Ультрамарины - Наварро Мариетта

— Спасибо, так очень приятно, спасибо.

— Что ты такое держишь на своих плечах? Почему ты так напряжена?

— Где?

— Здесь и здесь. — Он держит одну руку на ее плече и медленно кладет другую на живот. — У тебя там словно пружина.

— Ты прямо читаешь меня как раскрытую книгу.

— Дыши, а не язви.

— Думаешь, мир бы вращался, если бы не моя твердость?

— Сомневаюсь, но ты могла бы попробовать.

Спустя час они все еще в объятиях друг друга. Чудо океана. Она внезапно заплакала, хотя вроде бы не чувствовала грусти, заплакала почти радостно. У нее потекли сопли и слюни, он протянул ей платок. Рыдания словно выпускали новые потоки воды, новые тропинки, еще несколько минут назад казавшиеся невозможными; ручьи текли по обе стороны от носа до подбородка и даже в уши затекали, когда она поворачивала голову. Он гладил мокрое лицо, гладил волосы, протягивал новые платки, наблюдал, как она краснела, целовал ее нос и лоб, губы. У него тоже были мокрые ресницы и щеки, потому что он проронил несколько слезинок. Он чувствовал, что все так, как должно быть, он может гордиться собой и претендовать на любые звания, скоро от ее боли не останется и следа, слезы постепенно высохнут, она почувствует себя отдохнувшей и победившей, хотя истерзанной путешествием. В едва заметных морщинках все еще блестят слезы. Отличная работа, она вся сияет, улыбается, положив голову ему на плечо. Можно ли после такого жалеть об этом рейсе?

— Уже утро?

— Здесь рано восходит солнце.

— Теперь я могу заняться работой?

— Ты же капитан.

— Чувствуешь вибрацию?

— Что это?

— Мы набрали нужную скорость.

XIX

— Должен уточнить, что ни один искусственный разум не может создать такой чистый горизонт, — улыбается старший механик, присоединившись ко всем на мостике.

— Смешно. Спасибо.

— Итак?

— Никаких сомнений. Радар точный. Все говорит о том, что мы скоро будем у цели.

— Это Ла-Дезирад?

— Надо полагать.

Разумеется, это он. Когда плывешь из старой Европы, непременно видишь Ла-Дезирад и чувствуешь облегчение. Говорят, это первая земля, которая явилась взорам людей Христофора Колумба после высадки на Канарских островах. О желанная земля, наверное, вздохнули они. Они были людьми моря до мозга костей, но все равно нуждались в твердом камне, чтобы ощутить пространство и время. Она смотрит на членов экипажа сверху, они тоже тянутся к известняку и песку.

Она не уверена, что разделяет эту тягу к суше, во всяком случае сейчас, она еще не готова. Но облегчение — да. После того, как корабль разгрузят, несколько дней они проведут среди дикой растительности, может, доберутся до вершины вулкана.

Вот и новый горизонт. Тем более изумительный, что они уже не надеялись его узреть. В этой небесной дали можно потеряться, достаточно перескочить через красные и синие контейнеры, ровные, устойчивые, через надписи, которые уже никому не видны, потому что примелькались. Моряки моментально забывают о металлических махинах. Словно напрасно они существуют, словно их и не было. Теперь они напоминают лишь о прошлом, о странной эпохе, которая отныне не имеет отношения к жизни.

Моряки рассредоточились по двое, по трое, кто-то ходит один. И общаются все жестами или звуками. Они перешли на другую сторону языка.

Люди начинают стремительно ощущать свою телесность. Двадцать тел, напряженных, занятых работой. Они сотворили собственное равновесие — равновесие жизни, — и один-единственный пейзаж это равновесие уничтожил. И вот они уже думают о знакомых вещах: о женах, о космонавтах, об условной легкости, когда еще не пришвартовался. В замедленном режиме хождения по морю нет возраста. Но мысль о стремительном старении тоже приходит в головы.

Сегодня вся усталость от рейса ляжет на их плечи, проберется в морщины. Придется отдать долг всем предыдущим дням.

Приближаясь к суше, она вспоминает, что сколько весит, об отчетах, о грузах и ценах, которые взлетают и падают по воле закона, и все это уже не связано с морем. В порту она будет просто человеком, передающим информацию и товары, только разговаривать будет на удивление громче других.

С высоты мостика она мысленно пересчитывает членов экипажа, которые пожирают глазами полоску суши. Двадцать человек. Теперь она понимает, что не станет искать двадцать первого. Пока она слышит, как бьется огромное сердце корабля, все хорошо. Она дышит полной грудью.

Внезапно все чувствуют запах деревьев и слышат нетерпеливые крики птиц, о которых совсем забыли.

