Яна Дубинянская - Сад камней
Так. Я зеркально повторила жест Отса: еще одна рюмка у подножия кушетки. Слишком сильное искушение, когда в руке стекло.
— Я припоминаю этого человека, однако очень смутно, а Иллэ и Тарья, думаю, не вспомнят вообще. Если он умер, приношу соболезнования. И еще один совет, Марина.
— Да.
— Мне кажется, вы пытаетесь увязать воедино все происходящее с вами здесь. Поверьте, не стоит этого делать. Большинство вещей в жизни совершенно автономны. Вся связь между ними — только в вас самой, внутри. Вы меня понимаете?
Усмехнулась, нагибаясь за коньяком:
— Что ж тут непонятного? Ваше здоровье, Отс. Внутри.
* * *— Сколько вам полных лет?
— Двадцать один.
— Группа крови?
— Первая, кажется… вроде бы первая-плюс.
— Боткина болели?
— Нет.
— Операции переносили?
— Да, аппендицит.
— Какая по счету беременность?
— Первая.
— Может оказаться и последняя, вы об этом знаете?
— Да. Надо где-нибудь подписать, что вы меня предупредили?
— Не, Людмила Ивановна, они тут еще выделываться будут. Да ты посмотри на себя, стыдно же, здоровая девка, рожать должна!..
— Леля, тише. На учете у врача стоите?
— Нет. То есть да. Наверное. Послушайте, а может, ваша медсестра не будет мне указывать, что я должна, а что нет?
— Если стоите, то у какого?
— У невропатолога. Но я там не была уже лет пять.
— Сходите к врачу, который вас ведет, возьмите справку.
— Да это в другом районе, мы оттуда переехали давно! Вы же меня сейчас все равно погоните по кабинетам в вашей поликлинике, так пусть и…
— Ага, раскомандовалась тут.
— Девушка, не пытайтесь устанавливать здесь свои порядки. Никто вас никуда не погонит. Возьмете справку и приходите в четверг. Я записываю.
— В четверг я не могу, у нас просмотр! А с той недели уже дипломный запуск и выезд на натуру, мне прямо сейчас нужно, чтобы успеть, понимаете?!
— Натура! Дура ты, а не натура! Успеть ей нужно, не, вы слышали, Людмила Ивановна, успеть ей, торопится она, понимаете, спешит со всех ног! Дуреха, у тебя же человек живой внутри!..
— Леля, Леля, перестань. Все, девушка, придете в четверг. Скажите, чтобы следующая заходила.
— Я же вам говорю, я не могу в четверг! Мне нужно сейчас.
— Всем нужно. До свидания.
— Пишите направление. Я никуда не уйду!
— Тю, да она правда псих. Людмилванна, она же сейчас тут все разнесет… не подходи ко мне!
— Леля, позови Петровича или Вадика, быстро. Девушка, я же вам…
— Пишите направление!!!
* * *С вечера Отс поставил у меня что-то вроде печки, чугунную треногу с красными углями внутри, пышащую жаром и чуть-чуть пахнущую пряным дымом. Как ее топить, он не объяснил, а я и не стала спрашивать: мы же договорились обходиться впредь без расспросов, и надо когда-нибудь начинать. К утру печка, естественно, остыла, угли подернулись пеплом — а снаружи тем временем выпал снег.
Ноябрьский снег всегда кажется бог весть какой ценностью. Страшно ступить, жалко порушить безупречность линий и форм, белизну и новизну, тайну, под которой спрятался вчерашний мир. Покатые плоскости замаскировали бытовой хаос у стен построек, кое-где из-под снега выступали то плетеный край корзины, то обод колеса, то длинные палки-рукояти неизвестно чего. То, что раньше казалось беспорядочным нагромождением хлама и мусора, обрело загадочную законченность, внутреннюю тайну. Ничего подобного, все внутреннее, как правило, оказывается обманкой, сплошным серым камнем там, где успеваешь нафантазировать сверкающую друзу.
Мои следы посреди дорожки, наоборот, выглядели слишком четкой, безжалостной констатацией, уликой чужеродного присутствия; поневоле начинаешь стараться, чтобы хоть носки смотрели в разные стороны.
На умывальник наползала снежная шапка, делая его похожим на гриб, с носика свисала тоненькая сосулька, но вода текла, ледяная, колючая и ломкая на ощупь; чистить с нею зубы — отдельное удовольствие, ну да ладно, не собираюсь же я и в самом деле прожить тут всю зиму и по-настоящему прочувствовать холод. Ноябрьский же снег тем и ценен, что уже к обеду расквасится в грязноватую кашу, и об этом ты знаешь точно — а в неизбежность долгих и утомительных месяцев зимы еще не успеваешь поверить.
