Анна Бялко - На той неделе: купить сапоги, спасти страну, выйти замуж
До Коломенского ехать минут двадцать пять, но с пересадкой. Народу немного, и мы безо всяких проблем добираемся до места, подымаемся на улицу и направляемся по аллейке к парку.
От метро можно добраться до парка двумя путями: в конце аллеи подняться в горку и войти через главные ворота или, наоборот, спуститься на набережную, пройти вдоль реки и подняться уже по крутому склону обрыва. Там, вдоль обрыва, много родников, в них вкусная чистая вода, множество людей приходит сюда за ней с разнообразными емкостями. Я никогда не набираю воды в запас – тащить далеко, да и забываю я, если честно, брать с собой бидон, но пить из родника мы с Костькой любим. Сегодня, правда, пить лучше не стоит – холодно, простудить горло легче легкого. Но мы все равно сворачиваем к реке, минуем большое поле, скатываемся по скользкой дорожке под горку и тормозим у самой воды.
Река еще не замерзла, льда нет даже у берега. Более того, на воде копошится пара уток, и чуть подальше сидит на раскладном стульчике дядечка с удочками. Костька тут же подбегает к нему, с любопытством заглядывая в ведерко – есть ли рыба. Уж не знаю, есть ли она там, но Костька так же бегом возвращается и начинает просить хлеба, чтобы покормить уток. Никакого хлеба у меня, естественно, нет, я и не думала про уток, выходя из дома, впрочем, там хлеба тоже нет, надо бы, кстати, купить на обратном пути, около метро есть что-то вроде булочной. Отсутствием хлеба ребенок не огорчается, начинает собирать под ногами мелкие камушки и с присущей детям простотой кидать их в воду, не заботясь ни об утках, ни о рыболове. Утки сразу же уплывают подальше от берега, а рыболов смотрит с чувством, но пока молчит, и я ускоряю шаг, чтобы увести Костьку с его камушками туда, где было бы поменьше живности в воде и около нее.
Совсем избежать живности не удается, почти тут же нас догоняет собака, здоровенная, очень красивая овчарка, черная с подпалинами. Она подходит сперва ко мне, тыкается, знакомясь, носом в руку, машет хвостом и направляется к Костьке.
Сзади что-то предостерегающе кричит хозяин, я оборачиваюсь и махаю ему рукой – дескать, все в порядке. Собак я не боюсь совершенно, всегда их любила и находила с ними общий язык. По моему глубокому убеждению, нормальная собака никогда не укусит человека, который ее не боится. Мы сами провоцируем собак своим страхом. Костька, с младенчества живущий с собакой в одном доме, этого страха лишен абсолютно. Более того, когда он был поменьше и побессмысленнее, при его контактах с собаками опасаться стоило за последних: кто этого ребенка знает, возьмет и хватанет зверя за нос. Тут уж у собаки есть все права кусаться, нос для них – самое болезненное место.
Овчарка тем временем знакомится с Костькой, тот в восторге гладит ее за ушами и что-то ей рассказывает, но собаке быстро это надоедает, она лижет малыша в нос ярко-розовым языком и устремляется дальше. Мне немного стыдно, что я все-таки не взяла с нами Дольку, собаке тут такое раздолье, хоть раз в неделю побегать нормально. Но вообще-то наша собака могла бы и в воду залезть, она водоплавающая, ее хлебом не корми – дай поплавать, а тут еще утки эти... Нет, правильно не взяла.
Так мы доходим до оврага. Он перпендикулярен реке, по его дну течет небольшой ручеек, который при впадении в реку образует что-то вроде водопадика. Через него перекинут небольшой мостик, а по обе стороны ручейка подымается обрыв. На правой его стороне находится собственно парк-музей «Коломенское», куда можно забраться по крутой, вытоптанной в склоне оврага лестнице. На левой – старый, полуразрушенный храм, окруженный несколькими заброшенными могилами и многолетними деревьями: дубами и кленами. Никакие лестницы туда не ведут, и подыматься надо прямо по круче, без дороги. А можно, никуда не подымаясь, пройти по дну оврага, вдоль ручейка, туда, где как раз и начинаются родники.
Спрашиваю Костьку, куда пойдем, он хочет к родникам, но дорожка, ведущая к ним, кажется слишком грязной, она мокра и растоптана множеством ног, и, кроме того, пить из родников мы сегодня не будем. Костька, слегка поныв, решает тогда забраться на гору, где старый храм.
Мы начинаем карабкаться по склону оврага, я держу Костьку то за руку, то под мышкой, свободной рукой хватаясь за кусты и сухой бурьян, растущие тут же на склоне.
Иногда Костька ползет почти на четвереньках, а я подталкиваю его сзади. Он соскальзывает по замерзшей глине, я опять хватаю его под мышку, и так мы постепенно продвигаемся вперед и вверх. Подъем становится положе, уже можно идти нормально, еще чуть-чуть – и вот мы взобрались на вершину склона.
Попетляв между деревьев, мы выходим к старому храму. Он огромен и многоглав.
