Ирена Брежна - Неблагодарная чужестранка
— Может, вернешься к родному языку? Ты по нему еще не соскучилась?
Свои мысли о языках я держала в тайне. Слишком рано было их высказывать. Но я жила ими: эмиграция — это ведь не замена одной маленькой родни на другую. Эмиграция — понятие растяжимое, эластичное и гибкое. И таким же должен быть ее язык.
Мара не выдержала давления и начала балакать на диалекте. Языковой перекресток разлучил нас. Диалект не доставлял Маре никакого удовольствия, просто она решила стать здесь своей. Мне было больно от ее заискиваний. Малограмотный книжный язык — прямая, пусть и прихрамывающая походка, не скрывающая чужеродности. Мара же старалась спрятать в диалекте очевидное.
* * *Пятнадцать лет скакала она вокруг дамских головок, и ее речь текла так же бездумно, как вода, в которой она мыла волосы. Хотя иногда слова становились острее ножниц. Она не давала тяжкой жизни побороть себя. Ее парикмахерская была местом самоутверждения. Потом она отозвалась на заманчивое брачное объявление. Автомеханик, на двадцать лет старше, на фото он показался ей серьезным человеком. Она спросила сына:
— Хочешь нового отца? Тогда собирайся.
Два дня и две ночи ехали они на поезде в страну своей мечты.
— Я была человеком, а теперь я — никто.
Она по-прежнему человек, одичавшая мать, считающая, что ее сын в опасности, защищается потоком слов и режет воздух тонкими ручками, в то время как глаза сверлят школьного психолога.
Та поправляет ее:
— Я не собираюсь судить вас, моя задача — защита вашего сына. Почему он постоянно отсутствует в школе?
— Утром он встает, смотрит на меня, и я вижу по нему: «У тебя снова мигрень?» Он снова ложится в постель.
— У него почти нет мышц.
— Но он же ходит пешком до автобусной остановки.
— Его хотят выгнать из школы.
— Он не агрессивен и делает то, что от него требуют. Я выполняю свой долг, мой ребенок всегда сыт и опрятен.
— С вашей семьей что-то не так.
— В моем муже дыра. Он каждый вечер заливает ее алкоголем. Сыну становится плохо от одного его вида.
Женщина находится под высоким напряжением, сжигает последние жировые накопления. Сын смягчает шок своим жиром. На чужбине он прибавил восемнадцать килограмм.
— Прошло уже полгода, а он на нашем языке двух слов связать не может. У него внутреннее сопротивление. Он не хочет здесь оставаться, — заключает психолог.
Женщина дрожит и, кажется, слышно, как стучат друг о друга ее кости. Но это металлическая цепочка бьется о плоскую грудную клетку.
— Сейчас я нужна ребенку больше, чем когда-либо.
— Вы — чересчур заботливая мать.
У женщины перехватывает дух. Разве материнская любовь может навредить?
— В ее культуре связь между матерью и сыном нередко оказывается крепче супружеской, — говорю я, взывая к пониманию.
Женщина соглашается со мной и расправляет руки, как крылья. Потом, словно вспомнив, что некоторые птицы заботятся о выводке поочередно, добавляет:
— Если б только мой муж заботился о нем. Но у него лишь один воспитательный метод: спорт да армейская муштра.
— Вам надо высвободить себе маленькие островки. Сходите в кафе, поболтайте с подругой.
— Я и так часами с сестрой по скайпу разговариваю. Иначе я бы тут уже давно свихнулась.
Местная с суши кричит утопающей:
— Маленькие островки!
А потерпевший крушение сын спасается на жировом плоту.
Женщина идет на встречу соотечественников, где слышит страшилки про мужей, голодом принуждающих жен к повиновению, а то и продающих их чужим мужчинам, чтобы найти денег на наркоту. В таком свете собственный супруг кажется ей благодетелем.
Но мальчик по-прежнему не ходит в школу. Дни напролет сидит в Интернете.
Школьный психолог проложила путь мимо пьяного мужа с его лающим питбулем и добралась до детской:
— Если б ты был волшебником, что бы ты наколдовал?
— Я бы засунул злого отчима в шляпу и стер его с лица земли.
— А что делает злой отчим?
— Кричит на меня и бьет собаку.
Мальчик целует кота в нос и кладет на шею, словно тот — подвижная часть его застывшего тела. Кот спрыгивает и принимается отчаянно царапать дверь, но в коридоре его поджидает питбуль. Мать не знает, как выбраться из этой ловушки. Если она разведется, их отправят обратно. Стыд и позор. Она уже так и видит злорадные взгляды.
