Людмила Петрушевская - Рассказы о любви (сборник)
Мама ей, как врач, легко достала особождение, диагноз был какой-то сложный и нечитаемый, но речь шла о больных ногах.
Что оказалось пророчеством.
Теперь на всех уроках физкультуры Катя сидела на низкой скамеечке в спортивном зале и читала, и все мальчики щеголяли выправкой и сноровкой. Были настоящие состязания в виду такой маленькой прекрасной дамы! С выкриками, хеканьями, о-па! Чтобы она оторвалась от книги и посмотрела своими прекрасными синими глазами из-под пшеничной челки.
Еще в детстве она была похожа на розовую ренуаровскую девушку.
Катя легко, но с большими сомнениями поступила в один институт, занялась почему-то математикой. Потом перебазировалась в другое заведение, изучать языки (она и так знала два).
То есть пошла по линии наименьшего сопротивления. Это уже была ее знаменитая инертность.
Другие зубрили, старались, занимали столы в лингафонном кабинете, а она жила задумчиво, не спеша, не проявляясь. Скрывала себя. Таилась.
Многие из мужской молодежи, наоборот, заинтересовались ею, причем в основном самые энергичные, спортивные, дурачье, одним словом.
Не находилось для нее ровни, тем более в ее институте, где ребята были уже после армии. Взрослые, грубоватые, целенаправленные дрова. Низшая раса.
Катя закончила институт, пошла работать в библиотеку, в иностранную периодику, очень посещаемый зал, отборная интеллигенция, в том числе и богема.
И тут Катя влипла, влюбилась в игрока, картежника, преферансиста (еще и бридж с бильярдом) и завсегдатая бегов.
Она привела его домой, старше себя на добрых семь лет, в анамнезе два сотрясения мозга, сотрясы и черепа на жаргоне травматологов (он работал в больнице санитаром).
При мужчине был чемодан.
Мария Иосифовна диагностировала (молча) психопатию, эпилептоидность и многое другое. Напрасный труд было бы просить его провериться на Вассермана и т. д. К жениху таких требований не предъявляют.
Гром грянул, когда Катя заболела и скрывала симптомы от матери, пока не пришлось идти на аборт (явно по наущению подследственного). Аборт был, разумеется, на его условиях, т. е. не в больнице, а через знакомых Антона, дорожка уже была для него проторенная, видимо. Не в первый раз отводил девушек.
Мать обо всем догадывалась (чего стоила утренняя Катина тошнота!), безропотно давала деньги. Вынуждена была вести нескольких больных на дому за гонорар, чего раньше себе не позволяла (книжки и пластинки, и только!).
Рассеянная Катя, однако, по своей привычке все разбрасывать выкинула ампулу мимо мусорного ведерка.
Мама подметала, мыла и убирала, в том числе и полезла со своей седой головой в шкафчик для этого ведерка, она всегда все вылизывала как простая санитарка (бабка к тому времени уже почти не ходила, сидела в своих митэнках у телевизора и кротко высказывала всегдашнее недовольство уровнем музыкальных программ).
Мать поднесла ампулу к своим близоруким глазам.
Разговор у нее был только с Антоном, она его вызвала во двор. Антон, улыбаясь своей заманчивой улыбкой, обвинил во всем Катю. Как и полагается. Дескать, она заболела еще до него, добрачные связи и что вообще творится в библиотеках.
Психиатр, блестящий диагност, да еще и владеющий всеми техниками какие полагаются, Мария Иосифовна сделала невозможное — Антон убрался вон и навеки.
Может быть, и из жизни, кто знает — дар убеждения у Марии Иосифовны был выдающийся.
Собственного жилья у него вроде бы не было, какой-то жене с ребенком все оставил, перекати-поле от бабы к бабе, даже три года зоны имелось в досье, как он в порыве откровенности признался Марии Иосифовне.
— Вас срочно вызвали в командировку, — посоветовала ему она.
Катя тем же днем потащилась на анализы, а когда вернулась, на столе лежала записка от ушедшего. Мария Иосифовна ее не читала принципиально, сидела в кухне, пока Антон собирался и калякал, улыбаясь как игрок, свое последнее «прости», вышла только в прихожую взять у него ключи. Он сбежал прочь по лестнице даже мимо лифта. Она сползла следом за ним, почти мертвая. Хотела удостовериться, что ушел.
Катя прочла, легла. Не умерла, но застыла.
Мать выписывала ей бюллетени в своей клинике, а что делать, только там дают освобождение на месяцы. Через сто двадцать дней надо было или увольняться с работы, или брать инвалидность по шизофрении.
Катя лежала. Мать сходила, снесла ее заявление об уходе, написанное собственноручно.
