Том Вулф - Голос крови
– Да, Йейо, – удается ему произнести. – Я это знаю. Мне надо идти.
Он поворачивается к выходу, и тут… брык-хнык-скрип шлеп… …брык-хнык-скрип шлеп… …брык-хнык-скрип шлеп… в глубине коридора… О господи… мать пытается вести отца под руку… «Я, Камило» локтем опирается на ее предплечье, дрожащее под тяжестью калеки. Он хромает, будто ушиб ногу… брык – шагнул, перенеся весь вес на «здоровую» ногу, неплотно пригнанные половицы трещат и скрипят… потом шлепок полегче – на «больную» ногу… осторожно… «страдальчески»… ступает… Какой наглый притворщик наша статуя Терпения!
Йея вопит:
– Камилито! О господи, что с тобой?!
В мгновение ока она оказывается рядом с ее Камилито и, пристроившись со свободного боку, сует ему под мышку обе руки, чтобы поддержать.
– Да все путем, мами, – говорит Камило. – Не надо, все нормально.
«Сколько мужества в его голосе! – отмечает про себя Нестор. – Какая твердость духа!» Вообще-то, наверное, довольно неприятно, когда тебе в мякоть подмышки упираются основаниями ладоней.
– Но, Камилито! Ой, Камилито! Такой был грохот! Господи!
– Пустяки, Лурдес.
Опять новый мягкий и хриплый голос «Я, Камило».
– Небольшой семейный… спор.
С этими словами Камило опять вонзает в Нестора свой ироничный взгляд, сопровождаемый кривым оскалом с языком за щекой, убирая гримасу лишь на секунду, чтобы повторить:
– Так… небольшой… семейный… спор…
Теперь все четверо смотрят на Нестора. Йея принимается голосить:
– Что ты сотворил со своим отцом?! С собственным отцом! Тебе мало того бедного парнишки вчера? Теперь ты на собственном отце отрываешься?!
Нестор в оторопи… не может сказать ни слова… стоит с открытым ртом. Такими глазами мать не смотрела на него никогда в жизни! Даже мами!
Наконец он заставляет себя заговорить, но голос у него почти такой же истерический, как у Йеи:
– Скажи ей, как было, папа! Скажи ей, что случилось! Ты всё… ты всё… выворачиваешь наизнанку! Ради бога, скажи им правду! Папа, ты… ты…
Дальше Нестор не выдерживает: осекшись на полуслове, разворачивается кругом, бросается в комнату за ключами от машины и бежит прочь из дому, больше не взглянув на остальных.
Хрясь – с грохотом захлопывается за ним дверь каситы де Камачо.
Отважный из партии слабаков
Не прошло и двух часов, явился Эдвард Т. Топпинг IV, каким его в отделе новостей «Майами Геральд» еще никто не видел. Обычно прямо посреди лба, от бровей к носу, у него лежит борозда, глубокая морщина человека, озабоченного тем, кто в редакции, кто из оставшихся в редакции, его ненавидит. Но этим утром он ухмыляется… такой широкой ухмылкой, что брови уезжают куда-то далеко вверх, глаза выпучиваются, а розовые щеки круглятся, будто у Санта-Клауса. Складка исчезла. Глаза блестят.
– Погляди-ка, Стэн! Погляди сюда, да как следует. Знаешь, что ты видишь?
Топпинг стоит посреди своего кабинета, примыкающего к отделу новостей. Стоит, а не сидит, как обычно, наполовину скрытый в коконе ультрамодного крутящегося кресла с высокой спинкой, за ультрамодным письменным столом с крышкой в форме боба. Более того, стоит он задом к панорамному окну, что открывает главному редактору вид… на все эффектные достопримечательности Майами… королевские пальмы, отель «Мандарин-Ориентал», королевские пальмы, Брикелл-авеню, королевские пальмы, бухту Бискейн, Брикелл-Ки, Ки-Бискейн, Винишен-Айлз, Индиан-Крик, Стар-Айленд, Майами-Бич – и за всем этим широкий параболический изгиб Атлантического океана на горизонте, сто восемьдесят градусов выбеленной солнцем голубизны тропического неба и королевские пальмы. Нет, сейчас Эд во все глаза смотрит на свежий номер «Геральд», который выставил перед собой, словно картину, показывая в развернутом виде его первую страницу.
– Вот оно! Ты видишь настоящую журналистику, Стэн! Настоящую, Стэн, журналистику!
