Джон Бойн - Абсолютист
— Может, потому, что за шесть недель ты ни разу ни словом не обмолвился, что тебя дома ждет невеста.
— Ну а ты ни разу не обмолвился о том… о том… — он запинается, — не знаю, ну, о том, как тебе больше нравится путешествовать — на корабле или на поезде. Как-то к слову не пришлось, вот и все.
— Не говори глупостей. Меня это просто удивило, ничего больше. Я думал, ты мне доверяешь.
— Да, я тебе доверяю. И вообще, ты лучше всех в нашем взводе.
— Ты правда так думаешь?
— А то. Плохо быть в таком месте без друга. Не говоря уже о месте, куда нас отправят потом. А ты мой друг. Лучший. Надеюсь, ты не ревнуешь? — Он смеется над абсурдностью этого предположения. — Ты ведешь себя ужасно похоже на Элинор. Она тоже все время пилит меня из-за другой девушки, Ребекки. Клянется, что Ребекка в меня влюблена.
— Да нисколько я не ревную! — Я в отчаянии сплевываю на землю. Господи! Теперь еще и какая-то Ребекка появилась. — С какой стати мне ревновать? Что за ерунда?
Мне хочется продолжать. Отчаянно хочется сказать больше. Но я знаю: нельзя. Мы словно стоим на краю пропасти. Уилл поворачивается, и наши глаза встречаются, он сглатывает слюну, и я понимаю: он чувствует то же, что и я. Я могу броситься вниз в надежде, что он меня поймает, — или отступить на шаг.
— Давай забудем об этом, — говорю я наконец, тряся головой, словно пытаясь вытрясти из нее все недостойные мысли. — Я просто обиделся, что ты мне про нее не говорил. Не люблю секретов.
Краткая пауза.
— Но это же никакой не секрет, — тихо отзывается он.
— Да что бы там ни было. Забудем. Я просто устал, и все. Несу не пойми что.
— Мы оба устали, — Он пожимает плечами и отворачивается. — Я вообще не понимаю, о чем мы спорим.
— Мы не спорим, — возражаю я, сверля его взглядом. На глаза наворачиваются слезы, потому что я вовсе не хочу с ним спорить, как бог свят не хочу. — Уилл, мы вовсе не спорим.
Он делает шаг ко мне, протягивает руку и осторожно касается моего предплечья. Глаза его при этом следят за рукой, словно она действует независимо от него и может в любой момент выкинуть неизвестно что.
— Просто я ее всю жизнь знаю, — говорит он. — Я всегда думал, что мы с ней созданы друг для друга.
— И что, действительно так? — Сердце бьется у меня в груди как бешеное, а Уилл все еще касается меня, и я уверен, что он ощущает это биение.
Он смотрит на меня — на лице замешательство и печаль. Он открывает рот, собираясь что-то сказать, но молчит; все это время мы смотрим друг другу в глаза, три, четыре, пять секунд, и я уверен — сейчас один из нас что-нибудь скажет или сделает, но я не могу рисковать и предоставляю это Уиллу, и мне кажется, что вот сейчас он сделает первый ход, но он так же быстро передумывает и отворачивается, отчаянно ругаясь и изо всех сил тряся рукой — словно желая, чтобы она отвалилась.
— Да пошел ты… — шипит он, идет прочь и исчезает в темноте. Я слышу, как его новые ботинки топчут землю. Он обходит вокруг казарм в поисках какого-нибудь незаконно проникшего в лагерь существа, чтобы выместить на нем всю свою злость.
* * *Наши девять недель в Олдершоте почти истекли. Я просыпаюсь среди ночи — впервые за все время. Через тридцать шесть часов нас отправят дальше, но меня будит вовсе не беспокойство о судьбе нашего взвода после того, как мы все станем полноправными солдатами. С другого конца казармы доносится непонятный приглушенный шум. Я приподнимаю голову от подушки. Шум ненадолго стихает, но тут же слышится с новой силой: кого-то тащат, он брыкается, что-то шуршит, открывается дверь, потом закрывается, и снова воцаряется тишина.
Я гляжу на Уилла, спящего на соседней койке. Голая рука свесилась вниз, губы чуть приоткрыты, густые темные волосы падают на лоб и глаза. Он что-то бормочет во сне, смахивает волосы с лица и поворачивается на другой бок.
И я снова засыпаю.
* * *На следующее утро сержант Клейтон командует построение и тут же оказывается оскорбленным в лучших чувствах: третье место во втором ряду пустует, кто-то дезертировал, ушел в самоволку. Подобного не случалось за все время, пока мы находимся в лагере, с апреля.
— Я думаю, что спрашивать бесполезно, — начинает сержант. — Я уверен: если бы кто-то из вас знал ответ на этот вопрос, он бы давно пришел ко мне. Но все же: кому-нибудь известно, где Вульф?
Стоит мертвая тишина. Девять недель назад мы начали бы озираться и переглядываться. Но теперь мы стоим молча, глядя прямо перед собой. Нас обучили.
