Лилия Курпатова-Ким - Библия-Миллениум. Книга 2
Остается загадкой решение Давида жениться на ней, когда ребенок уже умер, а сама Вирсавия не пыталась маскировать отсутствие нежных чувств к его отцу. Если, конечно, не допустить мысли, что Давид влюбился.
Их свадьба прошла удивительно буднично, как будто это не брак, а запись нового соседа в жилконторе. Из всех своих серых рабочих костюмов Вирсавия выбрала самый серый и самый рабочий. Зачесала волосы гладко назад и надела большие очки. Давид же явился на бракосочетание в джинсах, пиджаке в мелкую клеточку и вчерашней майке. Служащая сонным голосом объявила их мужем и женой, кажется, даже не обратив внимания на тот факт, что сочетаются браком двое состоятельнейших людей города.
Выйдя из загса, Давид посадил новую жену в такси и отправил домой, а сам занялся собственными делами. Когда машина проехала уже метров пятьсот, Вирсавия вдруг почувствовала сильную обиду. И никак не могла понять причины столь внезапно возникшего надсадного чувства, которое заставляло ее шмыгать носом и тщетно сдерживать слезы. Потом, проезжая мимо чахлой клумбы, она поняла, в чем дело, — Давид не подарил ей цветов.
В тот день, когда на полу ее конторы был зачат безымянный младенец, наскоро похороненный сразу после своего рождения, Давид пришел без цветов, как будто связь с ним вменялась Вирсавии в должностную обязанность, и потом, когда узнал о беременности, он тоже ничего не подарил ей. Но сегодня это был уже перебор. Давид как будто сделал ей одолжение. А это ведь неправда! Неправда!
Вирсавия закусила губу, сжавшись всем телом, сплетя ноги в жгут и закрыв рот рукой, но рыдания все равно разорвали путы, так старательно накладываемые на них бедной женщиной, и заставили ее упасть на широкое сиденье машины и реветь как деревенская баба — в голос.
— Что-то серьезное случилось? — нерешительно спросил водитель такси, за свою жизнь повидавший в салоне машины всякое.
— Я сегодня замуж вышла, — ответила ему сквозь слезы Вирсавия.
— Бывает… — озадаченно протянул водитель. Вирсавия — первая из всех невест, каких ему доводилось возить, которая едет из загса домой одна, в сером костюме, плачет и без цветов.
Давид появился поздно ночью. Вирсавия сидела в своей комнате, не зная, что ей делать. Идти его встречать и целовать или нет? Половой акт с Давидом представлялся мучительным. Она нерешительно вышла и остановилась наверху огромной лестницы. Квартира у Давида была двухэтажной.
— Ты еще не спишь? — поинтересовался новый муж.
— Нет, — ответила она.
— Надо поспать. Ты плохо выглядишь, — и Давид пошел в сторону столовой.
Вирсавия снова почувствовала себя глупо. А брачная ночь? Но, похоже, Давид решил ее проблему.
Осень, видимо, задумала остаться в городе навечно. Один серый день сменялся другим, и желтые листья катались по дороге, даже не намереваясь сгнить под снегом. Вирсавии казалось, что время упрямо остановилось в день смерти их с Давидом сына и никак не хочет с этого места сдвинуться, как его ни умасливай, а ей необходимо пропихнуть этот временной ком, взять, скатать его в футбольный мяч и отправить мощнейшим пинком куда подальше.
Вирсавия пыталась работать, но безо всякого энтузиазма. Давид мало интересовался этими вопросами. Зачастую она преувеличивала в рассказах объем своих дел и достижений. Давид приподнимал бровь, одобрительно улыбался, но не более. И за все это время он так ни разу не появился в спальне. Вирсавия окончательно перестала понимать, для чего он на ней женился.
— Для чего ты на мне женился? — задала она ему вопрос в лоб.
Глаза Давида стали какими-то задумчиво-грустными, как осенние озера в парке за их домом.
— Разве не ясно?
— Нет, — абсолютно твердо и уверенно сказала Вирсавия.
— Я тебя люблю, — спокойно признался Давид, поставив жену в еще больший тупик, чем было до этого.
«Но почему ты тогда себя так ведешь?! Почему не пытаешься… не пытаешься ухаживать за мной, добиваться близости!» — пронеслось в ее взгляде. Но вслух она сказала только:
— Понятно… — и пошла к себе.
Давид остановил жену, повернул к себе и спросил:
— А почему ты попросила, чтобы я на тебе женился?
У нее на нашлось ответа на его вопрос. Этот ответ она сама старательно от себя прятала.
Так они и жили, как соседи, занимаясь каждый своими проблемами. Вирсавия постоянно мучилась сомнениями и догадками относительно мотивов Давида, который, как ей казалось, совершенно перестал замечать ее присутствие.
