Валерий Зеленогорский - В лесу было накурено
Бизнес по причинам независящим стал вянуть, деньги текли, но река обмелела, жар стал выходить стремительно из их совместной печки, остывать, общее дело разваливалось вместе с порушенным бизнесом, стали возникать трещины в семье, которой вот-вот уже можно было жить. И. не хотела думать, что интерес к ней был, очевидно, слегка корыстным – считать себя дойной коровой, а не предметом обожания было ужасно. Дойная корова – это не образ для женщины, которая все может, все умеет, искусной в интриге и любви, держащей себя в желаемой форме, не позволяющей себе ни на секунду расслабиться даже в постели, где всегда ей было важно доминировать. Она серьезно относилась ко всему в любовных играх со своим партнером, она была мотором, всегда что-то изобретала, ей особенно удавались ролевые игры. Однажды она придумала для него на два выходных игру в террориста и пленную журналистку. Он терзал ее по ее сценарию, она сидела под кроватью в закутке и стонала так выразительно, что соседи снизу вызвали милицию, и когда приехал ОМОН, пришлось дать немало денег, чтобы они уехали, не застрелив ее любимого как бешеную собаку. Другой раз отличился и сам Делон-Габен: он спьяну сжег ее трусы в пепельнице и поливал ее вином за 2 тысячи у.е., а потом слизывал его с нее и причмокивал. Игры закончились, ГД стал приходить реже, потом перестал вообще, его видели с девочками из агентства, которое он купил для новых проектов на TV. Летом в Каннах она, как член жюри рекламного фестиваля, встретила его в «Джиммисе» с блондинкой из сериала, и ей стало так больно, что воздух вытек из нее весь и она на секунду потеряла сознание. Он был под сильным кайфом кокаина, который стал потреблять по новой моде, постоянно трогал нос. Девушка смотрела на нее с легким превосходством молодой дряни, которые всегда так смотрят на бывших жен и любовниц, их взгляды говорят им: «Ну что, кошелки, просрали? Уступите дорогу! Мы идем, дышим в затылок и скоро загрызем вас! Прочь с дороги!» Сдаваться этому напору молодых наглых тварей?! Да никогда! Пять раз бассейн, восемь раз зал, новые глаза, новые сиськи, подтяжки до треска на скулах – и опять в строю, не давая себе никаких поблажек. Не возьмем длиной ноги, возьмем другим – энергией, выдумкой, деньгами, наконец. Вытянем жилы, нервы, как канаты, пока держимся. Ночью в номере с видом на море, смыв с себя все и сняв корсет, давящий, как стальные обручи, И. стояла у окна с бокалом вина любимого красного цвета запекшейся крови и ничего не видела: не было яхт, проплывших в сторону Сен-Тропе, где ее любимый с группой своих топ-моделей двигал на верхней палубе дорожки через свернутую в трубочку купюру. Она сделала его сама, всего – от ногтей до кончиков волос, – все это произведение было ее заслугой, она научила его носить костюмы, зарабатывать деньги, научила стричь волосы и пользоваться ножом, научила, черт возьми, трахаться с удовольствием и фантазией, научила жить не как свинья, менять носки и рубашки два раза в день, ходить в начищенных ботинках, а не в стоптанных валенках и заячьем тулупе. Она научила его говорить, правильно ставить ударения, спать, в конце концов, без трусов и ходить походкой свободного человека. Теперь он, свободный, незакомплексованный, успешный, выбросил ее на помойку как ненужного свидетеля былой серости. Больно и невыносимо смотреть в даль уплывающего счастья, где ей нет места и никогда не будет. И. долго еще стояла у окна, вспоминая все, что было у нее с ним за все эти годы. Закончилась вторая бутылка, она решила по многолетней привычке принять ванну перед сном, это расслабляло ее долгие годы в изматывающей гонке за призраками успеха. Она прошла в ванную, набрала воды, бросила сухих лепестков и чего-то пахнущего, легла с бокалом и сигаретой, и такая тоска смертная накатила на нее черной мглой, так жалко стало себя в первый раз за все годы, усталость накопленная навалилась свинцовой гирей, что рука ослабела, бокал разбился, вино окрасило воду цветом крови, она медленно взяла крупный осколок, не задумываясь ни на минуту, резко провела по запястью, и ее кровь смешалась с вином, и последнее, что она увидела, – это розовый малыш, убегающий в черную мглу.