Вид у него заброшенный и мрачный. Это впечатление создают и темные кирпичные стены, поросшие зеленоватым мхом, из которых здесь и там выпали детали узора, и дикие заросли кустов, и мрачные стволы деревьев вокруг. Даже сейчас, поздней осенью, когда все деревья голы, а день солнечный, здесь темновато. А летом? Хотя, может быть, свежая зелень травы и листьев как-то оживляет это унылое место.
На Костьку окружающая атмосфера никак не влияет, он в восторге от того, как высоко мы забрались, носится вприпрыжку между деревьями, обегая могильные плиты, как будто это простые валуны. Для него, впрочем, это так и есть. И вообще, эти плиты – наименее мрачные здесь предметы. Они в большинстве своем мраморные и белые, несмотря на полную их неухоженность. Среди памятников есть несколько просто очень красивых. Я медленно иду среди них, читая надписи и даты. Вот совсем молодая женщина была, двадцать два года, моложе меня... Сто лет назад... А вот мраморный ангел склонился над урной...
Ко мне подбегает запыхавшийся Костька, хватает за руку и тащит за собой, крича:
– Ася, ну что ты тут, пошли скорей, давай играть в прятки!
Но как-то неудобно играть здесь во что бы то ни было, и я вместо этого предлагаю ему поискать, где бы отсюда спуститься, ведь по той круче, что мы лезли вверх, этого сделать нельзя.
– Ну Ася, – говорит ребенок, – ну что еще искать, я давно все нашел, вон там есть целая лестница, догоняй. – И уносится куда-то вперед, за деревья.
Иду за ним, и действительно, лесенка, длинная дощатая лесенка с перилами с одной стороны спускается под горку, поворачивая посередине, так что не видно, где она кончается и есть ли у нее конец. Досочки тоненькие, и вид у них сомнительный, но все равно лучше, чем ничего. Беру Костьку за руку и осторожно начинаю спускаться по ступенькам вниз.
Напоследок оборачиваюсь на храм и вдруг замечаю – на главном куполе, на самом верху, тоненький и светлый, как лучик, – крест. Новый, блестящий, он как бы светится, растворяясь в солнечных бликах, кажется едва ли не прозрачным, каким-то нереальным, чудесным. Непостижимым образом все вокруг сразу кажется мне менее сумрачным, как будто это маленький крест озарил своим светом и унылые старые деревья, и разрушающийся храм, и заброшенные могилы. Я замираю, не в силах оторвать от него взгляд, показываю Костьке, но малышу чудо неинтересно, он дергает меня за руку, тянет вниз, и мы продолжаем свой спуск.
Лесенка выводит нас примерно в середину оврага, к большому ключу, вокруг которого из таких же досок положен настил. На нем стоят три человека с бидонами, ожидая своей очереди набрать воды. Мы обходим их по краешку, Костька ноет, что хочет пить, но я не реагирую, и мы проходим мимо. Настил кончается, дальше – раскислая тропка, эх, делать нечего, беру ребятенка под мышку и пробираюсь бочком, стараясь только уж совсем-то не перепачкаться.
Так мы добираемся до исходной точки – устья оврага, сворачиваем на сей раз направо и подымаемся по земляной лестнице в парк.
В парке мы оба, не сговариваясь, сразу направляемся в наше любимое место – к домику Петра Первого. Дело в том, что когда-то весной, гуляя здесь, мы увидели около домика крупную рыжую морскую свинку. Она грелась на солнышке, а при нашем приближении юркнула под крыльцо. С тех пор, когда мы бываем здесь, всегда идем проверять, нет ли «большого хомяка». Свинки, увы, опять нет, но она, наверное, уже залегла спать на всю зиму, утешаю я разочарованного Костьку.
Мы оба уже подустали, лазая по кручам, поэтому потихоньку поворачиваем в сторону выхода. Да и времени уже начало первого, пора и к дому. И хлеба еще купить, не забыть.
Проходим, не спеша, парк, Костька залезает еще на пару деревянных строений, которые стоят тут и там, выходим через ворота и направляемся к метро. Замечательно погуляли, сейчас приедем домой, а там, может, уже тепло, хорошо...
По пути заходим в булочную около метро. В кассу очередь, человек десять-двенадцать, встаем и мы. Кассирша работает медленно-медленно, то и дело поглядывая на часы. Когда до нас остается два человека, она встает, переворачивает счеты и громко объявляет: – Все, граждане, обед. Магазин закрыт.
Времени, между тем, только без пяти час. За пять минут можно обслужить пять человек. Как раз столько нас, обделенных, и осталось. Кто-то, стоящий ближе к кассе, просит все-таки продать хлебушка и нам, но служительница прилавка непреклонна. Тут во мне что-то щелкает, и я неожиданно для себя срываюсь и начинаю орать. Я ору, не очень подбирая слова, мой крик – это просто поток протеста, и при этом даже я сама ясно осознаю всю бессмысленность своего бунта. Так оно и выходит. Невзирая на мои вопли и даже не обижаясь на них, всех нас из магазина выставляют со словами: «Ничего, после обеда зайдете».