Лаура Рестрепо - Ангел из Галилеи

— Что?

— Там! Огромный! Он достает головой до неба! — кричал Орландо, он явно был не в себе.

— Спокойно, пацан, — окорачивал его Гарри. — Скажи мне, что ты видишь.

— Я вижу Мермеоха, ангела бури. Мермеох повелевает всеми реками, всеми морями и даже слезами и дождем, вернее сказать, всеми жидкостями на планете. Так говорится в тетрадках Ары. Там, наверху, Мермеох, и он в ярости! Его голова пожирает молнии!

— Ладно, поехали назад, — сказал Гарри. — Уже почти пять утра, мы не можем сделать ничего для того юноши, а этот мальчик точно свихнется, если мы еще тут задержимся.

Мы вернулись в мою квартиру, я отблагодарила Гарри, угостив сытным завтраком, и после мы с Орландо остались одни. Я соорудила для него кровать из диванных подушек на полу рядом со своей и попыталась успокоить, чтобы он поспал немного, пообещав, что попозже утром, когда немного прояснится, мы поедем в Галилею, поможем людям и привезем Гарри, который вылечит ангела.

— Он не болен, он во власти Мермеоха, — объяснил мне Орландо.

Возбуждение Орландо было таким сильным, что он, хоть и был вконец измучен, все равно никак не мог заснуть. Он ворочался с боку на бок, скидывал одеяло, разметывал кровать из подушек, а так как я пыталась работать над своими расшифровками — через несколько часов их следовало отдать в редакцию, — я включила телевизор и посадила его смотреть по кабельному каналу фильм, который словно загипнотизировал его.

Пока Орландо любовался на сеньору, снимающую ботинки, чтобы сбежать от своры доберманов, пытавшихся ее сожрать, я, наклонившись со своей кровати, гладила его по голове и спрашивала:

— Орландо, ты сын Ары, правда?

— Да.

— И брат ангела.

— Только со стороны матери.

— Почему ты мне не признался…

— Крусифиха сказала, что это такая стратегия. С тех пор как я стал проводником для журналистов, мы с ней договорились ничего не говорить им. Иначе они подумали бы, что это реклама и у меня тут какой-то свой интерес.

— Скажи мне правду, Орландо. Ты действительно считаешь, что твой брат ангел?

— Я знаю, что он ангел.

— Но ведь у него даже крыльев нет… Почему ты уверен?

— У него нет крыльев, потому что здесь, на земле, он надел маску человека.

Я не спросила у мальчика, кто его отец. Надпись на стене уже открыла мне истину.

~~~

Первый конь — красный, злобный, горячий господин войны. Второй — черный унылый хозяин ночи. Четвертая — белая кобылица смерти. Я — третий, я — Мермеох, господин бурь, конь бледный, выцветший на зимнем солнце.

Я Мермеох — тело конское, голова белого ангела, кентавр, растворенный в сверкающей водной глади небес. Я океан, я каждая капля дождя и слез. Своими копытами я проламываю озерную гладь. Моя пища — снег, и зубы мои жуют кристаллы инея.

Мои шаги не слышны во влажной ночи. Я конь — и я всадник, одиноко летящие сквозь белесые пространства. Потерянный в облаках, я ищу тихий ледяной водоем и ныряю в него. Конь бледный, погруженный в воду, затерявшийся в мечте, растворенный в пене.

Я Мермеох, и мои вены — реки. Моя мягкая рысь тонет в газовом молоке, разлитом на полотне Пути. Пар, валящий из моих ноздрей, замутняет просторные окна времени.

Я бледный конь, увенчанный луной. Я ее сын, порождение ее влажности, ее спокойного холода, хрупкой дымки ее света. Она коронует меня своими мягкими лучами, ее чистое сияние успокаивает мои напряженные нервы. Она умеряет мое безумие, и я скачу неспешным галопом.

Луна остается позади. Дурной знак. Ветер стихает.

Я хорошо знаю спокойствие, предшествующее грозовому раскату. Я различаю в воздухе запах катастрофы. Я угадываю напряжение, стремящееся овладеть мной. Я знаю, что нахожусь на грани.

Передо мной открывается королевство ауры[15]. Бесконечная плоскость, металлическая, твердая, электрическая, безжалостно светящаяся, без следов, без тени, которая защитила бы от света. Ни поворота, ни угла, чтобы сделать остановку.

Ядовитый пар поднимается от моих членов и проникает в мой разум. Эта светящаяся равнина без теней — предвестье боли, пастбище для безумия.

Я хочу повернуть назад и не могу. Мой галоп делается неуверенным, сбивчивым. Бока покрываются пеной моей тоски. В голове проясняется, все видится ясно и четко. Это аура, я знаю ее, я уже прошел сквозь нее. Я не могу вынести собственных мыслей, которые пронзают мое сознание, словно острые копья. Каждое воспоминание отчетливо, каждая мысль невыносимо конкретная. Я знаю, что приближается, и я трепещу.

Я хочу защититься, я не могу вынести остроты собственного ума. Я должен умерить эту пронзительную яркость, избавиться от нее — как рука, которая отбрасывает обжигающий ее кусок льда.

Я жажду спрятаться от света, но он исходит из моей собственной памяти. Этот ужасный свет, который убивает любую тень, идет от меня. Я бегу от себя самого, мой галоп становится исступленным, я несусь как безумный, и в своей одержимости я топчу лица, руки и ноги, давлю все, что падает под мои копыта. Я пачкаю мир вязкой слюной, затопляю пространства своим потом, крушу горы и поселения, истребляю толпы на своем пути.

Но мне не спрятаться, не убежать. Я предощущаю развязку и резко останавливаюсь, изнуренный, обессиленный. Я замираю и жду. Мой затылок предчувствует лезвие топора, липкий страх бьется в моих мембранах. Напряженные мускулы готовы разорваться, каждое из сухожилий натягивается до умопомрачения.

И тогда наконец обрушивается молния.

Ее разряд испепеляет меня. Ее ненависть поднимает меня на дыбы, словно закаленный лук, распятый в небе. Я живое пламя — распадаясь, я изрыгаю лаву и выплевываю звезды.

Когда молния гаснет, она позволяет мне упасть. Сломанная марионетка с раздробленными костями, обуглившимся мозгом. Сожженная изнутри. От меня не остается ничего кроме пепла — и его развеивает ветер.

Эта темная рухлядь, безжизненно валяющаяся на полу, — это я, ангел Мермеох, Великий Господин Вод, утонувший в луже собственной мочи.

