!
— Что, следили?!
— А ты как думала? Оставят, думала, работника идеологической сферы без надзора?! Как же!
— А Дики, Дики-то что ж себе думал, когда к нам шел? Не знал что ли, что приведет хвост?
— Да ему просто плевать было. Обыкновенная невнимательность.
— Мне все-таки кажется, он должен был о других подумать.
— Есть такие люди, наплевательские. Сам-то уедет в свой Лондон, а ты здесь выкручивайся. Подлец.
— А ты не думаешь, что ему было важно попасть именно к тебе? Сотрудник известного журнала, идеологического… Может быть, у него было задание?