Настоящий полковник
Моему дяде восемьдесят лет, он бодрый старичок с живым глазом и активной жизненной позицией. Боевой летчик и фронтовик, он написал книгу о своих товарищах и с тех пор других книг не читает, только газеты по старой советской привычке, в «Новостях» его интересуют две вещи: погода в Америке, где живут дочери и внуки, и реклама препаратов для поддержания мужской силы. Жену он похоронил десять лет назад и с тех пор находится в активном поиске новых женщин. На этом поприще у него время от времени возникают коллизии, где дядя мой показал себя настоящим бойцом уже далеко не так хорошо видимого (вследствие возраста) фронта телесных упражнений. Он знакомится с женщинами – кандидатками на свое ложе в местах вполне определенных, особенно успешным является сегмент трех сосен – это поликлиника, собес и кладбище. Сначала у него, как в известной песне, первым делом закончились самолеты, а потом плавно и незаметно закончились девушки – они уходили в иной мир или просто теряли интерес к отставному полковнику. Он не хотел терять себя как мужчину и так замучил сексопатолога в поликлинике претензиями на снижение своих половых достижений, что врач в сердцах сказал ему: это возраст, батенька, надо остыть, пора перейти от практики к написанию мемуаров и посредством прошлых переживаний уйти в запас, а потом и в почетную отставку с этого поля боя, намекая на то, что ему, доктору, сорок и секс с подругой раз в месяц – его среднемесячная норма. Дядя мой не соглашался, мотивировал, что его друг с диабетом, без ноги и с катарактой еженедельно получает радость общения с прекрасным полом, а у него, слава богу, две ноги и сахар в норме. Врач устал увещевать этого самца и скрепя сердце порекомендовал инъекции для ударных действий. Дядя настаивал на виагре, новой панацее. Врач не советовал, говорил, что сердце может не выдержать, и дядя принял его рецепт и стал готовиться к практическому использованию. Сначала он подвел некоторые неутешительные итоги: пока он лечился с этим дураком-врачом, он растерял наработанные связи, состоящие из двух проверенных вариантов. Первой намеченной жертвой была домработница с Украины, оплачиваемая дочерьми из Америки, чтобы он не сидел без еды и чистых рубашек. Ей было с виду лет пятьдесят с лишним, мужа она убила еще пятнадцать лет назад, отсидела четыре года и с тех пор мужчинами брезговала. Полковника, моего дядю, она уважала за фронтовые заслуги, но спать с ним не хотела даже за повышение зарплаты, на которое он намекал ей. Вторая кандидатка была старинная подруга по военному городку, вдова, бывший товаровед военторга, жившая рядом в подмосковном городке одна. Он встретился с ней на кладбище, где они посещали родные могилы и общались платонически. Дядя мой давно приглядывался к ней как к объекту вожделения, но внутренне был не готов, боялся облома и, как боевой летчик, не хотел, чтобы его вылет в ее расположение оказался прерванным полетом. Теперь в кармане у него было сильнодействующее средство для подъема, и он готовился к этому виражу серьезно. Он сговорился с ней на посещение ее территории, не предупредив о своих намерениях, операцию он готовил скрытно и просчитал, как ему казалось, все варианты, сбоя быть не должно. Он изучил досконально инструкцию по применению, выяснив, что оптимальный эффект должен достигаться через два часа после применения посредством заправки в боевой половой орган. С утра он долго брился до синевы, раскладывал по карманам все необходимое: платок, расческу – он носил ее принципиально, хотя основную функцию она не выполняла уже лет пятнадцать, – далее следовали бумажник, пенсионное удостоверение, страховой полис и телефонные номера дочерей на случай его летального исхода. Он был готов. Слегка перекусив, он ждал времени введения препарата строго за два часа перед боем. Весь ход операции с четким хронометражом был давно рассчитан. В 13.30 – введение препарата, 14.00 – переход до места назначения, 14.30–15.00 – прелюдия (вино, легкие закуски), 16.00 – финальное действие инъекции и феерический финал с последующим салютом и фонтаном. Пока все шло по плану: первый пункт – дозаправка аппарата – прошел без сбоев. Он проверил все в карманах, все было на месте, и только в лифте понял, что забыл презервативы, купленные загодя в соседней аптеке, – ларькам он не доверял, боялся контрафакта. Видео пиратское покупал из экономии, но тут нужно было все сертифицированное. Вернулся домой, достал заветную коробку с игривой девушкой в черном белье на обложке – она нравилась ему больше бывшего товароведа, но он не знал адреса этой красавицы. Перед выходом дядя посмотрелся в зеркало – он знал и чтил приметы, но осуждал мракобесие и суеверие. Заминка с гондонами рассердила его слегка, но оперативный план еще не пострадал, он знал, что ходу ему пятнадцать минут, и шел резво и целенаправленно, не отвлекаясь на мелочи. Возле булочной он тормознулся, увидев, что завезли свежий хлеб, хотел купить про запас, но подумал, что сейчас ему не до хлеба – зрелищ и развлечений хотело его естество. Закурив на ходу, чтобы унять легкое волнение, он понял, что случилась катастрофа. Он забыл зубы, шикарные протезы, сделанные в Америке, его гордость. После семидесяти лет пыток в отечественной зубодробительной терапии он справил, дай бог им здоровья, зубы – не зубы, а пасть с белыми ровными клыками, которые украшали его, как шеренги орденов на День Победы. Зубы остались дома в шикарной коробочке для качественного хранения. Забыл, старый дурак, взял гондоны, не забыл расческу, а зубы забыл. Он побежал домой, задыхаясь и обливаясь потом. Он выбился из графика уже на 15 минут, но понял, что может сократить прелюдию, мотивируя себе, что можно и без прелюдии, слава богу, не дети малые. Зубы были на месте, он щелкнул любимой пастью и почувствовал себя сильным и молодым. Хищник шел за косулей (так в этот момент он представил товароведа-наложницу). В 14.10 он стоял у заветных дверей с тремя гвоздиками, шампанским-брют и нечеловеческим желанием порвать ее, как тузик грелку. Дама открыла ему сразу, после первого звонка, видимо, стояла уже десять минут у двери и смотрела в глазок. Он вошел, оглядел поле битвы: в однокомнатном будуаре все сияло и блестело, диван целомудренно был не разложен, на столе стояли два бокала, торт «Наполеон» и три яблока голден. Стол был шикарен для одинокой пенсионерки, купающейся в роскоши монетизации. Дама была в откровенном пеньюаре, купленном еще в ГДР, в Потсдаме, где она работала в военторге в счастливые семидесятые. В стенке марки «Хельга» звенели бокалы чешского стекла и сервиз «Мадонна» кофейного цвета, это был весь ее антиквариат и наследство, на которые вместе с квартирой зарились две внучки и племянник из Кременчуга. Дама была еще вполне жива и завещание писать не собиралась, тем более сегодня, в день, когда, может быть, в ее жизни что-то произойдет. Сели за стол, дядя открыл шампанское, сказал тост о взаимодействии и вечных ценностях, которые никогда не исчезают. Он хотел добавить «банк Империал», но признаваться в плагиате не стал – зачем портить впечатление. Он смотрел на часы, до 15.00 – времени действия препарата – оставалось десять минут, а к главному еще даже не приступали на словах. Он намекнул даме, что они давно знакомы, знают друг друга, можно даже подумать о совместном будущем, но для этого нужно как бы сверить ориентиры, чтобы совместный полет их «Союза» не оказался прерванным из-за половой несовместимости. Дама слегка ошалела от предложения отправиться в давно забытый океан страстей и удивилась дядиному напору – она считала его интеллигентным человеком и не предполагала, что под личиной благообразного старичка скрывается половой гангстер и разнузданный тип. Дядя уже начал чувствовать нарастающий подъем внизу живота, и ему показалось, что он уже проходит сверхзвуковой барьер. Он стал мягко заваливать даму на диван, понимая, что хрустящей простыни он не почувствует, был готов овладеть ею по фронтовой привычке в позе Наполеона (так и не сняв сапог). Дама отказывалась, мотивировала неважным состоянием здоровья, неожиданностью и духотой августовского дня. Дядя пер на нее, как «МиГ» на «Б‑52», но, увы, дама увертывалась и просила перенести бой на потом. Инъекция, сделанная американским мастером, сработала как часы. На дядиных «командирских» было ровно 15.00, когда его естество напряглось, как стальной канат, и превратилось в стальной стержень после термообработки. Такое в последний раз он испытал в госпитале для комсостава 25 лет назад, глядя на буфетчицу в столовой для старших офицеров. Тогда он не реализовал свой потенциал по причине срочного выезда в штаб округа, но сейчас, на заслуженном отдыхе, он отступать не желал, последний бой – он трудный самый! Дама сбежала в ванную якобы для спецподготовки, а на самом деле укрылась от этого маньяка. Он увещевал ее из последних сил, она верещала, что скоро выйдет, а дядя терял сознание, ломать дверь он не мог, но очень хотел, боялся скандала, с этим надо было что-то делать. Он достал свой мобильный, которым очень дорожил, – это был подарок дочерей для мониторинга его состояния, и звонил он сам крайне редко, только в экстренных случаях. Такой случай был налицо. Он набрал телефон врача и кратко доложил обстановку, в которой оказался его член. Врач сказал, что это опасно, нужна разрядка или побочный эффект его эрекции приведет к инсульту, надо снять напряжение физической нагрузкой, и предложил побегать по этажам данного дома для снятия экстрима. Дядя все понял, вышел из квартиры и стал бегать по этажам вверх-вниз, удивляя жильцов, выходящих из лифта, своими метаниями. Дядя порхал бабочкой с первого по двенадцатый этаж часа два, пока без сил не доплелся до дома. Он лег не раздеваясь на диван и стал анализировать, где он совершил прокол, почему план не сработал. Потом позвонил своей младшей дочери и все рассказал ей. Она начала ругать его, что он сведет их с сестрой в могилу, зачем он сделал эту глупость, когда он успокоится, ему уже восемьдесят, хватит, в его возрасте это даже стыдно, он умрет от своих дурацких забав, пора успокоиться и не дурить. Дядя не понимал, что они хотят от него – чтобы он, потеряв за эти годы все, что у него было, лег на диван вспоминать? А он хотел жить и хотел, чтобы его уже плохо летающий аппарат все-таки иногда поднимал его в небо, где была его молодость, его сила, его страсть, он хотел летать, а они предлагали ему лежать и ждать смерти в окружении внуков и представителей власти. Он не хотел. Поздним вечером позвонила дама с извинениями за свое легкомысленное поведение и просила не обижаться. Дядя в сердцах рассказал ей, что с ним произошло, она охала и сказала, что если бы она знала, что он так истратился на лекарство, то, конечно бы, ему уступила. Дядя принял ее извинения, согласился на ее настойчивое предложение прийти на следующей неделе. Он попил чаю, снял американские зубы и лег спать. Он знал, что после реланиума он будет летать, а вокруг него будут летать девушки, похожие на красавицу на упаковке гондонов.