~~~

Что же случилось с моим ангелом? Между нами встали неторопливое утро, невыносимые пробки на дорогах, придирки главного редактора, за которыми скрывалось жалкое кокетство — он потратил целую вечность на то, чтобы прочитать статью и отпустить меня, сон Орландо — вернувшись домой, я обнаружила его все еще спящим на ковре. Хотя тревога душила меня, только после двух часов дня мы с мальчиком смогли отправиться в Галилею. Гарри Пуэнтес не поехал с нами, ему нужно было работать.

Против всех ожиданий, на горе царил лучезарный день, казалось, за ночь природа очистилась от отравления, и небо, чистое и голубое, делало вид, будто оно тут ни при чем. Нигде не было видно следов бедствия. Скорее наоборот, дождь омыл квартал, и он выглядел так, словно только что вышел из прачечной.

Проходя мимо церкви, мы услышали голос падре Бенито, который выкрикивал свои аллегории через репродуктор. Вращающаяся дверь поглотила Орландо и тут же выплюнула обратно.

— Пойдемте, Монита, войдите в церковь, чтобы увидеть их.

— Что увидеть?

— Сначала посмотрите на них, а потом я скажу, кто они.

— Не сейчас, Орландо, я хочу знать, что произошло в твоем доме.

— Нужно сейчас.

Когда Орландо начинал тянуть меня за рукав, любые попытки сопротивления были бесполезны, так что я сочла за лучшее подчиниться. Внутри было мало народу, и мое внимание привлекла группа из пяти или шести юношей, чем-то явно очень довольных, они держались в задней части, все в футболках навыпуск и джинсах, фирменных кедах и с ладанками и оберегами на шее, запястьях и даже на лодыжках. Я спросила у Орландо, кто это, и он ответил, что скажет снаружи.

Падре Бенито перечислял невероятные способности, которые имеются у любого ангела, те самые, что делают их присутствие на земле в высшей степени опасным, если речь идет не об ангеле света, желающем нам добра, а об ангеле тьмы. Когда мы вышли, он заканчивал свой список, среди прочего тот включал следующие пункты — я успела перечислить их в своей записной книжке: ангел среднего уровня способен отводить в сторону ветра; отбрасывать тень на солнце; останавливать реки и разливать воды; освещать ночь и предотвращать пожары; насылать бедность и голод; переносить в пространстве тела, как были перенесены Илия, Аввакум и святой Филипп; давать голос животным, которые от природы немы — так по воле ангела заговорила Валаамова ослица; растягиваться от одного места до другого, не дотрагиваясь до центра; проникать в человеческое тело, входя даже в сердце и разум.

— Вы видели их? — спросил Орландо, когда мы очутились снаружи. — Это они. Шайка самых отпетых. Они расхаживают тут, прикидываются крутыми и грабят людей, угрожая самодельными стволами. Раньше эта банда называлась «Вонючки».