Юрий Поляков - Парижская любовь Кости Гуманкова
– Я знаю, вас специально ко мне приставили! – снова оскалился Диаматыч.– Вы меня нарочно со своим дружком подначивали! Кололи? Да?Радуйтесь, раскололи… Теперь медаль получите! А я ее все равно должен был увидеть… Мы девять лет не виделись! Мальчик уже вырос, а я ему игрушку купил… Вы должны меня понять! Вы же тоже коммунист… У вас ведь в КГБ все коммунисты? Да? – И он с жалобной надеждой посмотрел на меня.
– Я не из КГБ.– Ко мне наконец вернулся дар речи.
– А откуда? – почти с ужасом спросил он.
– Из вычислительного центра «Алгоритм».
– Понятно,– обреченно кивнул Диаматыч.– Товарищ… Простите, не знаю вашего звания, что мне за это будет?
– Трудно сказать…
– Прошу вас, скажите правду!
– Кто эта женщина? Только сразу и честно! – строго спросил я, подражая какому-то чекисту из какой-то детективной многосерятины.
– Она была моей аспиранткой,– с готовностью сообщил Диаматыч.– Но я не мог развестись с женой… Потом она уехала к родственникам… Сюда… Я тоже мог уехать с ней… Но для меня Родина…
– Да бросьте… Я же сказал, что не из органов…
– Да, разумеется! – закивал он, давая понять, что правила конспирации им поняты и приняты к исполнению.– Что мне за это будет?
– Оставаться не собираетесь? – глядя ему в переносицу, спросил я.
– В каком смысле?
– В смысле политического убежища…
– Что вы! – возмутился он и вспотел.– У меня в Москве жена полупарализованная… Что я говорю! Я родину никогда не продам…
– Ясно! – сурово перебил я.– Это меняет дело. Вашу ситуацию в рапорт включать не буду. Женщина. Ребенок. Это мы донимаем. Такие же люди, между прочим…
– Спасибо! – вздохнул Диаматыч, и глаза его замутились ожиданием слез.
– Сегодня уже поздно. Даю вам десять минут на окончание разговора и прощание. Завтра разрешаю вам сходить к ним в гости. Ненадолго!
– Спасибо…– заплакал он.
– Прекратите! На нас смотрят! – одернул я, поражаясь своей почти профессиональной суровости.– И запомните: мы здесь не встречались. Работаю я в вычислительном центре «Алгоритм»!
– Да… Конечно… Я понимаю… Ваша работа очень важнаяМы все должны помогать!
«Боже мой,– думал я, возвращаясь в отель.– Как, оказывается, просто и сладко быть судьей ближнего своего, как это легко и азартно – карать или миловать по своему усмотрению и видеть в глазах испуг, вызванный одним-единственным словом твоим, одной-единственной усмешкой, одним-единственным жестом! Не-ет, если жизнь ни разу по-настоящему не искушала тебя, нельзя гордиться чистотой своей совести… Как нельзя гордиться тем, что, родившись в Москве, ты не „окаешь“… Но что он нашел в этой очкастой аспирантке, не понимаю!»
Поднимаюсь в свой номер, после мучительных колебаний я решил поскрестись в дверь Аллы. Послышались шаги, а потом шепот:
– Кто там?
– Это я…
– Кто «я»? – уточнила Алла, явно издеваясь.
– Я, Костя…
– Ах, Костя… Тебе что-нибудь нужно?
– Поговорить…
– Поговорить? Ты со шпагой?
– Не-ет…
– Тогда спокойной ночи!
XIV.
Утром, нежась в постели, я наблюдал, как Спецкор истязает себя гимнастикой, и с грустью думал о том, что все мои мускулы давно пропали без вести под слоем жирка, а вот он буквально весь состоит из отчетливых мышц и напоминает гипсового человека-экорше, рисовать которого мне приходилось в школе. И вообще, наверное, Спецкор относится к женщинам, как собиратель букета к степным цветикам: захотел – нагнулся и сорвал, не захотел – мимо прошел.
– Послушай, сосед…– начал я.
– Слушаю…– отозвался он, изо всех сил упираясь в стену, точно желая ее сдвинуть с места.
– А ведь Диаматыч не глубиюцик…
– А я тебе с самого начала говорил…
– Послушай, сосед…
– Слушаю…– ответил Спецкор, становясь на голову.
– Ты свою француженку долго уламывал?
– Фу, Костя! – возмутился он, пребывая в антиподском положении.– Ты, наверное, хотел сказать – обольщал?!
– Ну, обольщал…
– Довольно-таки долго… Если бы я не знал французского, вышло бы гораздо быстрее… Слова – это время…– отвечал он, страдая от перевернутости.
– А ты не боишься, что у тебя из-за нее неприятности будут?
– Нет. Ради Мадлен я готов на все! Ф-у-у…– Спецкор кувырком воротился в исходное положение и начал делать самомассаж.
– Тогда нам нужно договориться…– осторожно приступил я к щекотливой теме.– Если ты… Ну… Понимаешь?
– Понимаю. Если я соскочу… Да?
– Да. Соскочишь. К Мадлен. Меня, естественно, будут допрашивать!
