Виктория Токарева - Ничего особенного (сборник)
– Так все с улицы. Отделение дорожных травм, – компетентно заявил Эдик.
– У врачей своя психология, – заметил дальний родственник. – Они во всех случаях сделают все, что от них зависит.
– Но что же делать? – в отчаянье спросила хозяйка. – Мы ведь не можем ничего не делать!
– Надо позвонить в Склифосовского, навести справки.
– Звони! – приказали Шурке, поскольку он сидел возле телефона.
– А куда звонить?
– Узнай по ноль девять.
– Что – по ноль девять?
– Ну, спроси сначала институт Склифосовского. Потом спроси отделение травматологии, – руководил Эдик. – А потом позвони туда и узнай конкретно про Рудика.
Шурка стал звонить ноль девять.
– Занято, – сказал он. – Поздравляют, наверное.
– В справочном не поздравляют.
– Почему? Что там, не люди?
По телевизору объявили Аркадия Райкина.
Все отвернулись от Шурки и стали смотреть на экран.
– Иди в другую комнату, – попросила его жена. – Ты нам мешаешь и отвлекаешься сам.
Шурка взял аппарат и, волоча за собой шнур, поплелся в другую комнату.
– Давайте ешьте! – распорядилась хозяйка. – Баранину можно есть, только пока она горячая. А то потом жир стекленеет.
Все подвезли свои стулья к столу и в мгновение растащили баранью ногу по тарелкам.
Какое-то время было тихо.
– Как ты делаешь ногу? – спросила Шуркина жена.
– Я ее вымачиваю в лимоне.
– А я в уксусе.
– Уксус это не то. Уксус – химия.
– Я понимаю диких зверей, – сказал Эдик, обгладывая кость. – Я иногда жалею, что у меня язык не такой, как у волка.
– А какой язык у волка?
– Вроде напильника. Вы когда-нибудь видели, как он полирует кости?
Все отвлеклись от тарелок и попробовали представить себе то, о чем говорил Эдик.
– А у Рудика есть семья? – спросила некрасивая подруга.
– Жена.
– Бедная…
– Бедный Рудик.
– Ему уже все равно.
– Давайте выпьем.
Все выпили и потянулись к грибам, и семь вилок встретились на одной ограниченной территории.
Красивый певец в телевизионном экране пел песню о неудачной любви. Певец ассоциировался с героем песни, и всем казалось, что он поет про себя.
– Давайте потанцуем! – вздохнула некрасивая подруга.
Все встали из-за стола и перешли в другую комнату, где на кушетке сидел с телефоном голодный и трезвый Шурка.
Включили магнитофон.
– Я ничего не слышу, – пожаловался Шурка.
– Иди в коридор.
Шурка встал и, волоча за собой шнур, отправился в коридор.
Танец «Донна Анна» был индивидуально-коллективный. В центре круга плясал один человек. Солист. А остальные, взявшись за руки, двигались, медленно потряхивая ногами и плечами, как гуцулы. Потом солист целовал одного из «гуцулов», и они менялись местами.
В кругу с удовольствием плясала некрасивая подруга, и все вдруг увидели, что полнота – это очаровательный недостаток, переходящий в достоинство.
Некрасивая подруга остановилась против малознакомого гостя и поцеловала его, возможно, за то, что он был малознаком и никого не успел разочаровать. Малознакомый гость выскочил в круг. Он оказался почему-то без ботинок, в одних носках. Стал топтаться на одном месте, будто мял виноград. Потом перестал перебирать ногами, застыл, распахнул руки, закинув голову, но все равно было видно, что он танцует.
Хозяйка дома огляделась по сторонам и осторожно, не нарушая танца, вышла из круга. Пошла по квартире искать мужа, заглядывая по углам.
Мужа она нашла на лестничной площадке. Он стоял возле красивой подруги и объяснял ей преимущества кирпича над бетоном, а дерева – над кирпичом.
Жена слушать не стала. Она и так знала, что в дереве жить здоровее, чем в бетоне.
В квартире гремел магнитофон.
Шурка стоял в коридоре и кричал в трубку:
– Леша! Ты помнишь Ирку… черненькая такая… А ее мужа помнишь?.. Под машину попал! Да! Вот так!.. И тебя поздравляю!
Шурка клал трубку, набирал новый номер и снова кричал:
– Таня! Помнишь Рудика?.. В третьем подъезде жил, возле булочной… Ну, учился с Эдиком до седьмого класса… Ну, Эдик, неужели не помнишь?.. Еще кошек для института ловил… Ну, а у него еще брат заикался…
Хозяйка подошла к Шурке, взяла у него трубку и бросила ее на рычаг.
– Ты чего? – удивился Шурка.
– А если я попаду под машину, ты тоже будешь так всем звонить?
– Конечно! Надо же сообщить…
– А я не хочу!
Хозяйка отобрала у Шурки аппарат и бросила его на пол.
