Евгений Мин - Ценный подарок (сборник)
Старуха была высокая, худая. Даже в жаркие дни она ходила вся в черном. Сколько лет было Изабелле Иоанновне? Не знаю. Думаю, что не больше двадцати, но тогда она казалась мне пожилой и смешило, что мать называла ее «девочка». Она была светло-рыженькая, невысокого роста, белокожая, с маленькими острыми зубками.
Людвига Францевна, несмотря на всю мрачность, сошлась с моей мамой. Впрочем, не было человека, которого не привлекала бы мамина доброта. Когда потом моя первая жена ушла от меня, она еще долго приходила к маме, делясь своими радостями и бедами, и мама помогала ей наладить новую жизнь.
Мама узнала от Людвиги Францевны, что немцы во время первой мировой войны зверски убили ее мужа. После этого она с маленькой Изабеллочкой бежала в Россию.
По субботам к вечеру приезжал папа. Он был одет так, будто собрался в театр или в гости. На нем был новенький светлый костюм с опущенными плечами, брюки «дудочкой», узконосые, длинные ботинки, такой пестрый галстук, от которого у меня рябило в глазах.
Папе все нравилось в деревне: воздух, запах деревьев и трав. Он говорил, что если бы не служба, он всегда бы жил в деревне, а к старости он непременно уйдет из каменного городского мешка.
— Тебе еще далеко до старости, — улыбалась мама, — ты успеешь передумать.
— Нет, — приглаживал папа свои тонко подстриженные усики, — время пожирает нас. Мы незаметно состаримся и непременно переедем сюда — поставим дом над рекой и будем жить в слиянии с природой.
Однажды, увлекшись, он сказал:
— Знаешь, Оленька, может быть, тогда здесь уже будут городские удобства, электричество, водопровод. Все-таки это очень приятно, принимать душ.
— Водопровод, — не выдержал я, хотя мне было запрещено вмешиваться в разговоры взрослых, — это здорово, а то мама и Изабелла Иоанновна таскают воду из колодца. Людвиге Францевне не позволяют, потому что она старая, а про меня говорят — он маленький.
— Оля, ты сама носишь воду! — возмутился папа и даже покраснел. — Женщина не должна делать этого. Нужно нанять бабу.
В Ганичеве мою маму тоже называли бабой, и я не очень понял, о чем говорил папа, но спросить его не решился.
Снова пригладив усики, папа сказал:
— Сегодня, Оленька, я сам наполню всю кадку, и вам хватит на неделю.
В воскресенье, после обеда, он уехал в город, сказав, что у него деловая встреча. Река, лес, все это так прекрасно, но дела есть дела.
— Поезжай, милый, — сказала мама.
— Ждите меня в следующую субботу, а может быть, даже в четверг, — пообещал папа.
После его отъезда я заглянул в сени, кадка для воды была пуста. Должно быть, папа забыл наполнить ее.
В четверг и даже в субботу он не приехал и явился только в воскресенье к обеду. Я видел, что мама скучает, и старался утешить ее, говоря, что ничего страшного с папой случиться не может, он большой и сильный.
— Конечно, — говорила мама, — но есть такие дела, которые нельзя отложить.
В Ганичеве я скучал. Городской мальчик, я не сошелся с деревенскими ребятами. Они смеялись над моими короткими штанами и панамой. Они с разбега бросались в реку, а я, не умея плавать, стоял на берегу. Они дразнили меня «красненький». Волосы мои тогда были огненного цвета. Они играли в бабки и городки, а я в крокет. Гулять я ходил с мамой и братом Шуриком. Мама боялась заблудиться, и поэтому мы не удалялись дальше опушки леса. Купаться, просто окунуться, войти в воду, мама не позволяла, говоря, что вода холодная, вот когда она потеплеет, можно будет, но вода не становилась теплее.
Однажды, в субботу, папа привез студента Геннадия Семеновича. Он познакомил его со всеми жильцами нашего дома. Они называли себя по имени-отчеству. Когда очередь дошла до меня, я, невольно подражая другим, назвал себя Сергеем Адамычем.
Все смеялись, а студент сказал:
— Честное слово, ничего смешного. Мы и не заметим, как он станет Сергеем Адамовичем, а все мы будем старичками.
Пана грустно погладил картинные усики и сказал:
— Моменто мори.
Конечно, я не понял, что это значит.
Мне очень хотелось поговорить со студентом, и я спросил:
— Простите, Геннадий Семенович, что это за молоточки у вас на тужурке?
— Это эмблема, знак того, что я будущий путеец, человек, который строит железные дороги, для нас это самое главное.
— Я думаю, нам нужнее шоссе, — сказал как всегда непререкаемым тоном папа.
Они начали спорить о вещах, незнакомых мне, но я не хотел уходить с крылечка.
