Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов
– Merci, madame, – сказала она.
И от донесшихся ко мне с ветром ее слов словно повеяло свежей клубникой со сливками.
Так я впервые увидел Маргариту Бонье, скромную помощницу шеф-повара «Плакучей ивы». Она, видно, была только немного старше меня. Светлые волосы острижены просто и коротко и как раз такой длины, чтобы их можно было заправить за уши, украшенные модными серебряными сережками-гвоздиками. А глубокие темные глаза при светлой коже казались жемчужинами. Щеки ее раскраснелись из-за сильного ветра, но эта девушка, дитя сурового края Юра, была румяна от природы.
Я стоял и глазел, пока в сад не вышли дородный подмастерье «Плакучей ивы» Марсель и смуглый красавец Жан Пьер, chef de cuisine[15], с обедом, который им предстояло проглотить как можно быстрее, потому что ресторан открывался меньше чем через полчаса. Жан Пьер держал плоский стальной поднос, на котором лежали горячие тонкие бифштексы и поджаренная во фритюре картошка, и сверху курился ароматный пар, а Марсель нес столовые приборы и стеклянную миску с латуком и луком-резанцем.
Маллори велела подмастерью отнести неочищенные артишоки и уже готовые сердцевинки на кухню, а Маргарита тем временем умело накрывала на стол, раскладывая в правильном порядке приборы, салфетки, расставляя тарелки, стеклянные стаканчики, бутылку красного вина и кувшин холодной колодезной воды. Когда Жан Пьер наклонился поставить в центре стола поднос с едой, тонкая рука Маргариты, изящная, как у пианистки, но покрытая шрамами от ожогов, полученных на кухне, цапнула с подноса золотистую соломинку жареной картошки. Она поднесла тонкую соломинку к губам и деликатно откусила кончик, улыбаясь чему-то, что сказал Жан Пьер.
Часы на церковной башенке пробили четверть первого. Я повернулся и направился к дому, у нас сегодня на обед ожидался барашек по-мадрасски. Пока я шел к особняку Дюфура, сердце мое трепетало. Я был весь погружен в размышления о сцене, свидетелем которой только что стал, – сцене, которая мгновенно вызвала в памяти тот день, когда мы с мамой ели бифштексы с жареной картошкой во французском ресторане в Бомбее.
Но внезапно налетевший с гор порыв ветра одним махом унес воспоминания о маме и родной Индии. Их сменило совершенно новое ощущение, вначале робкое, но крепшее с каждым моим шагом. С тем порывом ветра – таким далеким ныне – настиг меня совсем особенный голод, неодолимое влечение при виде французских блюд, в аромате которых я неизменно ощущал мускусный запах женщины. Возможно, корни этого влечения уходили глубоко в детство, но в тот момент оно переродилось в нечто новое, гораздо более взрослое.
* * *Через несколько дней папа вдруг приказал всем выйти во двор. Даже застенчивому пареньку-французу, которого папа нанял официантом, пришлось выйти, и он стоял между нами, нервно протирая передником винный бокал.
Умар с кровельщиком, стоя на приставных лестницах, поднимали что-то на блоках и закручивали гайки. И вдруг мы, стоявшие под ними раскрыв рот, увидели, как над железными воротами особняка Дюфура вознеслась огромная вывеска.
– Готово! – крикнул Умар с лестницы.
Всю вывеску занимали два слова «MAISON MUMBAI»[16], массивные золотые буквы на почитаемом в исламе зеленом фоне.
Как все кричали, как радовались!
Из динамиков, которые дядя Майюр установил в саду, с хрипами неслась традиционная индийская музыка. Это (как мне позже сказали) и стало последней каплей. Весь персонал кухни «Плакучей ивы» услышал из мансарды возмущенные вопли мадам Маллори, которая не могла поверить своим глазам. Мсье Леблан поспешил положить телефонную трубку, когда Маллори пронеслась мимо его кабинета на третьем этаже; он вышел на верхнюю площадку лестницы и увидел, как его хозяйка свирепо роется в корзинке для зонтиков и тростей в поисках своего зонта. Леблан понял, что дело плохо. Узел жестких волос на затылке мадам Маллори скрепляло нечто вроде африканского щита и копья.
– Это уже слишком, Анри, – заявила она, наконец-то выдрав из корзины непокорный громоздкий зонтик. – Вы видели вывеску? Слышали эту жуткую музыку, все это пиликанье? Какой ужас! Нет! Нет!!! Это невозможно. Только не на моей улице. Он портит атмосферу. Наши посетители, что они подумают?
Не успел Леблан ответить на вопрос, как Маллори уже умчалась.
