Леонид Каганов - Таблетки
Но Митя этого уже не слышал — он несся через чащу, изо всех сил сопя и пытаясь на ходу отодрать со рта скотч.
* * *Олеся выглядела неважно: осунувшееся лицо, темные круги под заплаканными глазами. И пальцы ее слегка дрожали. Она не глядя брала из вазочки зубочистку, очищала от бумаги, ломала на мелкие кусочки, складывала перед собой и брала следующую. Гора обломков росла.
— Прекрати, пожалуйста! — не выдержал Митя. — Мы же все-таки в кафе, люди кругом!
— Что прекратить? — удивилась Олеся.
Митя кивнул на гору обломков перед ней.
— Мне бы твои проблемы, — огрызнулась Олеся, но ломать зубочистки перестала. — Как нам жить-то теперь?
— Не знаю, — честно ответил Митя. — Может быть, сдаться и рассказать?
— Кому?
— Следователю моему.
Олеся фыркнула.
— А флешку можно в интернет выложить, — предложил Митя. — Тогда вся эта драная корейская разведка скачает формулу синтеза, или что там, и наконец отстанет от меня.
Олеся снова потянулась за зубочисткой.
— Интересно, зачем они за этой гадостью охотятся? — поморщилась она. — Ведь понятно уже, что везения от нее не прибавляется.
— Может, им непонятно, — пожал плечами Митя. — А может… — Он вдруг замер и перешел на шепот: — А может, им как раз это и нужно! В качестве оружия! Представляешь, на Саммите ты в чай подбросил пуговицу президенту какой-нибудь этой твоей Сомали, где у тебя родственник умер с наследством… И кранты президенту Сомали! Рейтинги до небес, он небывалый герой, отец нации, икона стиля и гений экономики. А наутро — кризис, гражданская война, все его предали, и родные сыновья ведут отца сомалийского народа на эшафот… Чисто сработано! Слушай, брось эти зубочистки, бесит…
Олеся недовольно отложила недоломанную зубочистку, а горку мусора перед собой прикрыла салфеткой.
— Бесит… — передразнила она. — Меня вот бесит, что я в розыске Интерпола со вчерашнего дня. И что мастерскую отца сожгли. Вот это бесит.
— Я, знаешь ли, тоже в розыске! — напомнил Митя.
— Ты не по линии Интерпола! И даже не в федеральном! — парировала Олеся. — Ты всего лишь мелкий жулик. Стал заместителем директора прогорающей сети сотовых ларьков, подписал липовый контракт и вывел все активы в офшор. Жулик!
— Ничего себе мелкий! — обиделся Митя. — Восемь миллионов долларов как-никак!
— Дурилка картонная, — вздохнула Олеся. — О чем ты вообще думал, когда тебе предложили на один день стать замдиректора и по-быстрому подписать какую-то бумажку?
— Думал, мне повезло. Он так красиво объяснял: мол, ты такой толковый честный продавец, я настаиваю, чтобы только ты ставил подпись на нашем контракте.
— Ага, и небось перемигивались при этом, — желчно добавила Олеся.
— Не знаю, не видел, перемигивались или нет… А ты сама-то хороша! Что дедушка в Сомали, что Министерство театра, что поездка в Голливуд!
— Да уж лучше мой Голливуд, чем твой Байконур!
— Министерство театра и балета! — с чувством повторил Митя. — Это ж надо было на такое купиться! А епархия? Это же вообще катастрофа! Возраст — двадцать два, пол — девочка, опыт работы — шоу двойников в кабаке! Какой из тебя, к черту, митрополит Кемеровский и Архангельский?! Женщин вообще не берут в митрополиты!
— Да откуда я знала? — огрызнулась Олеся. — Мало ли куда сейчас женщин берут. Вот Тараскина еще вполне молодая тетка, а мэр целого нашего города!
— Да какая молодая, ей за сорок уже! А хоть бы и молода: одно дело мэр, совсем другое — митрополит… Ты б хоть для начала в Википедии прочла…
— Хватит!!! — Олеся так раздраженно стукнула ладонью по столу, что чашка с остатками кофе подпрыгнула и опрокинулась ей на платье.
Олеся закрыла лицо руками и заплакала.
— Не могу! Не могу больше! — всхлипывала она.
— Прости! — Митя торопливо помог ей разложить салфетки по залитой юбке, а затем обнял ее за плечи и начал ласково гладить. — Видишь, оно потихонечку отходит, уже на мелкие гадости перешло…
— Да мы с большими не знаем, что делать! — глухо прорыдала Олеся.
— Так надо работать! Биться! Решать проблемы по одной! А не жрать горстями чертовы пуговицы! Вот я же с наследством бабкиным всё уладил? И твое министерство балета я привел в норму: им теперь не до тебя с этими грантами…
— Еще не факт! — возразила Олеся.
