Татьяна Соломатина - Девять месяцев, или «Комедия женских положений»
В общем, Алексей Михайлович был хорошенько запуган и разрешил Пупсику сниматься, униженно прося лишь об одном: не переутомляться. Как Пупсик могла переутомиться, если камера была любовью её, смыслом её, свободой её и жизнью её. Она уже про себя проигрывала выигрышные ракурсы во время родового акта. Роды на камеру – что может быть лучшим обезболиванием для «объективной» актрисы?!
Но всё-таки Пупсика уломали рожать в хорошем родильном доме. В очень хорошем. В самом лучшем. Например, в Англии или хотя бы в Израиле. «Хрен с ними, повезу туда съёмочную группу!» – решил было Алексей Михайлович. Режиссёр лишь присвистнул, узнав о таком предложении. И тут же пригорюнился. Потому что ни один вменяемый родильный дом ни одной вменяемой страны не даст разрешения на подобные съёмки. Профессиональные съёмки – это вам не любительская камера. Да и с любительской можно только папаше, а не кодле оторванных ассистентов, некоторые из которых без сигареты в зубах дышать не могут, а без стакана портвейна с жизнью по утрам прощаются.
Пупсик отговорилась от Алексея Михайловича тем, что рожать хочет только на родине. Только в самом обыкновенной городском родильном доме с самой обыкновенной бригадой самых обыкновенных врачей и акушерок. Ну, ладно-ладно, в самом лучшем. Так и быть, в самом лучшем. А съёмки – уж как получится, как получится...
Главный врач самого лучшего родильного дома изгнал режиссёра из кабинета, накричав вдогонку много интересного об отечественном кинематографе вообще и о телесериалах в частности. Ну и ладно, впереди ещё много времени, что-то да придумается. Режиссёр не терял надежды, потому что никогда её не терял. Потому что у наших режиссёров, если разобраться, ничего, кроме неё, и нету. Ну, разве что за редким исключением. А это был не тот случай.
А Пупсик продолжала сниматься, радуясь тому, что у неё есть замечательная родная няня. И значит, она непременно станет замечательной родной няней её чудесному малышу. Лучше бы девочке. Не потому что Пупсик когда-то хотела девочку, разве она вообще хоть когда-нибудь хотела ребёнка? Да? Как забавно... Так вот, не потому, а потому что у Алексея Михайловича уже есть сын, пусть теперь будет и дочь. Интересно, как быстро после родов можно продолжить съёмки? Грудью кормить можно и на площадке. Если вообще кормить. Сейчас так много разнообразных... Нет, кормить, наверное, всё-таки надо. Материнское молоко – уникальный продукт... А если потом большое кино, крупные планы обнажённой натуры, а там – высосанные, простите, сиськи? Что тогда?..
Оставим Пупсика, более известную зрителям как Екатерина... Впрочем, её фамилия ничего не скажет читателям, потому что зрители и читатели – это всё-таки ещё разные сегменты целевой аудитории, не слишком часто и сильно пересекающиеся. Да и какая разница, какую фамилию носит Пупсик, если всё наше повествование не более чем выдумка автора, который куда как более свободен в своём творчестве, нежели сценарист. Как минимум потому, что на голове у автора не сидит режиссёр, и персонажей своих автор волен представлять себе такими, каковыми они являются на самом деле, а не, например, Чулпан Хаматовой. Так ли представлял себе свою собственную Лару Гишар Пастернак, как представил её нам режиссёр Прошкин в сериале «Доктор Живаго», ой ли?! Да и сериал, если честно, «по мотивам», а вовсе не по роману. А мотивы, знаете ли, у всех разные, поди разбери...
Простите, я, как типичный представитель сегмента пересекающихся множеств, следуя традициям великих викторианцев, снова оседлала конька пространных отступлений и понеслась на нём по степи занудного резонёрства. (Кстати, писаки эпох прошедших мало думали о вечности, насыщая свои произведения сиюминутными бытовыми подробностями, названиями настоящих кабачков и псевдонимами актрис провинциальных и столичных театров, давно истлевших к настоящему времени. Не знаю, как там людям истинно великим, мне же, как человеку ничтожно малому и чрезвычайно любопытному, забавно узнавать о Лондоне, Париже, Брюсселе, Риме, Петербурге и снова Лондоне годов эдак 1812– 1846, именно читая беллетристику – ту же «Ярмарку тщеславия» Уильяма Теккерея, например. А не изучая учебники истории, каковые как минимум не менее обманчивы, но куда более занудны.)
