Кэрол Брант - Скажи волкам, что я дома

Теперь этот альбом поселился на книжной полке в комнате Греты. Внутри, на первой странице, Финн написал: «Ты знаешь, что хочешь…» — и нарисовал крошечный мамин портрет с карандашом в руках. Действительно крошечный, высотой сантиметра два, не больше. Но все равно сразу видно, что там нарисована именно мама. Это просто фантастика. Финн и вправду был гениальным художником.

Я хорошо помню тот вечер. Папа вполголоса спорил с Гретой, потому что она не хотела класть салфетку на колени. Все это время Финн что-то делал со своей салфеткой, вертел ее у себя на коленях и так и этак, а потом поднял ее из-под стола, и стало видно, что он сложил из салфетки бабочку. Финн протянул ее Грете со словами: «Смотри, у меня тут есть кое-кто, кому очень нужно присесть на коленки к какой-нибудь девочке». Грета рассмеялась, схватила бабочку и положила себе на колени, а папа улыбнулся Финну. Помню, мне тоже хотелось бабочку из салфетки. Мне очень хотелось, чтобы Финн сложил что-нибудь и для меня. Я уже собиралась его попросить, но когда обернулась к нему, он глядел на мою маму. Глядел пристально, не отрываясь. А мама как раз раскрыла альбом и смотрела на тот рисунок внутри, на свое миниатюрное изображение. Потом медленно подняла голову и посмотрела на Финна. Не улыбнулась ему, не сказала «спасибо», как это принято говорить, когда тебе что-то дарят. Нет. Она просто смотрела на Финна, напряженно и грустно. А потом сжала губы и медленно покачала головой. Закрыла альбом, вернула его в упаковочную бумагу и убрала сверток под стол. Этот момент отпечатался у меня в памяти с фотографической точностью. Бывают такие воспоминания, которые остаются с тобой навсегда. Вплоть до мельчайших подробностей. Мгновения, застывшие во времени. Не знаю, почему так бывает. Но эта картина — Финн внимательно смотрит на маму, мама печально качает головой — до сих пор стоит у меня перед глазами.

Мы приехали в «Гасе», метрдотель проводила нас к столику, и мы забрались на высокие табуреты. Столы здесь тоже высокие, круглые. За каждым может сидеть десять-двенадцать человек. В центре столов располагаются большие жаровни с решеткой для готовки. Папа заказал два бокала японского пива, себе и маме. Потом спросил у нас с Гретой, не взять ли нам детского шампанского.

— Мне уже не три года, — пробурчала Грета. — Я возьму диетическую кока-колу.

— Я, наверное, тоже, — сказала я, хотя, если честно, очень люблю детское шампанское.

Собственно, на этом разговор и иссяк. За весь вечер мы перемолвились разве что парой слов. Посмотреть на нас со стороны — никто бы и не догадался, что мы праздновали день рождения. Папа спросил у Греты, как идет подготовка к спектаклю. Она ответила, что нормально. Мама заметила, что в меню появились новые блюда. Без Финна все было не так. Он умел превращать в праздник любое мгновение, а мы этим умением не владели. Я попыталась припомнить хотя бы одну из тех викторианских игр, но на ум ничего не пришло. Может быть, мы говорили еще о чем-то. Может, слова потерялись в скворчании лука и перца, но именно так я запомнила тот вечер. Вечер в полном молчании. Я наблюдала, как японский повар в высоком белом колпаке готовит нам ужин, и размышляла о том, что со мной будет теперь, когда рядом нет Финна. Я так и останусь дурочкой на всю жизнь? Кто расскажет мне правду, кто откроет мне яркие тайны, скрытые под поверхностью серых будней? Ведь есть же люди, которые знают. Люди, которые видят то, что скрыто от глаз. Но как мне самой стать таким человеком? Как мне стать Финном?

По дороге домой я снова думала о письме Тоби. О том, что до 6 марта остается всего три дня и что я буду последней дурой, если все же пойду на встречу. Мне снова пришло в голову, что, наверное, стоит рассказать обо всем родителям. О том, что Тоби приходил к нам домой. Что хочет со мной увидеться. И что просил никому ничего не рассказывать. Еще не поздно сказать им об этом.

Родители мне доверяли, я знаю. И доверяли не зря. Я всегда была правильной девочкой, которая знает, что хорошо, а что плохо. Я всегда поступала как надо. Но сейчас был особенный случай. Я не сомневалась: Тоби может мне многое рассказать. У него есть частичка Финна — такого Финна, которого я не видела никогда. И он живет в дядиной квартире. Может быть, у меня будет шанс снова попасть в эту квартиру. Узнай об этом мама, она бы сказала, что я пытаюсь «скрести по сусекам». Подбираю последние крошки. Сказала бы, что это от жадности. Ну и пусть. Если рассказы о ком-то, кто тебе дорог, — что-то вроде цемента, которым скрепляются кирпичики воспоминаний, то, может быть, Тоби поможет мне сохранить Финна, удержать его рядом с собой чуть подольше.