— Почти факт! — уверил Митя. — И с мобильной сетью что-нибудь придумаю!
— Что ты придумаешь? — горько усмехнулась Олеся. — Тут юрист хороший нужен, а где нам его взять… — Она вдруг задумалась и принялась рыться в мобильнике: — Слушай, у меня где-то был один знакомый адвокат. Все ко мне клеился, а я его все отшивала. Надо найти его телефон и позвонить, вдруг по старой дружбе поможет?
— Оставь… — Митя поморщился. — Чем он поможет? Подпись моя, денег нет. Следствие закончено, и дело уже в суде. Я в розыске.
— Да почему дело-то в суде? — не выдержала Олеся. — Я помню, отец из-за мастерской судился, — там год тянулось следствие! А тут за три дня — и уже в суде?
Митя пожал плечами.
— Какая теперь разница? Может, они это дело год готовили, только дурачка искали. А может, это просто такое мое везение в кавычках. — Митя изобразил пальцами «кавычки». — Так что твой адвокат тоже ничем не поможет. Вернет восемь миллионов долларов в кассу из офшора? Или договор задним числом отменит? Или уговорит мэра Тараскину явиться в суд и забрать папку с моим делом?
— Тихо-тихо, вот оно! — перебила Олеся, настороженно подняв палец. А затем крепко задумалась, смешно подперев щеки кулачками: — Сколько, говоришь, Тараскиной лет? Всего сорок? Сорок — это гримом вполне можно добить… А роста она среднего, как я примерно?
— Ну, вроде, да… — Митя растерялся. — А зачем тебе?
— А чем я не Тараскина?! — вдруг заорала она резким базарным голосом, характерно глотая букву «р» — точь-в-точь как она. — Поставлю копну на голове, как у нее, наложу грим как положено, приду в суд, всех построю и папку с твоим делом унесу на проверку!
— Да ты чего, там же камеры наблюдения повсюду! — испугался Митя.
— Так это же прекрасно! Там камеры. В камерах ходит Тараскина. И кому вопросы?
Митя задумался.
— Если поймают — это мошенничество адское!
— Не такое уж и адское, — уверила Олеся. — Уж поверь человеку, которого по всему миру разыскивает Интерпол за угон самолета… — Она замолчала и губа ее обиженно дрогнула. — Причем, меня ведь даже на борту не было, эта гадина ушла на посадку с моим паспортом…
— Ну ты тоже додумалась, три пуговицы за один день слопать… — миролюбиво напомнил Митя.
— А ты бы их еще в сахарницу засунул, чтоб все жрали! — огрызнулась Олеся.
— Но это же пуговицы! Даже не таблетки! В них дырочки! Как можно было перепутать?!
— А как можно было контейнер с моими контактными линзами на пол смахнуть под раковину? — закричала Олеся. — Я что тебе, Мисс Зоркость?
— Да хватит на меня кричать, я извинился уж сто раз! — огрызнулся Митя. — Я чуть себя об стенку не расшиб, когда твои сообщения мне на мобильник начали падать! Но три пуговицы — это было на второй день, когда я уже вернулся, и ты уже всё знала! Знала, а слопала!
— Ладно. Забыли и проехали, — миролюбиво подытожила Олеся.
— Сколько их там осталось, кстати? — шепотом спросил Митя.
— До фига осталось, — тоже шепотом ответила Олеся, похлопав ладонью по сумочке.
— И все-таки?
— Шестьдесят одна.
— Шестьдесят одна! — Митя присвистнул. — Они у тебя с собой?
— Даже не думай! — сурово ответила Олеся и крепче сжала сумочку. — Договорились же выбираться!
— Я просто спросил, — обиделся Митя.
— Времени мало, нам бы успеть на строительную ярмарку, — засобиралась Олеся.
— Зачем?
— Паклю купить надо. Будем строить государственную копну на башке, как у Тараскиной.
Оба засмеялись.
— И еще напомни мне вечером адвокату позвонить, вдруг он чем-то поможет, — сказала Олеся.
— А что ты ему расскажешь-то?
— Всё и расскажу. Это мой бывший, мы с ним в дружеских отношениях остались.
— Ох, вот еще одна сегодняшняя неприятность, — вздохнул Митя.
* * *Гримироваться оказалось делом долгим и очень нудным. Целый час Олеся трудилась над образом Мити — сперва ставила прическу и что-то выстригала машинкой, затем обклеивала лицо какими-то полосками и тут же их срывала, потом наносила пудру, краски, что-то подрисовывала тонкой кистью… Время от времени что-то шло не так, и тогда она шипела и ругалась в пространство — денек-то был неудачный.
Когда наконец Митя взглянул на себя в зеркало, оттуда смотрел вовсе не Митя Сверчков и даже не Император Хотон, а унылый клерк среднего возраста, обрюзгший и начавший лысеть, но умело это скрывающий.
— Пострашнее ничего нельзя было нарисовать?