Стэн, то есть Стэнли Фридман, худой мосластый мужик за сорок, шести футов ростом, но с жуткой осанкой, из-за которой его грудь кажется вогнутой, а сам он – на добрых шесть дюймов ниже, редактор отдела новостей Стэн наблюдает это представление из кресла, стоящего едва ли в четырех футах от главного. Стэн смотрит с недоверием. Эд Топпинг читает в его взгляде удивление результатом, к которому Стэн сам приложил руку: вот!.. сегодняшняя «Майами Геральд»! Сказать по совести, «реальная журналистика» Топпинга не трогает Стэнли Фридмана за душу и не заставляет измениться в лице. Заботит его сейчас лишь одно – долго ли ему оставаться на этой работе. Две недели назад Банда, или, полностью, Чикагская банда, как теперь всякий в службе новостей называл шестерых посланцев «Луп Ньюс Корпорейшн», прибывших из Чикаго заправлять в «Геральд», уволила еще двадцать процентов сотрудников, так что общий процент уволенных достиг сорока. И так же точно, как и редактор новостей Стэн, каждый оставшийся чувствует, что висит на краю, держась ногтями. Настоения были… да какие, к черту, настроения? К речам главного прислушивались, но лишь затем, чтобы угадать приближение злой участи. Именно ее пытается разглядеть в эту минуту редактор новостей Стэн. Ему-то, вообще-то, можно и не бояться. На должности редактора новостей Банде нужен местный, чья память уже набита вызубренными сведениями обо всем городе с окрестностями, с подробными картами улиц и границами всех четырнадцати полицейских округов (это крайне важно: знать копов) и о важных фигурах, прежде всего – влиятельных чиновниках, обо всех них, да о знаменитостях, особенно мелких, которым в Майами уютнее, чем в Лос-Анджелесе или Нью-Йорке… и… обо всех диаспорах и их сферах влияния… Маленькая Гавана и большая Хайалиа… Маленький Гаити, Маленький Каракас, известный еще как Вестонсуэла, Матушка Россия (Сагги-айлз и Халландейл), Херши-хайвэй, как прозвали копы белый анклав в Саус-Бич, еще известный как «голубой»… Конца этому нет, а еще редактор новостей должен знать, кто кого ненавидит и почему…
– Только посмотри, какая верстка, Стэн! – восхищается Эд, его глаза так и горят не хуже стоваттных лампочек.
Он встряхивает газетой. На всю ширину страницы растянулся угольно-черный заголовок: «КОП-ВЕРХОЛАЗ МАЧТ-ЕРСКИ СПАСАЕТ ЧЕЛОВЕКА». Справа – одинокая колонка текста. Остальное пространство верхней половины страницы занимает большое цветное фото белой шхуны с двумя высоченными мачтами на фоне облаков и в облаках белых парусов… качающейся на сине-голубой шири залива… под бледным куполом неба… и там, там, там высоко, на уровне шестого или седьмого этажа, над палубой, не крупнее бобовых зерен на фоне таких просторов, две козявки, два живых существа, два человека, чьи жизни зависят сейчас от одного из них, рукой уцепившегося за тонкий корабельный трос… две пылинки, упавшие на огромное полотно, две маленькие разумные твари, вот сейчас сорвутся и сгинут… пойманные в кадр старым фотографом «Майами Геральд» по имени Людвиг Дэвис, не уволенным из-за таланта. А ниже – еще фото, шириной на два столбца: голый по пояс молодой мужчина с бугрящимися мускулами, так четко очерченными, «вырезанными», «чеканными», будто каждый мускул упакован в целлофан. Это уже чистейшее мужское ню в микеланджеловской технике кьяроскуро.
Эд Топпинг не прячет гордости и радости, которую дарит ему большое фото шхуны. Хлопает по странице тыльной стороной ладони, как бы показывая: «Вот оно!»
– Ни один информационный канал и отдаленно ничего похожего не может, Стэн! – продолжает непривычно возбужденный главный.
– Цвет хорошо выходит на газетной бумаге, только если есть крупные пятна однородного цвета, как вот небо, море, шхуна, борт, паруса эти огромные – все белое. И знаете что? Из-за плохого разрешения газетной бумаги цветовые пятна выглядят более однородными. Это как на японских гравюрах девятнадцатого века, однородная заливка. Дефект становится преимуществом!
Глаза Эда распахиваются все шире… разгораются все ярче и ярче, будто где-то крутится регулятор, и словно бы сигналят: «Ну, теперь-то ты понимаешь, о чем я?»
Редактор новостей Стэн вытягивает шею и как-то странно кривит рот и нижнюю челюсть.
– Ни одному каналу это не по зубам, – повторяет Эд и принимается объяснять, почему такое не под силу телевидению, фотопленке, видеозаписи, Интернету, почему даже хороший отпечаток с оригинала не может угнаться за газетной фотографией. Там будет «слишком много оттенков в цветовых массивах».
Редактор новостей Стэн опять совершает странные маневры шеей, челюстью и губой.
:::::: Оссподи, да что за херню он несет?:::::: Но Эда так захватили высокоученые рассуждения о цветопередаче… японские гравюры девятнадцатого века, куда деваться!.. что он не обращает никакого внимания на Стэновы помавания горлом. Втайне Эдвард Т. Топпинг IV ставит эту бесподобную обложку – или первую полосу, как говорят истинные газетчики, – себе в заслугу. Вечером в невероятном возбуждении от сдачи номера в печать (это тоже из языка истинного газетчика – «сдача номера») он выскочил из кабинета в отдел новостей и стоял за плечом ответственного редактора, тоже члена Чикагской банды, Арчи Пендлтона, в свою очередь нависшего над художественным редактором, уцелевшим из старой редакции, которого нужно направлять, вести, как пони, под уздцы, и все они думали, что делать с этой удивительной фотографией старика Людвига… Эд сказал Арчи:
