Андрей Левкин - Голем, русская версия
— А я вот дичаю, — я ткнул пальцем в сторону монитора. — Почти подстрочник сделал.
— Ну, это главное, — неожиданно проявил осведомленность Башилов. Что ли он еще и переводчиком в какой-то прошлой жизни был. — Это бы если на машинке, тогда еще мучиться, а на компьютере — тьфу, одно удовольствие вычистить.
В чем был совершенно прав.
— Т-т-ты вообще-то не дичай, — он меня еще и приободрил. — Заходи к нам в гости. Чего, например, во вторник где-то гулял? Я к тебе заходил, а не застал. У нас вечеринка была по случаю моего возвращения.
А я-то в это время был в двух домах от сквота, торчал в бывшем кинотеатре…
— А вот твоя подружка была, межд-д-ду прочим. И не одна, кстати. Вы что, поругались?
— Да нет… — только и сказал я, потому что ничего про это не знал. В самом деле, Галчинская все же позвонила мне на той неделе, поблагодарила-таки за кран, а узнав, что я работаю, сказала типа, что работай, не буду мешать. Договорились мы, что я отпишусь и позвоню… Собственно, что мне обижаться, но я все-таки обиделся, уже на то, что она выдерживала договоренность, а зачем ее выдерживать, будто пять минут по телефону поговорить нельзя, если уж зайти времени нет. А тут еще эта башиловская новость… Ну, приятелей-то у нее хватало, надо полагать, но чего это она с ними появляется в наших краях? Что ли он у нее поселился?
— Что, в самом деле? Это она у тебя с кем-то познакомилась?
— А! — обрадовался Башилов. — Переживаешь! И правильно, потому что с переживаниями веселее жить. Но н-н-ничем не м-м-могу тебя порадовать, потому что она с ним и пришла. Я их встретил на улице, говорю ей — заходи в гости, у нас сегодня весело. Ну, в общем, оба заходите. Они и зашли.
Тут мне захотелось выяснить, пила ли она, — это бы означало очередной ее переход в какую-то следующую жизнь, где до меня ей явно не было бы никакого дела. Но Башилов про это не знал, так что рассказывал другие подробности, тоже, впрочем, болезненные для меня.
— Странный такой тип, — сообщал он мне. — Ростом меня выше. И тебя тоже, — (ну, Башилов до метра семидесяти не дотягивал, так что Гулливер его описанием явно не предполагался). — И еще башка у него большая, стрижен как я, то есть налысо, просто, — он задумался, — …тьфу, чисто актер Кайдановский в этой муре, как ее, в "Сталкере". Я в детстве видел, когда тинейджером был. Всю дорогу бу-бу-бу, бу-бу-бу и какими-то гайками швыряется, а потом говорит, что теперь всем будет щастье, а кругом сплошные юзаные шприцы раскиданы.
Зажженная палочка между тем склоняла мою голову в какую-то неизвестную сторону. Хотя, разумеется, никакого наркотика не было. То есть был, конечно, но минимальный — потому что совсем уж незнакомое вещество и, соответственно, незнакомым образом воздействовало, непривычным.
— Но она с ним не целовалась, точно скажу, — что ли оставляя мне шанс, добавил Башилов и пошел к дверям. — Т-т-ты, в общем, заходи, не кисни. А еще завтра в полдень у нас представление, точнее — репетиция. На аллейке за киоском. Непременно приходи.
Часа через два я ей все-таки позвонил.
— Ты что, уже дописал? — она то ли удивилась, то ли обрадовалась, а скорее— просто не ожидала звонка.
— Да нет, еще пара дней. Надеюсь, что не дольше, а то замучился, очень уж мура.
— А, — сказала она совершенно неопределенно.
— А что у тебя?
— Ну… — она помолчала. — Работы много, катастрофы эти.
— А ты при чем? — я, в общем, точного понятия о ее работе не имел, когда-то ее спросил, а она ответила как-то так, что больше спрашивать не хотелось, хотя и было очень интересно. То есть она тогда не нагрубила, но я что ли в неудачный момент ее спросил, когда у нее были какие-то проблемы. С тех пор не спрашивал, хотя что-то и понял, когда рылся в ее бумагах, в пору замены крана.
— Так пишут же про это. А мне надо раскладывать кто-что, про что, что имеет в виду, какие выводы.
— А как вообще?
— Н-у-у-у, — она замолчала. — Да никак особо, в общем.
— Ага, — пробормотал я. — Ну ладно.
— Ага, — сказала она. — Не пропадай.
Поди пойми тут. То ли она не сказала, что заходила в сквот, потому, что про это уже забыла, то ли это и не предполагало упоминания, как нечто маловажное, то ли — наоборот, я не был тем, кому следовало об этом сообщать. Соответственно, и про Кайдановского-2. Тут, впрочем, проще — если она рассказывала о каких-то своих приятелях, то всегда без связи с ее личными отношениями с кем-либо из них.