– Опрашивать…
– Ну, ладно – про тебя расспрашивать… Что я должен говорить?..
– Вали на меня, как на мертвого! – разрешил Спецкор. Он закончил самомассаж и направлялся в ванную.– Говори, что я производил впечатление человека, беззаветно влюбленного в родину, и что мое предательство – для тебя огромное потрясение, второе по силе после родового шока, когда ты высунулся в жизнь и крикнул: «У-а!»
За завтраком дружно выпытывали у Гегемона Толи, как ему жилось в замке у аристократов. Он скупо рассказывал про гараж с десятком автомобилей, про винный погреб, способный в течение месяца поддерживать нормальную жизнь нашего районного центра, про гардеробную, где можно заблудиться в шубах и дубленках…
– Ох! – только и смогла вымолвить Пипа Суринамская.
– Вот тебе и «ох»! – разозлился Гегемон Толя.– Ну, я его, падлу, урою!
– Кого? – спросил Спецкор.
– Есть кого…
Алла выглядела в то утро рассеянно-обаятельной, и официант, принесший кофе, сделал ей какой-то тонкий комплимент, на который она улыбнулась с грустной благодарностью.
– Как спалось? – полюбопытствовал я, допивая четвертый стакан апельсинового сока.
– Одиноко! – вздохнула Алла.
– Неужели?
– Да. Машенька ушла с поэтом гулять по ночному Парижу… Вернулись утром… Мне кажется, у них серьезно…
– Интересно, о чем они разговаривают?
– О нем,– пожала плечами Алла.– Точнее, он говорит о себе, а она слушает и не перебивает. Мужчины врут, что им хочется понимания. На самом деле они просто хотят, чтобы женщины заглядывали им в рот…
– Не знаю… Мне в рот только дантисты заглядывают…
– О! Тогда ты еще можешь составить счастье неглупой одинокой женщине!
– Я готов.
– А за дубленкой мы сегодня идем?
– Я готов…
…Около Лувра все было перерыто и перегорожено. Здесь что-то строили, но без грязи.
– К двухсотлетию Великой французской революции,– разъяснила мадам Лану,– будет сооружена стеклянная пирамида. По проекту китайского архитектора Пея…
– Почему китайского? – удивился товарищ Буров.
– Так решено,– покачала головой она, давая понять, что и сама не в восторге от такого выбора.– В пирамиде будут вход в музей, кафе, магазин, офисы… Многие французы считают, что это ни к чему. Я думаю примерно так же…
– Но Лувр-то не снесут? – спросил я.
– Простите… Куда его должны перенести? – не поняла переводчица.
– Он хотел сказать, что Лувр ведь ломать не собираются! – пояснил Спецкор.
– Это невозможно! – замахала руками мадам Лану.
– А чего ж вы тогда волнуетесь? – выдал я.– Подумаешь, пирамидаЕсли бы бассейн на месте Лувра – тогда я еще понимаю!
– Молодые люди, попрошу ваше остроумие держать при себе! – решительно одернул нас Диаматыч и глянул на меня глазами прилежного ученика, ожидающего похвалы.
Сначала ходили по Лувру кучно и громко – так что все оборачивались – делились впечатлениями. Один советский гражданин внешторговского подвида, ласково разъяснявший своей малолетней дочке сюжет картины «Юдифь и Олоферн», завидев нас, поспешно увел прочь ребенка, чтобы не травмировать восприимчивую детскую психику преждевременной встречей с соотечественниками. Возможно, он был прав!
ПОЭТ-МЕТЕОРИСТ: «Потрясающе! Непостижимо! Великолепно! Первый раз вижу музей, где продают пиво!»
ПИПА СУРИНАМСКАЯ, глядя на мумию: «Господи, какая худенькая!»
ТОРГОНАВТ, восторженно озираясь: «Я хочу быть простой серой луврской мышью! Чтоб жить здесь…»
АЛЛА, возле Венеры Милосской: «Все разглядывают ее наготу, а ей нечем закрыть лицо от стыда… Понимаешь?»
ДИАМАТЫЧ (громко и внятно): «Подумаешь, Лувр… Эрмитаж лучше!»
ГЕГЕМОН ТОЛЯ, глядя на статую Гермафродита: «Не по-нял… Ни хрена не понял!»
ПЕЙЗАНКА: «А у нас такой же мужичок в деревне был. Знаешь, как его называли!»
ГЕГЕМОН ТОЛЯ: «Как?»
ПЕЙЗАНКА: «Бабатя!»
СПЕЦКОР, возле «Джоконды»: «Женщину с такой улыбочкой полюбить нельзя. Все время будет казаться, что ты опять ляпнул какую-то глупость…»
ТОВАРИЩ БУРОВ: «Вечером надо на Пляс Пигаль сходить… А то в Москве мужики спросят – рассказать нечего…»
ДРУГ НАРОДОВ: «Сходим».
Постепенно спецтургруппа рассеялась, разбрелась по залам, и мы с Аллой смогли приступать к осуществлению намеченного плана, но она все никак не хотела уходить и жалобно просила разрешения походить по Лувру еще немного.