Мадам Маллори поступила не так, как сделал бы человек порядочный. Она не пошла поговорить прямо с отцом, не попыталась воззвать к его разуму. Она совершенно не хотела, чтобы мы ощутили себя в Люмьере желанными гостями. Нет, ее первым порывом было желание раздавить нас. Как тараканов.
И потому мадам Маллори направилась к мэру. Конечно, все в Люмьере опасались этой язвительной дамы, и неудивительно, что ее немедленно впустили в зал заседаний ратуши.
Тут-то нам и должен был прийти конец. Но даже люди умные всегда недооценивали отца, а его ум был весьма острым – острым, как хороший кухонный нож, которым снимают с костей филе. Папа решил, что дипломатия в маленьком французском городке не так уж отличается от дипломатии в Бомбее: и там, и там колеса общественной жизни крутились благодаря денежной смазке. А потому в Люмьере он начал с того, что выдал адвокату, брату мэра, солидный предварительный гонорар – ход более тонкий, чем подарки по обычаям Малабарского холма, но ничуть не менее эффективный.
– Запретите ему! – потребовала от мэра Маллори. – Этому индийцу. Вы видели, что он делает? Он сделал из особняка Дюфура бистро – индийское бистро! Это ужасно! По всей улице несет горелым маслом. А вывеска? Нет и нет! Это невозможно.
Мэр пожал плечами:
– А что прикажете делать?
– Закройте это заведение.
– Гертруда, мсье Хаджи открыл ресторан в том же районе, что и вы. Если я закрою его, придется закрыть и ваш. А на то, чтобы повесить вывеску, его адвокат получил разрешение от комитета по благоустройству. Как видите, у меня связаны руки. Мсье Хаджи сделал все по правилам.
– Да нет же! Это невозможно!
– Возможно, – продолжал мэр. – Я не могу закрыть его ресторан, не имея на то оснований. Он действует в рамках закона.
Полагаю, на прощание она сказала ему нечто в высшей степени неприятное.
Наше первое непосредственное столкновение с этой grande dame произошло три дня спустя. Маллори всегда поднималась в шесть часов утра. После легкого завтрака – груш, поджаренного хлеба с маслом и крепкого кофе – мсье Леблан вез ее в потрепанном «ситроене» на люмьерский рынок. Мадам Маллори всегда появлялась там в одно и то же время, можно было проверять часы. Ровно в шесть сорок пять мсье Леблан водворялся с газетой «Юра» в кафе «Брегет», где кое-кто из местных уже сидел в баре и пил первую за этот день бутылку вина. Тем временем Маллори, в сером фланелевом пончо и с плетеной корзиной в каждой руке, переходила от одного прилавка к другому, закупая для ресторана свежие фрукты, овощи, мясо, рыбу и птицу.
Вышагивающая по улицам, словно ломовая лошадь, мадам Маллори являла собой величественное зрелище. Каждый резкий выдох вырывался из ее губ белым дымком. Крупные покупки – полудюжину кроликов или пятидесятикилограммовый мешок картошки – доставляли прямо в «Плакучую иву» в грузовичке не позднее половины десятого утра. Но, например, лисички, нежный бельгийский цикорий и бумажный кулечек с ягодами можжевельника сразу попадали в корзинки, висящие на мускулистых руках мадам Маллори.
В то утро, всего через пару недель после нашего приезда в город, Маллори как обычно начала свой обход с рыбной лавки «Итен и сын», занимавшей выложенное белым кафелем угловое помещение на пляс Прюнель.
– Что это?
Мсье Итен закусил ус.
– Прошу прощения?
– У вас за спиной. Отойдите. Это что там?
Итен сделал шаг в сторону, и мадам Маллори удалось как следует рассмотреть картонную коробку, стоявшую на прилавке. Уже через секунду она поняла, что клацавшие в воздухе клешни принадлежали копошившимся в коробке ракам.
– Чудесно, – сказала Маллори. – Давненько не видела раков. На вид свежие и шустрые. Французские?
– Нет, мадам. Испанские.
– Не важно. Я беру их.
– Нет, мадам. Сожалею.
– Простите, не поняла?
Итен вытер нож кухонным полотенцем.
– Извините, мадам Маллори, но он пришел и… и… купил их.
– Кто?
– Мсье Хаджи. И его сын.
Маллори прищурилась. Она не могла взять в толк, о чем говорит мсье Итен.
– Этот индиец? Он их купил?
– Да, мадам.
– Правильно ли я поняла вас? Я прихожу покупать рыбу к вам – и приходила до вас к вашему отцу – каждое утро уже тридцать лет. А теперь вы говорите мне, что ни свет ни заря к вам пришел какой-то индиец и купил то, что, как вы знали, куплю я? Вы это хотите сказать?
