Верхний ярус - Пауэрс Ричард
Почему? Она отвечает, что без причины. Шалость. Каприз. Свобода. Но, конечно, нет никакой свободы. Есть только древние пророчества, они предсказывают появление семян времени и говорят, какие вырастут, а какие — нет.
Постановка хоть и называется любительской, но скорее внушает ужас. Прослушивание — как охота на монстров без фонарика. Никто из них не играл в театре со старшей школы. Но они натягивают решимость на колки, и оба получают от вечера гнетуще мазохистское, заставляющее нервничать удовольствие.
— Вот это да! — говорит Рэй, выходя из зала. — И что это было?
— Я всегда хотела притвориться, что умею играть. Мне просто был нужен сообщник.
— Так что мы будем делать на бис?
— Ты выбираешь.
— Как насчет чего-то не столь нервного?
— Никогда не занимался прыжками в воду со скалы?
ВОТ КАКОЕ ДЕЛО: они оба получают роль. Ну разумеется, а как иначе? Их выбрали еще до того, как они пришли на прослушивание. Так работают мифы. Макдуф и леди Макбет.
Рэй звонит Дороти в совершенной панике. Словно играл с дробовиком отца, а тот возьми — и выстрели.
— Нам же не нужно реально участвовать в постановке, да?
— Это же самодеятельный театр. Думаю, они на тебя рассчитывают.
Уже в их первую неделю вместе она знает ту самую кнопку, на которую надо жать. Этот мужчина криминально исполнительный и добросовестный. Патологически ответственный перед надеждами и ожиданиями своего вида. А леди достаточно безрассудна для десяти таких, как он. Она практически в лоб говорит ему: нет «Макбета» — нет свиданий. Они соглашаются на роли.
Дороти естественна. Но Рэй: даже ассистент режиссера по подбору актеров в ночь первой читки думает, что совершила ужасную ошибку. Дороти смотрит на него, пораженная. Он — самый лучший худший актер, которого она когда-либо видела. Рэй просто говорит реплики с сухой желчностью и поразительной наивностью, как будто защищает дело о своем собственном существовании перед Дискуссионным клубом последних времен.
Дороти совершает набег на библиотеку в поисках книг по системе Станиславского и вхождению в роль. Рэй изображает стоика:
— Мне повезет, если я запомню все реплики.
Через две недели он выглядит почти прилично. А через три что-то начинает происходить.
— Это несправедливо, — говорит она. — Ты репетировал?
Именно, он только сейчас это понимает. Раньше не понимал, но сам закон — это театр еще до того, как приведешь кого-то в суд. У Рэя есть один талант: играть самого себя с внушающей страх энергией. Благодаря ему в последующие годы он станет невероятно успешным адвокатом в области авторского и патентного права. И теперь эта простая способность делает его Макдуфа странно гипнотическим. Стоя неподвижно в невозмутимой искренности, он, кажется, устанавливает связь с мировой волей.
Главная суперспособность Дороти известна ей еще с юности: она умеет читать каждый мускул вокруг рта и глаз любого человека и с невероятной точностью может сказать, лжет тот или нет. Это никак не помогает стенографии или ее леди Макбет. Но заставляет испробовать границы невинности Рэя. Репетиции по три ночи в неделю вот уже больше месяца, и Дороти убеждается: Рэй Бринкман действительно может оставить жену и детей без всякой защиты, в одиночестве, в замке из палочек, только для того, чтобы спасти эту забытую богом страну.
Постановка в духе семидесятых. Очень по-уотергейтски. Вход свободный, каждый платит столько, сколько считает нужным. Три вечера подряд леди Макбет живописно сгорает. Три вечера подряд Макдуф и его люди, одетые в деревья, помогают Бирнамскому лесу перейти в Дунсинан. Деревья действительно перемещаются по сцене. Дуб, удальцы-дуболомы, армии и флоты из дуба, балки и стойки в доме истории. Актеры держат большие ветки, и пока ничего не подозревающий Макбет объявляет о своей гарантированной пророчеством безопасности, его будущие убийцы двигаются в танце так медленно, что, кажется, и вовсе не шевелятся. И каждой ночью у Рэя будто бы есть вечность, чтобы подумать: «Со мной что-то происходит. Что-то тяжелое, огромное и медленное, оно приходит откуда-то далеко, и я его не понимаю».