На самом деле это все потому, что в жизни образовалась дыра — оттого у меня такие нервные ощущения. Раньше-то мне все равно было, что она, с кем.
А теперь, значит, в жизни появилась дыра. И это было хорошо, да еще и по двум причинам сразу. Во-первых, жизнь, значит, перестала быть замкнутой, а во-вторых, всякая такая дыра предполагает, что это вовсе не дыра появилась, а наоборот— то, чего еще не знаешь, что еще только будет. Оно, возникнув, влияет на чувства, вызывая своим отсутствием голод.
Будто бы в самом деле появился давно ожидаемый хозяин или кто-то старший. Такой-сякой старший, пусть даже слегка выживший из ума. Дыра непонятной пока недостачи и становилась этим старшим. Она отчетливо знала, что мне надо — ее заполнить.
Да, но у меня же так и остался ключ от ее квартиры, она сказала, что пусть будет у меня — на случай, если она свой потеряет. Значит, к ней никто не ходил. Впрочем, не означало, потому что не предполагала же она, что я приду к ней в гости, открыв дверь этим ключом, а не позвонив в дверь. Но, значит, у нее по крайней мере никто не жил — тогда бы она забрала мой комплект? Нет, не следует, у нее же мог быть еще один.
И вот только тут я понял, что этот самый лже-Сталкер и был тем самым человеком… отмороженным големом… История принималась касаться меня еще и лично.
На следующий день
Был предпоследний день августа, а я решил посидеть на аллее. Немного думал о разном, немного ждал, когда начнется представление, обещанное Башиловым. Поодаль старушки кормили голубей, по всей видимости, имея в мыслях употребить голубков как посредников по части связи с небом, то есть — с тем светом. И это они вели себя правильно. А ведь бывают и другие старушки, которые бегают по кварталам и, наверное, рассыпают всюду яд для других, делая вид, что расклеивают разные объявления. Вот как эти двое (похоже, мать и дочка, обе уже пожилые), которые, воровато озираясь, шлепали на столбы, подъезды и водосточные трубы сообщение о какой-то офисной должности за 500 долларов.
Наконец исполнились и слова Башилова. Моя задумчивость была прервана пением и маршировкой двух лиц, и песня их замечательно отвечала моим мыслям. Два, а точнее — три человека шли в ногу и пели, отчеканивая шаг и как бы добавляя слова в песню своей обувью:
Река времен хруп-хрупВ своем стремленьи хруп-хрупУносит все хруп-хрупДела людей хруп-хруп
И топит в пропасти забвенья хрупНароды хруп-хрупЦарства хруп-хрупИ царей хруп!
А если что хруп-хрупИ остается хруп-хрупЧрез звуки хруп-хрупЛиры и хруп-хрупТрубыТо вечности хруп-хруп жерлом пожретсяИ общей хруп-хрупНе уйдет хрупСудьбы стой хруп-хруп!
Как следует из ритма, передвижение их было почти балетным, ну а впереди них шел — разумеется, весь в белом — Башилов, торжественно держа в вытянутой руке маленький алый флажок, из былых первомайских. "Стой!" (после "судьбы") скомандовал именно он.
Дойдя докуда дошли, они развернулись и пошли по аллее обратно, повторив номер.
В объяснениях, данных Башиловым, подсевшим вместе с остальными на мою лавку, сообщалось, что это была репетиция художественной акции "В поисках Софии", то есть— Божественного присутствия в мире. Героев же звали Вовочка и Тархун.
— Помнишь ту историю, как у м-м-меня в стене нашелся типографский агрегат со страницей текста? Это же было очевидное послание. Неважно, что дур-р-рное и пустое, главное, что оно появилось тут, возникнув не здесь, — прояснял идею Башилов. — В другом времени все было по-другому, то есть оно не принадлежит жестко к нашей сущности жизни. Соответственно, мы должны отвечать своими посланиями туда. То есть обнаружение посланий и есть послание, суть которого в том, что послания по-прежнему происходят.
Герои представились: Вовочка был очень высок, метра два с чем-то, с большим коком на голове, крайне тощ, рукава ослепительно белой рубахи до запястий дотянуться и не пытались. Тархун же был человек совсем юный, но с внятными чертами порока на лице, слишком полный и обладавший странной улыбкой, которую можно было счесть искусственной или даже глумливой, хотя, наверное, такова была его анатомическая особенность.
— Т-т-то есть, Тарх-х-хун, ты же понимаешь, это в переводе Эстрагон, то есть как в "Годо", которого ждали в Западной Европе,[3] — уточнил Башилов. — А эти — совсем настоящие Вова и Тархун. Причем здесь и, в общем, сейчас.