19

— Вечеринка. Завтра вечером. Уже не отменится. Сто процентов.

Грета ворвалась в ванную, когда я принимала душ, и шепотом сообщила мне эту новость сквозь кораллово-розовую пластиковую занавеску.

— Что?

Грета повторила, уже медленнее, но по-прежнему вполголоса, чтобы не услышали мама с папой. Мне все равно было не слышно, поэтому я закрыла кран и высунула голову из-за занавески.

— Что?

Грета театрально вздохнула и повторила в третий раз. На этот раз я услышала.

— Родители до семи на работе. А потом мы им скажем, что мне опять нужна помощь на репетиции. Да?

Я рассеянно кивнула, думая совершенно о другом. Вечеринка должна была состояться в тот же день, на который Тоби назначил мне встречу.

— Да? — повторила Грета.

— Да… Наверное, да.

— Вечеринка — в лесу за школой.

В моем лесу. Я тихонечко улыбнулась. В кои-то веки я буду знать больше, чем Грета. Я буду единственным человеком во всей компании, который хоть что-то знает про место, где мы соберемся.

Грета стояла, уперев руки в боки, и как будто ждала, что я что-то скажу.

— Ты знаешь, где это, да?

— Э… да, знаю. За школьным двором. От кафетерия есть тропинка.

Она подождала еще пару секунд и кивнула.

Я снова включила воду и встала под душ.

Грета прижалась лицом к занавеске с той стороны, и я ткнула пальцем ей в лоб. Она тоже ткнула меня пальцем, стараясь попасть в плечо. Мы с ней рассмеялись и принялись вслепую тыкать друг друга сквозь непрозрачную пластиковую занавеску.

— Прекрати, — выдавила Грета сквозь смех, но сама не прекратила.

Я слегка отодвинула занавеску, вытянула руку и пощекотала Грету под мышкой. Мы обе громко смеялись и никак не могли остановиться.

— Девочки, что там у вас? — крикнул папа снизу.

Я тут же убрала руку.

— Все в порядке, — отозвалась Грета.

Иногда у нас с Гретой такое бывает. Буквально на две-три минуты между нами опять возникает та близость, которая была раньше.

Грета сунула голову за занавеску, старательно глядя в сторону, чтобы не смотреть на меня голую.

— Так ты завтра идешь?

— Да. Ты иди со своими, а я подойду. Встретимся прямо в лесу.

20

Я составила список причин, почему должна ненавидеть Тоби. Записала его на листочке. Чтобы как следует подготовиться. Мне не хотелось явиться на встречу в слезах и соплях. Я хотела быть жесткой и сдержанной. И суметь высказать все, что я думаю.

О чем надо помнить:

1) Это из-за него умер Финн. Может, он даже знал, что так будет.

2) Это он отправил в газету портрет, НАШ портрет. Без разрешения. Хотя портрет наш, и вообще, это не его дело.

3) Только маньяки и извращенцы пишут письма 14-летним девочкам, назначают им встречи и просят ничего не говорить родителям.

Я вновь и вновь перечитывала этот список, но, как ни старалась, не чувствовала никакой ненависти. Ведь и Финн не испытывал ненависти к Тоби. Возможно, Финн даже любил его. И Тоби, возможно, был с Финном в самом конце. Он был последним, кто разговаривал с Финном. Последним, кто видел Финна живым. И я добавила еще один пункт:

4) Тоби был последним, кто разговаривал с Финном. Он был последним, кто держал Финна за руку. Последним, кто его обнимал. Это была не я. Это был Тоби.

И вот тут список «сработал». Потому что последней должна была быть я. А не какой-то долговязый англичанин с жиденьким голосом.

21

Если встать на мосту над железнодорожными путями и заглянуть через перила, оттуда отлично просматривается вся платформа на станции. Я опоздала. И жутко замерзла. Потому что сняла свою дурацкую голубую дутую куртку и запихала ее в рюкзак. Я специально пошла долгой дорогой, мимо автозаправки и веломагазина, и дальше — через заросший сорняками пустырь у лютеранской церкви. Приближаясь к мосту, я подумала, что, может быть, Тоби тоже опоздает. Может быть, он, как и я, решил не идти сразу на станцию, а спрятаться где-нибудь и посмотреть, приду я или нет.

Я осторожно глянула вниз, стараясь не подходить слишком близко к перилам. Я не была уверена, что сумею узнать Тоби. Но узнала его сразу. Он сидел на скамейке в дальнем конце платформы. Сидел, подтянув колени к груди, и теребил пальцами шнурки на ботинках. Он был очень худой, но не как человек, больной СПИДом. Не так, как Финн ближе к концу. А просто сам по себе худощавый, от природы.