— Если вы хотите здесь остаться, вам придется озаботиться тремя вещами: квартирой, языком и работой. Предупреждаю вас, удержаться здесь вам будет непросто. У моих соотечественников — четырехгранная душа.
— Мама сильна, как таракан, — заверяет сын.
— Таракан дома и таракан на чужбине — это не одно и то же, — отвечает психолог.
Вот уже два часа мальчик гладит кота, оба пристрастились к этой ласке. Потом он целует мать, долго и страстно. Четырнадцатилетний мальчуган, предпочитающий самую удобную любовь той, за которую надо бороться. А мать меняет самостоятельность на брак, лишающий ее всяких прав. Лишь потому, что эта халупа находится в богатой стране. Неужели она думала, что вступает в брак со страной? Ее Синяя борода уже десять раз завлекал к себе девушек. И вкус его, он остается неизменен — все они ее землячки. Только одной удалось продержаться до вида на жительство.
Пьяный муж бьет одиннадцатую подопечную и приговаривает:
— Иди в полицию. Так тебя еще быстрее вышвырнут.
Она утешается советом, который давали ей и мать, и бабушка, и все добрые люди:
— Потерпи.
* * *Все четко отделено: чувства от разума, частная жизнь от профессиональной, Бог от государства. Только домашнее хозяйство и армия по-прежнему оставались единым целым. Наш сосед каждый год несколько недель ходил в форме с медалью бригадира. В качестве рядового мотопехотинца с гранатой в руке или противотанкового артиллериста он бы не осмелился командовать подопытными крысами фармацевтической промышленности. Карьера там, карьера здесь — одно зависело от другого. Когда сын запросил секулярной жизни, отец злобно посоветовал ему проваливать в Царство зла — так он называл те края, откуда я приехала.
— И не возвращайся!
Настоящая драма отцов и детей. Я, разумеется, выбрала сына, у нас обоих были такие отцы, и мы почти сдружились, только вот сын провозгласил мою диктатуру Царством добра. На мне появилось политическое клеймо, я стала предательницей, бежавшей из его утопии. Чтобы стать достойной его любви, мне следовало заболеть амнезией. Я только начинала открывать блага демократии, а он строил закрытую систему. Ему важна была не реальность, а неповиновение отцу. Черно-белые миры. Мой цветной жизненный опыт оставался без дела.
Я узнала о молодом человеке, который скрывался под псевдонимом «Цорн»[3]. Он написал книгу, где свел счеты с Золотым побережьем[4], с холодностью его обитателей. Нелюбовь стала палачом, готовым убить его, писал он. Он восстал против смертного приговора, который вынес ему рак. Еще надеялся, что если перечислит испытанные муки, то вылечится. Его звали Ангст, но как Цорн он описал свое детство и юность среди возмутительной нищеты богачей. Книга сбила меня с толку. Местный разоблачал радикальнее чужака. Мои расплывчатые мысли он формулировал донельзя болезненно и ясно. Цорн напрямую связывал Золотое побережье с раком. Вселил в меня смелость пойти дальше робких нашептываний. Безжалостного критика не бросили в тюрьму, а прикончили иначе. Мне было все равно, действительно ли его побережье расправилось с ним. Цорн полагал, что его палачами были богачи. И заявил об этом открыто. Мрачный Цорн прояснил мне мои взгляды. Его гнев принес мне счастье.
Проникая глубже в самую суть страны, я поняла, что здешний способ сохранять дистанцию, что бы ни случилось, вызывал во мне не только болезненные чувства — болезнь не прижимали к сердцу и не лелеяли в постели, как у нас, на нее не жаловались как на некий диктаторский режим, белые пилюли не проклинали и не превозносили. Не сливались в родном и уютном симбиозе с любимой болезнью. Болезнь не считали перстом судьбы, природной стихией или Божьей карой. Столь напыщенные слова не вызывали здесь сочувствия. Нельзя было властвовать над другими с помощью болезни. Болезнь оставалась неказистой согражданкой, ее величие ограничивали так же, как любую абсолютную власть. Ее разлагали на составляющие под микроскопом мысли. Она сжималась до равноценной компаньонки, с нею отправляли в путь, снабдив несколькими ободряющими советами. Моя головная боль шла рядом со мной, и мне хотелось разгадать ее тайный язык.