Она заболела, странные симптомы ставили большинство врачей в тупик. Тошнота, отсутствие аппетита, боли, похожие на менструальные, частая смена настроений. Давид стал более внимательным, каждое утро спрашивал, как она себя чувствует.
— Я хочу развестись! — ответила она ему однажды утром на очередной такой вопрос.
— Хорошо. Если ты действительно так хочешь, давай разведемся, — спокойно согласился Давид, и, что странно, лицо его выразило подлинную заботу.
— Что значит «действительно хочешь»?! По-твоему, я не знаю, чего хочу?! — гнев обуял Вирсавию с невиданной силой.
Давид молча встал и ушел из-за стола.
С этого дня все в его поведении стало ее раздражать. Как он ходит, сидит, читает газеты, говорит по телефону. Ей хотелось наброситься на него, искусать, избить, исцарапать!
Вечером, заглянув к мужу, она увидела, что тот в задумчивости смотрит на какую-то фотографию. На следующий день, когда Давид ушел, она перерыла все в его кабинете и нашла небольшой потрепанный снимок. Один край фотографии был обрезан. Можно было догадаться, что с этого края стояла женщина, так как рука Давида была согнута в локте и на черном рукаве смокинга ясно выделялась белая атласная перчатка. По общему фону фотографии можно было догадаться, что она свадебная. С другой стороны, рядом с Давидом, был красивый молодой человек с темными глазами, лицо которого было печально, он держал ее мужа за руку.
— Это Ионафан, — раздался голос Давида за ее спиной. Вирсавия вздрогнула и замерла, как застигнутый на месте преступления вор. — Мы были любовниками.
— И где он теперь? — не найдя лучшего вопроса, поинтересовалась Вирсавия.
— Он умер. Его убил собственный отец, — Давид смотрел ей в глаза очень жестко. Вирсавия испугалась, поняв, что влезла в ту часть воспоминаний Давида, куда он не пускал никого.
— И ты его до сих пор любишь? — поведение Вирсавии, ее поза, тон голоса, жесты начинали подозрительно походить на приступ ревности.
Давид промолчал.
— Уйди, пожалуйста. Мне тяжело видеть тебя сейчас, — он отвернулся и принялся наводить порядок в кабинете после учиненного Вирсавией обыска.
— Но ты не можешь меня винить! — вдруг как-то надсадно и визгливо закричала жена. — Ты меня вынудил! Я ничего о тебе не знаю!
Давид с силой взял ее за локоть и вытолкал за дверь.
— Что тебе нужно?! Что тебе от меня нужно?! — Вирсавия кричала на захлопнувшуюся дубовую дверь, колотя ладонью так, что она покраснела от боли и горела.
— Что тебе от меня нужно…
Она осела вниз, не понимая причины своего горя, стыдясь своих слез и ненавидя их, но слезы все лились и лились. Дверь отворилась, Давид обнял жену и, поглаживая ее по спине, принялся успокаивать, словно маленького ребенка.
— Зачем ты на мне женился? — Вирсавия подняла глаза, и Давид увидел в них подлинное страдание.
Он покрыл поцелуями ее глаза, волосы, плечи, взял на руки и отнес наверх, в свою спальню. Вирсавия ощутила, как стремительный бурный поток уносит ее куда-то, захватывает, играет с ней, словно с маленькой каплей воды, поднимая к самому небу или опуская на огромную глубину… Вирсавия не могла оторваться от тела мужа, терлась об него, вдыхая запах, стремясь пропитаться им, чтобы показать всему миру, что она ПРИНАДЛЕЖИТ Давиду.
— Я сошла с ума, — повторяла она снова и снова, пока не уснула.
Утром, сладко потянувшись, она протянула руку, но наткнулась на пустоту. Давида не было.
События прошедшей ночи медленно, словно с похмелья, разворачивались в ее голове. И Вирсавия снова почувствовала себя дурой. Огромный стыд за себя заставил ее сжаться и дрожать, мучительное жжение по всему телу, которое не смыть и не стряхнуть.
— Этого больше не повторится! — сказала она Давиду вечером.
— Тебе не понравилось? — спросил он.
Вирсавия не ответила. Она стояла, нервно постукивая пальцами по столу, чувствуя, что должна уйти, но почему-то медлила, и только пальцы стучали по столу все быстрее.
— Ну хватит! — вдруг оборвал ее Давид.
— Тебя никогда нет дома! Мы ни разу не сходили никуда вместе! Меня как будто нет в твоей жизни! — поток обвинений вдруг вырвался вместе с обидой, гневом, страхом и слезами.
— Это меня нет в твоей жизни! — и Давид грохнул стакан на стол с такой силой, что тот раскололся надвое.