Он понятия не имеет, что с ним такое. За ним приходит род силой более шести сотен видов. Такой знакомый, многообразный, разбивший лагерь от тропиков до умеренных северных широт: универсальная эмблема всех деревьев. Толстый, кряжистый, морщинистый, но твердо стоящий на земле и покрытый другими живыми существами. Он триста лет растет, триста лет живет и триста лет умирает. Дуб.
Дубы приводят его к присяге как временного заместителя в их борьбе против человеческого чудовища. Хороший Макдуф прячется за их срезанными ветками («Множество живых существ пострадало при создании этой постановки»), надеясь, что вспомнит следующие реплики, молясь, что этим вечером снова повергнет узурпатора, и удивляясь странным, неравномерным, дольчатым листьям, облекающим плотью его камуфляж, подобно алфавиту из далекого космоса, где каждый глиф как будто создан преднамеренно. Рэй не может прочитать слова на своем знамени. Они написаны существом с пятьюстами миллионами корневых кончиков. Они гласят: «„Дуб“ и „дверь“ произошли от одного древнего слова»[13].
После вечеринки по случаю закрытия сезона Рэй и Дороти впервые оказываются в одной постели. Театр и капризы Дороти поработили его надолго. И вот, наконец, долгожданный прыжок с утеса. В комнате достаточно темно, чтобы приглушить самые худшие из внутренних сирен и тревог. Но до озаренного свечой лица Рэя всего шесть дюймов, и Дороти различает малейшие сокращения мускулов вокруг его глаз.
— Как ты относишься к родителям? Тебя посещали расистские мысли? Когда-нибудь воровал в магазине?
— Я что, в суде? Зачем ты меня мучаешь?
— Без причины. — Все ее лицо дергается, как мексиканский прыгающий боб.
Он перекатывается на спину и смотрит в потолок.
— Я никогда раньше не был на сцене. Чувствуешь себя, словно говоришь с богами.
— А разве не так?
А потом раздается вопрос:
— Как думаешь, куда мы идем?
Она приподнимается на локтях, чтобы заглянуть ему в лицо:
— Мы? Ты имеешь в виду человечество?
— Именно. Но сначала ты и я. А потом все остальные.
— Я не знаю. Откуда, черт побери, мне знать?
Он слышит ее злость и думает, что понимает. Рукой шарит по простыне, ища ладонь Дороти.
— Я чувствую, что это должно было случиться.
— Вот это? — появляется безжалостная леди М. Высмеивающая. — Ты имеешь в виду судьбу?
Он как будто снова застыл, плывя на сцене под маской Бирнамского леса.
— Я хорошо зарабатываю. Через пять лет выплачу все свои долги. Меня сделают партнером, глазом не успеешь моргнуть.
Она зажмуривается. Через несколько лет могут упасть бомбы, вся Земля придет в упадок, а единственные выжившие люди сбегут с планеты на ракетах, летя в никуда.
— Тебе не надо будет работать, если не захочешь.
Она садится. Рукой упирается ему в грудь, прижимая к кровати.
— Погоди. О боже. Ты делаешь мне предложение?
Он приподнимает голову и не сводит с нее глаз. Удалец-дуболом.
— Потому что мы переспали? Лишь раз? — Ей даже не нужен специальный дар, чтобы понять, как сильно уязвила его эта насмешка. — Подожди. Я что, у тебя первая?
Он не двигается, застывает посреди сцены.
— Возможно, тебе стоило спросить меня об этом два часа назад.
— Послушай. В смысле… брак? — Одно только это слово в ее устах превращается в нечто причудливое и чужое. — Я не могу выйти замуж. Я должна… не знаю! Отправиться в поход с рюкзаками по Южной Америке на два года. Переехать в Вилледж и принимать наркотики. Познакомиться с пилотом, который подрабатывает на ЦРУ.
— У меня есть рюкзак. В Нью-Йорке много патентных юристов. Вот насчет пилота я не уверен.
Она попала в западню, смеется и качает головой.
— Ты шутишь. Но нет, ты не шутишь. Какого черта? — Она снова ныряет в подушки. — Да какого черта, вот что я скажу. Веди, Макдуф!