Из комнаты вышли танцующие. С площадки вернулся муж с подругой.
– Если я попаду под машину, ты перекрестишься! – крикнула хозяйка.
– Почему? – не понял Алик. – Живи, пожалуйста. Чем ты мне мешаешь?
– Ты женишься в тот же день, и твоя новая жена будет носить мои вещи.
– А что у тебя есть такого, чтобы можно было надеть? – спросила красивая подруга.
– Прекратите беспредметный разговор! – потребовал дальний родственник.
– Чего она хочет? – спросила Шуркина жена.
– Чтобы, когда она попадет под машину, я никому не говорил.
– Не скажет! – поклялась Шуркина жена.
– Не скажем! – пообещали гости.
– Господи, опять про покойников! – возмутилась красивая подруга. – Я не понимаю: это Новый год или поминки?
Хозяйка закрыла лицо руками и громко зарыдала.
Кто-то выключил магнитофон. Стало тихо и скорбно.
И в этот момент растворилась незапертая дверь, и на пороге обозначился человек. Он был в пальто и без шапки. Пьяная деликатная улыбка неуправляемо плавала по его лицу.
Все шумно вздохнули со звуком «а» и остановили дыхание. Лица у всех тоже остановились. Глаза чуть вытаращились. Так продолжалось минуту или две.
– Кто это? – шепотом спросил малознакомый гость.
– Рудик, – шепотом ответил Эдик.
– Лучше поздно, чем никогда, – извинился Рудик, с трудом ставя слова друг подле друга.
Пауза была расколота.
– Нахал! – отчетливо произнес голодный трезвый Шурка.
– Нахал! – хором отозвались гости. – Весь праздник испортил!
Повести
Старая собака
Инна Сорокина приехала в санаторий не за тем, чтобы лечиться, а чтобы найти себе мужа. Санаторий был закрытого типа, для высокопоставленных людей, там вполне мог найтись для нее высокопоставленный муж. Единственное условие, которое она для себя оговорила, – не старше восьмидесяти двух лет. Все остальное, как говорила их заведующая Ираида, имело место быть.
Инне шел тридцать второй год. Это не много и не мало, смотря с какой стороны смотреть. Например, помереть – рано, а вступать в комсомол – поздно. А выходить замуж – последний вагон. Поезд уходит. Вот уже мимо плывет последний вагон. У них в роддоме тридцатилетняя женщина считается «старая первородящая».
Замужем Инна не была ни разу. Тот человек, которого она любила и на которого рассчитывала, очень симпатично слинял, сославшись на объективные причины. Причины действительно имели место быть, и можно было понять, но ей-то что. Это ведь его причины, а не ее.
В наше время принято выглядеть на десять лет моложе. Только малокультурные люди выглядят на свое. Инна не была малокультурной, но выглядела на свое – за счет лишнего веса. У нее было десять лишних килограмм. Как говорил один иностранец: «Ты немножко тольстая, стрэмительная, и у тебя очень красивые глаза…»
Инна была «немножко тольстая», высокая крашеная блондинка. Волосы она красила югославской краской. Они были у нее голубоватые, блестящие, как у куклы из магазина «Лейпциг». Время от времени она переставала краситься – из-за хандры, или из-за того, что пропадала краска, или лень было ехать в югославский магазин, – и тогда от корней начинали взрастать ее собственные темно-русые волосы. Они отрастали почти на ладонь, и голова становилась двухцветной – половина темная, а половина белая.
Сейчас волосы были тщательно прокрашены и промыты и существовали в прическе под названием «помоталка». Идея прически состояла в следующем: вымыть голову ромашковым шампунем и помотать головой, чтобы они высохли естественно и вольно, без парикмахерского насилия.
Одета Инна была в белые фирменные джинсы и белую рубаху из модной индийской марли и в этом белом одеянии походила на индийского грузчика, с той только разницей, что индийские грузчики – худые брюнеты, а Инна – плотная блондинка.
Войдя в столовую, Инна оглядела зал. Публика выглядела как филиал богадельни. Старость была представлена во всех вариантах, во всем своем многообразии. Средний возраст, как она мысленно определила, – сто один год.
Инна поняла, что зря потратила отпуск, и деньги на путевку, и деньги на подарок той бабе, которая эту путевку доставала.
Инну посадили за стол возле окна на шесть человек. Против нее сидела старушка с розовой лысинкой, в прошлом клоун, и замужняя пара. Он – по виду завязавший алкоголик. У него были неровные зубы, поэтому неровный язык, как хребет звероящера, и привычка облизываться. Она постоянно улыбалась, хотела понравиться Инне, чтобы та, не дай Бог, не украла ее счастье в виде завязавшего алкоголика с ребристым языком. Одета была как чучело, будто вышла не в столовую высокопоставленного санатория, а собралась в турпоход по болотистой местности.