Пейзаж становится все более четким, все моряки спешат. Стоит гвалт, как всегда при приближении к порту. Каждый вспоминает, как садился на корабль, что происходило. Им еще надо привыкнуть к языку — всепоглощающему, вечному, к воплям на рынках, к словам, которые бултыхаются во рту, рвутся наружу, чтобы люди могли поделиться новостями. Надо вновь забыть о морской свободе, приспособиться к дорогам, к машинам.

Сегодня вечером они будут танцевать.

Она поплавает у водопада, нырнет в ледяную бирюзовую волну, наконец-то тоже снимет форму и почувствует собственное нагое тело в воде, одна-единственная в мире, копирующем райскую живопись и книги.

И всю ночь будут кричать птицы, а к утру уймутся: другой мир.

— О чем ты думаешь?

— О тропинках между деревьями.

— Ты не вернешься домой?

— Какое-то время побуду здесь. А ты?

Помощник капитана об этом еще не думал. Вот уже несколько дней он не помнил о существовании календаря и самолетов.

Идеально круглый Мари-Галант прямо перед ними.

— Впервые в жизни я понятия не имею.

Благодарности

Эта книга родилась благодаря путешествию писателей на корабле «Фор Сен-Пьер» компании CMA-CGM в августе 2012 года. Путешествие организовал Национальный центр театрального искусства по инициативе Лорана Лаланна. Выражаю ему сердечную благодарность.

Писать роман я продолжила в Доме поэзии в Ренне осенью 2016 года.

Я также хочу поблагодарить Филиппа Малона, Антуана Мутона и Бенуа Райса за консультации и доброе отношение.

Ультрасовременное одиночество

У Мариетты Наварро талант ставить читателя (в том числе и переводчика книги) в тупик. Этим она похожа на девяносто девять процентов интеллектуальных, некоммерческих французских писателей. Еще в начале XX века гуру французской литературы поэт Гийом Аполлинер говорил о том, что именно изумление — главный двигатель прогресса в искусстве. Как восклицал Уилл Смит в одном забавном фильме о свиданиях: «Какая у нас цель? Шокировать!» Конечно, легко шокировать в жизни, но в искусстве, особенно в литературе, да еще в наши времена телеграм-каналов, тик-тока, театра HD, сложно быть изобретательным. И все-таки Наварро удалось — с первых строчек. Роман начинается словами: «Есть живые, мертвые и те, кто уходят в море». Чувствуется цитата. Эти слова действительно принадлежат не Наварро, а философу Анахарсису. Он много плавал, много общался с мудрецами и был поклонником идеи, лежащей в основе сократической школы киников — идеи максимального упрощения жизни, аскесиса, отказа от всего лишнего, включая государство, семью, общество, во имя духовной работы и совершенствования внутреннего мира. Если расшифровать эту первую фразу Анахарсиса, многое в романе становится на свои места.

Кто такие ультрамарины? Зачем главная героиня, капитан корабля, отказывается от жизни на суше и вечно куда-то уплывает? Какую тайну она скрывает? Почему корабль посреди рейса вдруг начинает странно себя вести и почти останавливается? Он что, живой? И откуда вдруг на борту появляется лишний человек? Спойлеров не будет.

В этой книге нет действия в привычном понимании: герой + герой + еще что-нибудь / кто-нибудь — интрига — развязка. Здесь вообще нет героев, кроме главной героини. Есть как бы проходные персонажи: например, весьма знаковый моряк, который никак не может написать письмо жене. Он старается изо всех сил, понимает, что дома его ждет сын, но до такой степени привык к ревности и страданиям супруги, что даже красотой заката поделиться не в состоянии, ведь это вызовет лишь очередной приступ гнева, очередной скандал и необходимость выбирать между странствиями и семьей. Он пробовал жить на суше, устроиться на обычную работу, чинить забор, играть с ребенком, словом, быть нормальным мужем и отцом. Только его трясло от этой жизни, потому что это не его. Он всегда чувствовал зов стихии, почти физически ощущал потребность бежать, вернее, уплывать, странствовать. И никому он не изменял, ничего дурного не совершал, просто такова его природа: он не горожанин, не домашний человек, не семейный, он одинокий волк, и только в одиночестве ему по-настоящему комфортно — наедине с волнами. Все моряки в романе такие, иначе они не могли бы с удовольствием заниматься своим делом. Они не просто люди, они ультралюди, ультрамарины, которым необходимо ультраодиночество. Это разновидность одиночества, когда один на один со стихией решаешь внутренние проблемы, разбираешься со своими бесами, а потом ненадолго возвращаешься к мирской жизни на твердой земле.