Катя лежала, даже не читая. Лежала в обнимку с телефоном. Услышав не тот голос, просто клала трубку. Не ела.
Мать начала ставить ей капельницу с глюкозой и витаминами. И, видимо, расходовала все свои силы, поддерживая дочь при жизни. Почернела, хотя сохраняла ровное, благожелательное отношение к окружающим, особенно у себя в клинике.
Дела шли все хуже.
Для такого случая восстала из пепла бабушка, Анна Ионовна. Она села сиделкой при Кате. Поддерживала ее, когда ей надо было выйти. Обе были одинаково истощены.
Катя была неглупой девушкой и в конце концов соединила концы с концами — то ли Антон все-таки подал ей знак из своего небытия. Нет, скорее она сама догадалась, почему ему пришлось исчезнуть.
И внезапно Катя перестала разговаривать с матерью.
Через некоторое время бабка пошла за газетой к почтовому ящику и принесла ей конверт без обратного адреса.
Это был пустой заклеенный конверт!
Но почерк, почерк был Антона!
Катя вдруг ожила, даже начала вставать и выходить из комнаты. Чуть ли не была предпринята целая экспедиция «на воздух». Катя к чему-то тайно готовилась.
Катя не знала, что почерк Антона был скопирован Марией Иосифовной со старого пустого конверта, аферист оставил его впопыхах на полу под письменным столом. М. И., вылизывая комнату дочери после ухода самозванца, конверт этот нашла и припрятала. Письмо было написано с зоны, адресок присутствовал, то есть пациент не соврал. Только дата на нем была свежая: едва ли полгода прошло после отсидки, а добрый молодец уже нашел себе Катю, девушку с квартирой.
Письмо было адресовано тоже девушке, видимо, но без адреса: на Центральный телеграф до востребования, Худайбердыевой Е. Г.
Причем письмо явно дошло и было затем отдано автору при встрече. А возвращение писем обычно свидетельствует о гневном и нарочито демонстрируемом разрыве. Любящие обычно берегут адресованные им письма, это очевидно. А равнодушные их просто выкидывают.
Насолил Антоша, насолил этой Е. Г. Но она его тоже любила. Специально пришла бросить ему письмо в лицо.
Теперь: Катя собралась выходить из дому!
Причем бабушка Анна Ионовна видела, что Катя роется в справочнике, явно ищет какой-то номер телефона — что само по себе огромный прогресс по сравнению с предыдущей апатией. Она нашла что ей было надо, далее попросила атлас Москвы. Искала определенную улицу, сообщила Анна Ионовна своей измученной старой дочери.
Мария Иосифовна поняла, что девочка ищет то отделение связи, куда в почтовый ящик было опущено поддельное письмо.
Но сил встать и пойти у Кати не было.
Между матерью и дочерью опять пошли разговоры. Короткие, только по делу. М. И. предложила Кате ставить ей капельницы, чтобы возобновить прежний уровень и поправить цвет лица. Была вызвана лаборантка, взяла анализ крови.
Катя была, что называется, уже здорова «по венере», но слаба как выкинутый на помойку недельный котенок.
В капельницу М. И., разумеется, стала добавлять нужные препараты. Очень осторожно.
С течением времени Катя окрепла, встала, исчезала из дому, затем даже дело дошло до того, что она, совершив огромное усилие, вернулась на свою прежнюю работу (именно там она и встретила впервые своего Антона).
Она была взята в тот же самый зал, но теперь на полставки, вместо одной сослуживицы, ушедшей в декрет.
Видимо, Кате было важно встать на тех путях, по которым предположительно может еще раз пройти Антон.
Вместо Антона (велика сила женской красоты!) появился Глеб, ему нужны были на дом журналы по специальности. Катя вынесла ему эти журналы. Он их с благодарностью вернул. Затем долго пахал твердую почву, чтобы залучить Катю в кафе (все переговоры велись по телефону, домашние слышали).
Дальше больше — осмелился и пригласил Катю в свою компанию на дачу, как раз на Новый год.
М. И. поставила Кате капельницу с долей очень важного препарата под предлогом дозы витаминов для поддержки сил, и Катя вернулась домой утром явно после ночи любви, с синевой под своими синими глазами и с явно набухшими губами. Так что ожидаемое стряслось.
Глеб, небольшой, настырный, некрасивый, но вылитый головастый сперматозоид, одолел сопротивление Кати, и она теперь ходила с ним куда он хотел совершенно безголовая, воплощенный секс-символ, глаза сонные, губы набрякшие как с мороза. Они, не стесняясь, запирались в Катиной комнате на какую-то новую щеколду, после чего следовали скрипы, бурные сотрясения и напоследок ритмичные быстрые удары.