— Ну что ж, — говорит сержант, — в таком случае могу вам сообщить, что наш так называемый идейный отказник пропал. Смылся среди ночи, как и положено трусу. Мы его рано или поздно поймаем, это я вам гарантирую. Мне даже приятно думать, что, когда в субботу вас отправят, трусов среди вас не будет.
Я слегка удивлен, однако ни на секунду не верю, что Вульф мог сбежать, и не сомневаюсь, что рано или поздно он объявится с какой-нибудь смехотворной байкой в оправдание своего отсутствия. Для меня гораздо важнее то, что случится в субботу утром. Нас посадят на поезд в Саутгемптон, а оттуда ночным рейсом во Францию? И в понедельник утром мы окажемся в гуще сражений? Может, через неделю меня уже не будет на свете? Эти вопросы занимают меня гораздо больше, чем предполагаемый побег Вульфа.
В тот же день после обеда мы с Уиллом идем из палатки-столовой обратно в казарму, и я замечаю впереди столпотворение: солдаты сбились в кучки и оживленно переговариваются.
— Стой, не говори ничего, я постараюсь угадать, — опережает меня Уилл. — Война кончилась, и нас отправляют домой.
— А кто победил, как ты думаешь?
— Никто. Все проиграли. Вон Хоббс идет.
Хоббс уже завидел нас и бежит к нам; он подпрыгивает на ходу, как упитанный золотистый ретривер, которого он мне всегда напоминает.
— Где вы были, ребята? — запыхавшись, спрашивает он.
— Ездили в Берлин к кайзеру, сказать ему, чтобы не валял дурака и сдавался, — отвечает Уилл. — А что случилось?
— Вы что, не слыхали? Вульфа нашли.
— И все? — разочарованно спрашиваю я.
— Что значит «и все»? Этого мало, что ли?
— Где его нашли? — спрашивает Уилл. — С ним все в порядке?
— Милях в четырех отсюда, — отвечает Хоббс. — В том лесу, куда нас гоняли на марш-броски в первые недели.
— В том лесу? — недоверчиво переспрашиваю я. Тот лес — неприятное, противное место, полное болот и ручейков с ледяной водой; сержант Клейтон уже давно перестал нас туда гонять и выбрал маршрут посуше. — Что он там делал? Нашел где прятаться.
— Ты что, Сэдлер, совсем тупой? — Хоббс расплывается в широкой ухмылке. — Он там не прятался. Его там нашли. Он мертв.
Я удивленно гляжу на Хоббса, не в силах понять, что он такое говорит. Потом сглатываю и тихо повторяю, но как вопрос, а не как утверждение:
— Мертв? Но как? Что с ним случилось?
— Я еще не знаю всех подробностей. Но я над этим работаю. Насколько мне удалось выяснить, он лежал в ручье лицом вниз, с разбитой головой. Может, хотел убежать, споткнулся о камень в темноте и упал лицом в воду. Либо умер от раны, либо захлебнулся. Да это уже неважно — главное, что его больше нет. Избавились от труса — и слава богу.
Я инстинктивно настораживаюсь и успеваю перехватить руку Уилла, кулак которой целится Хоббсу в лицо. Хоббс удивленно отскакивает.
— Ты что, с ума сошел? — таращится он на Уилла. — Только не говори, что купился на его белиберду. Ты-то хоть не собираешься сбежать прямо перед отправкой?
Уилл пытается вырваться, однако наши силы примерно равны. Но вот он обмяк, и я его отпускаю. Но продолжаю за ним следить: Уилл гневно сверлит взглядом Хоббса, потом разворачивается и идет прочь — туда, откуда мы пришли, и все время, пока я его вижу, негодующе вздымает руки к небу.
Я решаю не идти за ним, возвращаюсь в казарму и ложусь на койку, не обращая внимания на разговоры окружающих, — они строят фантастические теории относительно того, как именно Вульф окончил свои дни. Я обдумываю это в одиночку. Вульф мертв. Это не укладывается в голове. Он лишь на год или два старше меня, молодое здоровое существо, у которого впереди вся жизнь. Я только вчера с ним разговаривал — он мне рассказал, что играл с Уиллом в викторину по географии, стоя на посту, и Уилл совершенно опозорился.
— Он не блещет умом, а? — спросил меня Вульф, и я от злости потерял дар речи. — Я вообще не понимаю, что ты в нем нашел.
Да, я знаю, что идет война и что каждого из нас в любую минуту подстерегает смерть. Но мы ведь даже не успели покинуть Англию! Мы еще в Олдершоте, черт возьми! Из двадцати обитателей нашей казармы осталось девятнадцать — медленное и неизбежное убывание в числе началось еще до отправки. А все остальные смеются над кончиной Вульфа, обзывают его трусом и собирателем перышек. Интересно, они стали бы так же веселиться, если бы погиб я? Или, например, Рич? Уилл? Думать об этом невыносимо.