От умывальника радиально расходились цепочки следов: естественно, я встала далеко не первая, и если поднапрячь следопытские способности, можно, наверное, вычислить, кто куда направился с утра. Но мне не нужно. У этих людей подчеркнуто своя жизнь, и меня она не должна интересовать точно так же, как их не интересует ничья чужая.
Мои вопросы — ко мне самой, допустим. Вся связь между ними — тоже во мне самой, внутри? Вот это полная ерунда: никогда я не относилась с пиететом к собственным внутренностям, во всех возможных смыслах, начиная с биологического. Важно лишь то, что реально существует вокруг и вне, в реальном мире. Ценно извлеченное из него, выхваченное точно и цепко, заснятое, правдивое, живое. Чистая фантазия — так, приправа сверху, тем более что никогда она не остается чистой, пропущенная через множество промежуточных рук, а затем рассеянная по множеству полярных восприятий. Внешнее априори сильнее и неуязвимее внутреннего, поскольку оно уж точно есть, существует независимо ни от чего.
Я всегда старалась об этом помнить. И при необходимости выбора жертвовать именно тем, что идет изнутри, чего по сути еще и нет, изначально со слишком большой вероятностью непопадания и ошибки. Впрочем, от ошибок и непопаданий это все равно не спасало.
Широкий спил, на котором я пару дней назад открывала посылку и разворачивала одну за другой ее бесконечные оболочки, поблескивал идеально ровным, неприкосновенным слоем снега. Нечего: размашистым движением я прочертила на окружности зигзаг, без какой-либо цели, просто чтобы нарушить, снять заклятие — получилось М, и ничего особенного, это все-таки и моя буква; нет, как-то слишком. Затерла голой ладонью, окончательно уничтожив снежное покрывало. Присела на потемневшую от влаги древесину, почти не холодную через толстый валяный подол.
В кармане нащупалась неизвестно как попавшая туда горсть орехов, и я от души развлеклась прицельной стрельбой по непрочным снежным пластам, которые осыпались большими кусками от каждого удачного попадания, обнажая банальную утварь вроде метел с длинными ручками, корзин для полестья, каких-то ящиков, фанерок с торчащими гвоздиками…
Стоп.
Слезла со спила, подошла, присела на корточки, подняла, очистила ладонью. Мое имя и адрес поплыли синими разводами на подмокшей фанерке, которую я тогда, разумеется, не догадалась перевернуть. Все равно что отбросила в сторону камень с белым пояском, да мало ли их таких, в конце концов; и в голову не пришло попробовать расколоть.
* * *Он только что звонил, извинялся перед вами, в пробке застрял, но уже скоро подъедет, я думаю. Вы пока проходите, я кофе сварю.
Со мной? А может, не надо, я не готовилась, я не умею вообще… Ну хорошо, попробую.
Мы познакомились на презентации одного фильма, на фуршете, я там случайно оказалась, просто перепал через подружку пригласительный, а так я не имею никакого отношения к кино. Учусь на юридическом, то есть тогда училась на втором курсе, а сейчас в академке с маленьким, третий год уже. Он спит, а то вы посмотрели бы — такое чудо! Вылитый папа на детских фотографиях, один в один. Вы не представляете, как он его любит! Когда у не очень молодого мужчины появляется первый ребенок, сын, это же самое большое счастье, какое только может быть.
Знаете, я сразу, еще при первой встрече, поняла, что мы будем вместе, что у нас родятся дети… он так на меня смотрел! А никто не верил: все-таки большая разница в возрасте, и вообще говорили про него всякое. Но он сильно изменился, правда. Не пьет почти, домой рано приходит… ну, если не на выездных съемках. Он мне как-то сказал, что его прежняя жизнь, до меня, до нас с малышом, была сплошное наваждение. Морок.
Марина? А почему я должна о ней что-то думать? Нет, мы не поддерживали никаких отношений, абсолютно никаких. Я считаю, это ненормально, когда жены дружат между собой, то есть делают вид, будто дружат. Я ее и видела всего один раз, на Пашином юбилее. Мы еще не были женаты, а то он не стал бы ее звать — а так всех пригласил, с кем работал в последние годы. Он же замечательный кинооператор, все считали за честь работать с ним!
Да ну, какое там впечатление… Старая вешалка, сухая, смуглая, глазницы впалые, скулы торчат, седая наполовину — может, если бы покрасилась, выглядела б лучше. Худая, резкая, вся изломанная, голос хриплый, отрывистый, как у птицы. Ведьма. Когда она поднимала тост, свет вдруг погас, представляете? А она стоит напротив окна с таким высоким бокалом темного вина, и глазищи черные сверкают… брр. Еще и ляпнула про него какую-то гадость — на юбилее у человека! Гости посмеялись так вежливо, вроде бы шутка… но на самом деле всем стало не по себе, я видела.