Пошел дождь. Медленно падали круглые тяжелые, как ртуть, капли.
— Изабелла, — сказала Людвига Францевна, — девочка, ты видишь, идет дождь.
— Дождик, дождик, перестань, — весело пропела Изабелла Иоанновна.
— Летний дождь полезен для человеческого роста, — серьезно сказал студент и подмигнул мне.
Старая полька, не обратив на него внимания, будто он был неодушевленным предметом, что-то сказала по-польски Изабелле Иоанновне и увела ее. За ними ушла и мама.
Дождь все припускал. Мелкой и частой дробью он бил по крыше. Папа и студент стояли на крылечке под навесом, забыв, что рядом с ними я.
Сначала папа сердился на погоду, которая всю неделю пышет жаром, а к субботе разражается дождем. Потом он как-то неожиданно спросил студента:
— Ну, как понравилась эта птичка Изабеллочка?
— Красивая девушка.
— По всем статьям хороша, — погладил папа свои усики, — но боюсь, что под охраной Людвиги Францевны она останется старой девой.
— Папа, — вмешался я, — что такое «старая дева»? Сколько лет нужно, чтобы считаться старой девой?
— Старой девой? — задумчиво переспросил папа и тут же рассердился: — Что ты болтаешь и подслушиваешь разговоры взрослых? Марш домой! Да и мы пойдем, Геннадий, знаете, разыгрался аппетит.
Дождь струился длинными тонкими нитями.
Вечером играли в лото. Папа зевал, Людвига Францевна была мрачна, как всегда, я ошибался больше, чем обычно, студент и Изабелла Иоанновна сидели на крылечке под навесом. Время от времени оттуда доносились взрывы смеха. Людвига Францевна, забыв про лото, кричала:
— Белочка, веди себя прилично, помни, что ты девушка.
— Помню, мамочка, — смеялась Изабелла Иоанновна, — у меня хорошая память.
Старуха умолкала, но при новом взрыве смеха кричала:
— Изабелла, когда ты выйдешь замуж, ты будешь слушаться своего мужа, а сейчас ты должна слушаться маму.
— Милая мамочка, — еще громче смеялась Изабелла Иоанновна, — я надеюсь, что мой муж, если найдется такой безумец, будет слушаться меня.
Я не понимал, почему так смело разговаривает Изабелла Иоанновна со своей матерью, раньше этого не было никогда.
Игра в лото не ладилась. Разошлись рано.
Я уже спал, как вдруг, расслышав шаги, открыл глаза и увидел студента.
— Геннадий Семеныч! — вскричал я.
— Тише, тише, кот на крыше, Сергей Адамыч, — смеялся студент.
— Пожалуйста, не называйте меня так, — попросил я.
— Хорошо, я буду звать тебя «бледнолицый брат мой», а ты зови меня Орлиное Перо. Ты читал Майн Рида?
— Еще бы!
— Молодец, — кивнул головой студент, — теперь у нас будет дружба людей племени коротковолосых.
Я подумал, что студент шутит, как может будущий путеец дружить с обыкновенным мальчишкой.
— Спать, спать, — сказал студент, — завтра мы пойдем охотиться на антилоп. Спать, — повторил он, укладываясь на топчане, который здесь поставили для него.
— А ты счастливый, — вдруг сказал он.
— Чем?
— Тем, что рядом с тобой живет девушка из племени Белочек.
— Какая белочка?
— Глава племени Черный Амулет зовет ее Изабелла Иоанновна, а наше племя знает, что она Белочка, у нее такая маленькая ножка, какой нет ни у кого, впрочем, тебе не понять. Спать, спать!
Утром все еще шел дождь, папа уехал, взяв с собой студента. Мне казалось, что ему не очень хочется уезжать. Попрощаться с Изабеллой Иоанновной и Людвигой Францевной он не смог. Они вставали поздно. Отведя меня в сторону, студент сказал:
— Бледнолицый брат мой, передай от меня привет Белочке, скажи, что я еще приеду. Только пусть этого не слышит Черный Амулет. Понял?
— Понял, — сказал я, и мне показалось, что у моего друга Орлиное Перо невеселое лицо.
Студент вернулся в среду днем. Он приехал на велосипеде, к багажнику которого был привязан чемодан.
В те годы для нас, мальчишек, велосипед был такой же заманчивой мечтой, как автомобиль для нынешних молодых людей. Я не раз просил папу:
— Купи мне двухколесный.
— Нельзя, — говорил он, — у тебя еще ноги не достают до педалей, сначала вырасти.
— Нельзя, — сказала мама, — ты разобьешься.
Теперь, даже не поздоровавшись, я смотрел не на студента, а на его сверкающий никелем на солнце велосипед.