Впрочем, есть кое-что куда интереснее моих «нетленных» ремарок о тленном. А именно то, что там происходит сейчас с Софьей Константиновной Заруцкой, вышедшей в конце первой главы за двери кабинета Павла Петровича Романца, заместителя главного врача отнюдь не самого блатного родовспомогательного заведения нашего (всё-таки) города.
Глава третья
Исполняющая обязанности
Часть первая. Бессмысленно бабская. Про Свету
Выйдя из начальственного кабинета, Софья направила стопы в ординаторскую. Ей надо было с кем-то поделиться. С кем же, как не со Светкой?
Светлана Степановна Шевченко числилась у Софьи Константиновны Заруцкой в лучших подругах. Но уже только числилась. Да и этот двоичный код, уже медленно мерцая, издыхал, как на экране монитора сереет и блекнет надпись: «Вы действительно хотите выключить компьютер?»
Всё лучшее, что можно написать о женской дружбе, уже написано до меня. Поэтому я буду писать о женской дружбе всё худшее, тем более отношения Сони и Светки слишком показательны и даже, лучше сказать, хрестоматийны, потому любому уважающему себя автору просто грех упускать такой случай. Но учтите, всё, что будет сказано о Светлане Степановне нелицеприятного, на совести автора, а никак не на душе Софьи Константиновны. Потому как последняя, прямо сейчас, идя в ординаторскую, всё ещё верит в женскую дружбу. Автор тоже ни в коем случае не отрицает существование женской дружбы, как не отрицает автор, к примеру, бога и творимые им чудеса. Потому что «чудеса не противоречат природе, а лишь известной нам природе», как сказал когда-то очень давно Блаженный Августин. Автор верит в женскую дружбу, как верит он в бога и чудеса, хотя таковых в известной ему природе не наблюдал. Зато не раз и не два, а много-много раз наблюдал в отлично известной ему природе отношений между женщиной и женщиной такие вот причудливые экзистенциальные лики (если не сказать «гримасы») – тирании одной женщиной по возможности большего количества других. Мужчинам об этом мало известно, если не сказать: «ничего». Настоящие мужчины всем своим простым, как воздух, вода, огонь и земля, естеством свято верят в то, что две фемины, восседающие за столом его кухни, – жена и её подруга, действительно дружат. Иначе зачем они улыбаются друг другу и пьют бог знает какую чашку кофе? (О конкретной чашке кофе немножко подробнее чуть позже – это важно! Не забудьте напомнить рассказчику изложить публике незначительный, на первый взгляд, но очень интересный и показательный для любителей изучать женскую природу на гистологическом уровне «кофейный эпизод».) Самое большее, что помнит этот простак – настоящий мужчина, – так это притчу о черепахе и змее. И он вполне довольствуется ею как забавным анекдотом. Ни на миг не подключая свою великолепно развитую аналитическую функцию к осознанию того, что никто из этих милых дам не черепаха и не змея, и нужны они друг другу, если разобраться, как рыбе зонтик. Но он, настоящий мужчина, не желает разбираться, потому что щебечут – и ладушки. Возможно, подруги нужны женщине, потому что с глянцевым журналом всё-таки немного скучновато. Не то чтобы эти чудесные издания не умели разговаривать – напротив! Издатели и главреды сделали всё, чтобы создать прочную иллюзию живости приятных на ощупь страниц. Всё работает на это – и качество полиграфии, и адаптированный под портрет усреднённого потребителя язык. Чего уж говорить, автор и сам грешен: неоднократно писал, пишет и в будущем будет писать в толстые красочные тома типа «Психология домашнего очага» и «Гламурный особняк для глянцевой семьи». И, поверьте, не гонорара ради, поскольку не так уж они и щедры, да и что такое для успешного, востребованного на рынке автора какие-то сто-двести условных единиц, которые к тому же могут забыть начислить, а могут начислить и забыть. Не будет же, в самом деле, автор, живущий по общепринятым меркам вполне себе «лохмато», опускаться до поведения Мартина Идена, устроившего форменный разгром в редакции журнала, зажавшего какую-то и вовсе смехотворную даже по временам Джека Лондона сумму. О нет! Автор пишет в милые его женскому чувствительному сердцу глянцы лишь потому, что они и только они позволяют автору повещать в информационное пространство товарок полезные благоглупости и вечно ценные очевидности. Причём одновременно во множество нуждающихся в этом кухонь. Но. Так и не услышать в ответ сбивчивого, радостно-подтверждающего: «Да! Вот точно так же у моей соседки два года назад...» Вот! Вот чем плох даже самый распрекрасный журнал. Вот почему женщины всё равно предпочтут самому лучшему изданию пусть плохонькую, но живую языкатую подружку.
